Тому, что я хочу разсказать, прошло лѣтъ десять, но всякiй разъ, какъ ночью на Пасху слышу я торжественный звонъ колоколовъ, въ моей памяти ясно встаетъ сухая, какъ изъ бронзы отлитая, фигура старика Гассана и маленькая, какъ птичка, то печальная, то порывисто весёлая Джедди съ большими глазами. Ихъ уже нѣтъ теперь въ живыхъ. Они ушли отъ земли въ неизвѣстную страну правды и вѣчнаго свѣта. И мнѣ становится грустно, грустно…

Первый разъ я встрѣтилъ Гассана на берегу Чёрнаго моря, въ небольшомъ городкѣ кавказскаго побережья.

Былъ тёплый iюльскiй вечеръ. Солнце собиралось опуститься въ морскую пучину.

Начиналась лёгкая зыбь на вечерней зарѣ. Я сидѣлъ на дамбѣ, свѣсивъ ноги надъ плескавшимся моремъ. Тянуло холодкомъ. Небольшiе баркасы и шхуны едва покачивались, шурша другъ о друга боками. Пахло смолой, водорослями и солёною свѣжестью моря.

Солнце всё ниже и ниже… Скоро съ далекаго запада двинется ночная синева волнъ.

Рѣзкiй свистъ чего-то по воздуху заставилъ меня оглянуться. Шагахъ въ десяти, турокъ въ фескѣ, длинномъ чёрномъ пиджакѣ и туфляхъ на босу ногу энергично вертѣлъ бечеву съ грузиломъ, собираясь забросить въ море. Его стройная, сухая фигура съ вздрагивающей кисточкой фески ярко рисовалась на фонѣ освѣщаннаго неба, какъ тѣневая картинка.

Недалеко отъ него маленькая дѣвочка въ аломъ халатикѣ и въ малиновыхъ бархатныхъ туфляхъ, раскрывъ пунцовыя губки, слѣдила, какъ старикъ вертѣлъ бечеву. Вотъ турокъ вытянулся, подпрыгнулъ, щёлкнули туфли, и бечёвка со свистомъ далеко вытянулась въ легкiя волны. Турокъ присѣлъ, дѣвочка точно повторила его движенiе, положила на ладошки головку и затихла. Ясно выдѣлялись на солнцѣ контуры этихъ двухъ фигуръ.

Пойти посмотрѣть, что за ловля!..

На привѣтствiе турокъ нѣсколько разъ качнулъ головой, и быстро затрепетала уморительная кисточка. Дѣвочка пугливо взглянула и тотчасъ же закрыла лицо загорѣлыми пальчиками.

— Богъ въ помощь! — сказалъ я.

— Алла… Алаа. — пробормоталъ старикъ. — поклонись, Джедди! — должно быть, сказалъ онъ дѣвочкѣ на своемъ языкѣ.

Джедди отняла пальчики, приложила ихъ ко лбу, и на меня взглянули две чёрныя сливы. Я уловилъ въ нихъ испугъ. Тоненькiе пальчики снова закрыли глаза.

— Глюпъ… онъ ещё очень малъ… чужой… — сказалъ турокъ, коверкая слова. — Баринъ боялся… глаза спряталъ. Хорошiй баринъ…

Мы и разговорились. Джедди нѣсколько разъ открывала лицо и старалась привыкнуть.

Я погладилъ её по головкѣ. Она пугливо отодвиглась. Я далъ ей монету. Она отклонила её гарцiознымъ движенiем ладошки.

Солнце собралось опуститься въ море. Оно уже коснулось нижнимъ краемъ воды и сразу стало приплюснутымъ, какъ каравай хлѣба на громадномъ синем блюдѣ.

Турокъ пробормоталъ что-то, быстро собралъ снасть, вытащилъ тряпку, разостлалъ её на камняхъ и опустился на колѣни. Джедди стала съ нимъ рядомъ и сложила ладошки. Они творили молитву.

Турокъ раскачивался, и его кисточка встряхивалась и прыгала. Джедди тихо кивала головкой и лепетала что-то, искоса поглядывая на меня.

Молитва кончилась.

Солнце приняло видъ яйца, горбушки, точки и провалилось въ пучину. Потемнѣло море.

Сильнѣй зашумѣли волны.

Джедди что-то сказала. Старикъ кивнулъ головой.

— Что она сказала? — спросилъ я.

— Штормъ… большой штормъ… Джедди хорошо знаетъ море. Ей самъ Аллахъ говоритъ…

Джедди сидѣла неподвижно. Порывы вѣтра играли ея чёрными локонами. Блѣдное личико было печально, а глаза смотрѣли на море, точно отыскивая тамъ что-то. Она указала пальчикомъ вдаль и залепетала.

Я спросилъ Гассана.

— Бригъ тамъ. Онъ спѣшитъ отъ шторма. Джедди безпокоится…

— Безпокоится?

— Да… Какъ шторма или осенью буря, Джедди не спитъ ночи… Всё плачетъ… плачетъ… говоритъ: — „страшно на морѣ“… Или начнетъ просить — на руки её взять, на море идти… И мы… мы идемъ къ маяку… Я закутаю её, и мы стоимъ… долго стоимъ. А вѣтеръ рветъ всё. Шумитъ камни, гремитъ камни… Да, Аллахъ говоритъ ей… и всегда мы увидимъ какой-нибудь бригъ или шхуну. Ихъ треплетъ волнами. Дождёмся ихъ, и тогда — домой… О, ей самъ Аллахъ говоритъ, самъ Аллахъ…

Что-то заскрипѣло около. Я обернулся. На морской станцiи поднимали сигналъ: NNO — сильный штормъ.

