Однако, надо полагать, сам отец не захотел бы остаться в тех рукотворных садах. С возделанных планет он ушел бы на бесплодные, незасеянные, чтобы снова и снова шагать по их скрипучей пыли и острым осколкам, именовать метеоритные воронки городами и думать о превращении их в города, пустыню озеленять для людей, но уходить от людей в пустыню.

Мать говорила мне, теперь я припоминаю, что у отца в натуре что-то архаическое. Его тяга в космос как бы бегство в прошлое — в XX век, в XIX, даже в XVII, когда, погрузив свои семьи и скарб в корабли, на плоты или на скрипучие фургоны с высокими колесами, люди уходили в дикость, убегая от гнета или культуры. Но ведь и те переселенцы, уходя от культуры, несли ту же культуру в дикие прерии и леса. Уходили от культуры, чтобы распространять культуру.

Может быть, в том и суть истории человечества: идти в пустыню, чтобы сделать ее не пустыней?

И я спросил себя: сумею ли я продолжать отцовское дело (не будем напыщенно именовать его подвигом)? Сумею ли уйти в космос, чтобы сажать на планетах сады?

И сказал себе: да, сумею! Я терпеливый, я исполнительный, я дисциплинированный, чувство долга у меня есть. Я смогу вышагивать десятки километров, нагрузившись камнями, буду педантично вести дневники наблюдений, научусь ремонтировать скафандры, стулья и подметки, варить супы из консервов и жаркое из порошка. Сумею даже слушать треньканье гитары три года подряд и не злиться на напарника. Сумею! Я терпеливый, я уступчивый. Может быть, даже научусь для отдыха свинчивать, склеивать и сваривать змеенышей из планочек и пластиночек. Научусь! Но вот чего я не обещаю: не обещаю испытывать от всего этого наслаждения. Нет у меня отцовской тяги к безлюдному простору. Я человек толпы, я человек хоровода. Жизнь прожил в окружении гомонящих ребятишек, плечистых спортсменов, хорошеньких девушек, нарядных женщин за столом. Люблю лица на экранчике браслета, даже те, что попали ко мне по ошибке, люблю людные улицы и задушевные беседы на льду тоже. Я вытерплю одиночество, если понадобится, если меня пошлют на Тритон и Плутон. Вытерплю! Но ведь меня никто не посылает туда. Сейчас я выбираю вторую молодость себе по вкусу. Я выбираю.

Намечаю свой будущий характер. И видимо, не стоит хвататься за противоположный, обрекая себя на противоречия между новыми стремлениями и старыми воспоминаниями.

Между прочим, отец не поменял характер. И в новой молодости остался космопроходцем.

Ну и пусть. Каждому свое. Ему — небо, мне — Земля.

Даже и не пошел я для личной встречи к куратору. По браслету сказал, что не хочу быть таким, как отец.

— И не торопитесь, подумайте еще, — сказал он.

А я чем занимаюсь? Думаю.

Итак, из-за Ченчи, из-за кошачьей своей натуры или просто из-за средних (посредственных, говоря откровеннее) возможностей отказался я от космической отрасли, заново должен был выбирать. И опять все дороги открыты, и опять нет единственной, самой заманчивой.

Выбрала за меня, в сущности, школа. Выпустили же меня мотористом, следовательно, полагалось мне работать мотористом, пока себя не найду. Не позориться же бездельничая, травку спиной утюжить, ожидая, что снизойдет настроение поработать. Обязан трудиться по способности — двадцать часов в неделю отдай, не греши!

Выбрала школа, а Паго-Паго уточнил специальность. Я — моторист на малом кране, мое дело — кантовать, укладывать мешки, ящики, контейнеры, блоки, строительные блоки в частности. И тут как раз радиоинформация: требуются строители в Западную Сибирь. Люди приедут поднимать новую целину, им нужно жилье. Ну что ж, какие могут быть возражения? Я северянин, мне претит липкая жара тропиков, я соскучился по прохладному лету, по морозцу, лыжне. Пусть будет Сибирь!