— Ге! — сказалъ Гассанъ, — Ге! А она ещё утро зналъ… утро лепеталъ: „шторма, шторма“…

Объ Али плакалъ… Какъ объ Али плакалъ, — шторма пришла…

— Али… Али… — зашептала Джедди, смотря въ темнѣющее море.

— А кто это Али?

— Али? Али — отецъ Джедди… Али — сынъ мой…

— Но почему же Джедди плачетъ? Онъ умеръ, или живетъ далеко, Гассанъ?

— Али тамъ… — указалъ турокъ въ море. — Годъ тамъ… ушелъ… Да… и не придётъ Али…

Море не дастъ его… никогда…

— Онъ погибъ?

— Ни-ни… — закачалъ Гассанъ головой. — Ни!.. Его Аллахъ взялъ… Али не погибалъ, не погибалъ Али… Тѣло его тамъ… а онъ, онъ… Али — у Аллаха. — Али, Али… — задумчиво шепталъ старикъ.

— Али! — какъ вздохъ, вырвалось изъ ротика Джедди, — Али! — Она указывала пальчикомъ въ море. — Стамбулъ… Али…

Въ ея лепетѣ слышался зовъ — печальный, тревожный, слышались слёзы. Она закрыла лицо.

— Ге! Джедди! — сказалъ Гассанъ. Онъ потрепалъ Джедди по щекѣ и что-то сказалъ на родномъ языкѣ.

Джедди склонилась къ нему. Ея большiе глаза неподвижно смотрѣли въ синiе, всё болѣе и болѣе нароставшiе валы. Вѣтеръ крѣпчалъ.

— Что вы сказали ей, Гассанъ?

— Сказалъ? Я сказала, — не надо… плакать не надо… Али скоро придетъ… Джедди давно ждетъ…

— А… такъ она не знаетъ, что онъ погибъ?

Старикъ схватилъ меня за руку. На его темномъ лицѣ отразился испугъ.

— Ни… ни… Великiй Аллахъ накажетъ… Джедди не знаетъ… Джедди ждетъ Али… Онъ поѣхалъ въ Стамбулъ покупать ей новыя туфли… Да, да… пусть не знаетъ…

И я понялъ, почему Джедди плачетъ въ бурныя ночи и зоветъ Гассана на море, когда шумитъ буря.

Ближе подходилъ бригъ. Его трехъэтажныя мачты гнулись, и глухо пощёлкивали паруса.

Видно было, какъ на бригѣ работали, готовясь пристать. Вотъ бригъ повернулся и сталъ подходить бокомъ. Заскрипѣли цѣпи: это спускали якорь.

Джедди уже не смотрѣла на бригъ; она прижималась къ Гассану, какъ птичка на скалѣ.

Плечики ея вздрагивали.

— Миля, миля… — бормоталъ старикъ по-русски, укутывая её въ свой чёрный пиджакъ.

Темнѣло. На шхунахъ поднимали огни. Море шумѣло. Краснымъ глазомъ смотрѣлъ маякъ со скалы.

— Ждетъ… всё ждетъ… — вдругъ сказалъ Гассанъ и затихъ. Что-то влекло меня къ этимъ двумъ существамъ, такимъ сиротливымъ, одинокимъ, такимъ жалкимъ передъ этимъ суровымъ моремъ. Но пора домой.

Я взялъ руку Гассана и крѣпко пожалъ на прощанье. Старикъ посмотрѣлъ на меня и вдругъ сталъ трясти мою руку. Что онъ хотѣлъ сказать? Можетъ быть, подѣлиться своимъ горемъ? Онъ всё не отпускалъ моей руки. Я понялъ его и сѣлъ рядомъ.

— Ге, Ге! — одобрительно произнёсъ онъ. — Хорошiй ты, барина… добрый барина… Гассанъ тебѣ будетъ сказалъ… всё сказалъ… Ты давалъ руку Гассанъ… Никто не давалъ руку Гассанъ. Полицей ругалъ Гассанъ… Хозяинъ ругалъ… всѣ ругалъ, ты одинъ не ругалъ…

— Ну, Гассанъ, скажите что-нибудь о себѣ… объ Али…

Я помню ясно, какъ турокъ довѣрчиво положилъ мнѣ на руку свою грубую ладонь и вздохнулъ.

— Али… да… Али… Годъ скоро… скоро годъ… — глухо сказалъ онъ. — Вотъ солнца холодный станетъ, и годъ будетъ… Нордоста[1] шумѣлъ… Шторма стоялъ на морѣ… Али собирался въ море… Никапулла посылалъ. — „Не ѣзди, Али, — сказялъ я, — не ѣзди“. Джедди больной былъ, плакалъ, кричалъ, Али не служилъ… чилавэкъ такой… Грекъ Никапулла… богатый, большой богатый… Пшеницу покупалъ… Шхуны ходилъ у него… тридцать шхуны… рыбу ловилъ, заводъ рыбный… Большой чилавэкъ, — нужно ѣхать. Прогонялъ онъ Али и тогда ходи голодать… И не хотѣлъ Али ѣхать… не хотѣлъ… — „Ѣзди, ѣзди за кефаль[2], ѣзди!“ — сказалъ Никапулла. — Не дамъ деньга, выгоню въ шею, и будешь, какъ собака“… Ещё греки были… у Али… на шхунѣ ходили… сталъ смѣяться: „трусъ, трусъ! Море боялся“… А Али моря не боялся, онъ ничего не боялся… Онъ Джедди жалѣла, много жалѣла… Больной была… уголёкъ была… вотъ какой горячiй… Пошла Али на море, и я пошла на море. Шумъ, шумъ… такой… Шайтанъ ходилъ, камни кидалъ, у маякъ кидалъ… Большой скала въ море упалъ… вонъ!..