И стал я строить дома. И понравилось мне это дело. Оно ощутимое, зримое в отличие от портовой работы. Там груз привезли, груз увезли — бережешь пустоту на площадке, а здесь оставляешь сооружение — видимые результаты труда. Вот пришел ты на первозданный пустырь, взрезанный канавами. Перед тобой мокрые кочки, тощие пеньки вчерашнего осинника и противная липкая черная грязь непросохшего торфа. И ты, строитель, словно господь бог на второй день творения, должен отделить землю от воды, осушить, утрамбовать, уложить дорожные плиты и блоки фундамента, стены подвести под крышу, украсить, раскрасить, превратить топь в нарядный город. Идет сотворение города на твоих глазах, не волшебное, по мановению ока, а постепенное, что даже лучше волшебного. Ты выращиваешь дом, ты прорисовываешь его, кладешь штрих за штрихом; положил — и отошел полюбоваться, что успел нарастить за смену. Смену сдал, пришел на другой день, а сменщики добавили еще штрих-другой. Ряд за рядом, этаж за этажом. Продвигается дело. Радость движения ощущаешь.

В общем, пришлось по душе мне строительное дело, решил я учиться на строителя.

И, в самом деле, если не учиться, куда же время девать? Рабочая неделя — двадцать часов. Выспался, выкупался, почитал, посидел у экрана, дальше что?

Учился я заочно, не бросая работу. Всем рекомендую заочное обучение. Развивает цепкую самостоятельность. Дана задача, ищи решение, сам ищи, шевели извилинами! Ведь педагога нет рядом, нет возможности при первом же затруднении руку поднять: «Извините, повторите, не понял, прослушал». Вызывать на браслет запрещено. Если разрешить, у педагога жизни не будет, с утра до позднего вечера на запястье тупицы, долби и долби им, непонятливым. Можно слетать в Омск на консультацию, но это живые часы: часа полтора туда, часа полтора обратно, собраться, разобраться, других непонятливых переждать, вот и день пропал. Так не лучше ли поднатужиться, додуматься самому?

И додумывался я. И сдавал экзамены. И получил диплом. Даже досрочно: за четыре года кончил, не за пять.

Годик еще поработал в тайге, потом перебрался южнее — в степи, в зону полей и садов, восточнее Волги. И не только ради тепла перебрался. В садах обычно работают семьи, стало быть, предпочтительнее односемейные домики. С семейством имеешь дело, не с бесчисленными квартирантами многоэтажных сот, толкуешь с персональными заказчиками, считаешься с их личными вкусами, увлечениями, капризами, даже фанабериями, не боюсь такого слова. Этому нужен подвал, а тому бельведер, этому оранжерея, а тому даже обсерватория — он переменные звезды наблюдать хочет. На работе все одинаково — хлеборобы, а в свободное время — индивидуальности. Скажи мне, как ты отдыхаешь, и я скажу тебе, кто ты. И как же радовались эти индивидуальности, получая желанную квартиру-мечту с надстройками, пристройками, балкончиками и крылечками по личному вкусу. Я взял за правило не начинать проект, не познакомившись с семьей заказчика. И схемы придерживался подвижной, на случай: если семья прибавится или увлечения сменятся. И как же приятно было слышать: «Спасибо, друг, хороший ты сделал дом».

А когда благодарят, когда ценят, и работа ладится. В своей нише оказался в Заволжье, не то что в Паго-Паго — нежелательный кандидат в космические монтажники.

Три года провел я в степях и был доволен, и мной были довольны, повышали, стал я старшим архитектором, был самым молодым среди старших. Но потом все же ушел я с проектирования на планировку.

Для постороннего уха проект и план — нечто близкое, почти одно и то же, на самом деле планировка — совсем другая работа. В ней свой интерес: главное — многогранность. Планировщику надо все вместить в голову: рельеф, почву, климат и микроклимат, осадки, гидрографию — реки, ручьи и подземные воды, экономику будущего района — промышленность, сельское хозяйство, транспортные связи, внешние и внутрирайонные, подсчитать население, в нем градообразующий фактор (работники производства), а также и неградообразующий (жены, дети, повара, парикмахеры, школьные учителя, спортивные тренеры, ремонтные роботы и роботы, ремонтирующие роботов). Ничего не забыть, все расставить на местности так, чтобы всем было удобно — работникам, детям, поварам, учителям и роботам, — удобно-удобно-удобно, а сверх того еще и красиво.