Что-то большое поставили на корму барказа — Хорнблауэр видел, как корма просела, а нос поднялся. Он уже подсчитал, что кубический фут золота весит полтонны. А золото сейчас в цене — за унцию дают пять и больше бумажных гиней. В этом сундуке — поистине баснословная сумма. Хорнблауэр смотрел на сундук. Тот лежал на дне идущего к судну барказа, странный, наполовину скрытый водорослями предмет.

— Видимо, он окован лучшей суссекской сталью, — говорил Хорнблауэру Маккулум, пока Джонс руководил погрузкой сундука на корабль. — Обычная сталь проржавела и рассыпалась бы год назад, а эта местами еще цела. На древесине наросли водоросли больше ярда длинной — моим ребятам пришлось их обрезать, прежде чем привязывать тали.

— Помалу! Помалу! — кричал Джонс.

— Стой тянуть на ноке рея! — закричал боцман. — Теперь пошли сей-тали!

Сундук закачался над палубой.

— Помалу! Трави, нок рея! Помалу! Трави, сей-тали! Помалу!

Сундук опустился на палубу; из него еще сочилась вода. Золота, спрятанного в сундуке, хватило бы, чтоб построить, вооружить и экипировать всю «Атропу», наполнить ее трюмы годовым запасом провианта, выдать команде жалованье за месяц вперед, и еще осталась бы приличная сумма.

— Ну ладно, это первый, — сказал Маккулум. — Я чувствую, с двумя другими будет посложнее. Мне еще ни разу не приходилось делать такую простую работу, как с этим. Нам повезло. Вы при вашей неопытности и вообразить не можете, как нам повезло.

Но Хорнблауэр знал, как ему повезло. Повезло, что Маккулум выжил после ранения. Повезло, что цейлонцы выдержали путешествие из Индии вокруг Африки и дальше в Малую Азию. Повезло — неимоверно повезло — что турки позволили ему провести подъемные работы в заливе, так ни о чем и не догадавшись. Сознание своей неимоверной удачливости отчасти уравновешивало тревогу о сокровищах в нижней кладовой. Он самый удачливый человек на земле, но в этом есть и его заслуга — притом немалая. Он очень умно поступил с модиром. Как ловко он принял взятку, чтоб остаться в заливе, притворившись будто не хочет делать именно того, к чему на самом деле всей душой стремился. Коллингвуд, без сомнения, будет доволен. Хорнблауэр поднял серебро; он поднял уже треть золота. Одобрение начальства ему обеспечено, даже если Маккулум и не сможет поднять остальное золото.

Прекрасно утро в Средиземном море. Приятно подняться на палубу на заре; ночной ветер обычно стихает, вода в заливе становится ровной, стеклянной, и в ней отражается синеющее небо. Солнце поднимается над горами. В воздухе чувствуется бодрящая прохлада — не такая, чтоб надо было надевать бушлат, но все же после нее особенно приятно тепло встающего солнца. Прогуливаясь по палубе и продумывая на досуге планы на сегодняшний день, Хорнблауэр впитывал свежесть и красоту. В уголке его сознания теплилась мысль — она придавала прогулке особую прелесть — мысль, что спустившись в каюту, он позавтракает кофе и яичницей. Красота пейзажа, пробуждающийся аппетит и перспектива вскорости его удовлетворить — Хорнблауэр ощущал себя счастливым человеком.

Впрочем сегодня он был счастлив менее обычного — вместо того, чтоб бродить в одиночестве, приходилось выслушивать Маккулума.

— Мы попробуем еще раз, — говорил тот. — Я опять пошлю ребят вниз и послушаю, что они скажут. Но боюсь, пока сундук для нас недоступен. Я заподозрил это уже вчера.

Два дня назад подняли второй сундук, но лишь после того, как взорвали еще часть остова.

— Нелегко заставить их лезть вглубь корабля.

— Естественно, — согласился Хорнблауэр. Невыразимо страшно, из последних сил сдерживая дыхание, ползти меж перепутанных обломков, в тусклом полумраке, на глубине, под давлением стофутовой толщи воды.

— От пролома, образованного взрывом, палуба идет вниз, — сказал Маккулум. — Полагаю, во время последнего взрыва сундук мог скатиться. В таком случае, сейчас он под самым остовом.

— И что вы предполагаете делать?

— Я думаю, тут работы недели на две. Штук пять зарядов — с быстрыми запалами, разумеется — и я разнесу остов на куски. Но должен официально вас уведомить, что и тогда результат может быть неудовлетворительный.

— Вы хотите сказать, что и тогда можете не найти золота?

— Могу не найти.

Две трети золота и почти все серебро уже лежат в нижней кладовой «Атропы». Тоже неплохой результат, но, как всякий неплохой результат — далеко не идеальный.

— Я уверен, вы сделаете все, что будет в ваших силах, мистер Маккулум.

Уже задул утренний бриз. Первый слабый порыв развернул «Атропу», доселе недвижно стоящую на воде, и теперь она мягко покачивалась. Ветер продувал палубу, и Хорнблауэр чувствовал его дыхание на затылке.

Последние несколько секунд Хорнблауэра что-то беспокоило. Пока он говорил последнюю фразу, он что-то неосознанно заметил — так краем глаза видишь иногда мошку. Он посмотрел на поросшие елями склоны полуострова Ада, на прямоугольные очертания форта. Недавно столь прекрасное утро, казалось, стало серым и пасмурным; довольство сменилось столь же сильным отчаянием.

— Дайте мне подзорную трубу! — крикнул Хорнблауэр вахтенному штурманскому помощнику.

Собственно, подзорная труба была уже ни к чему. Мысль дорисовала то, чего не мог различить невооруженный глаз, а прибор лишь окончательно подтвердил догадку. Над фортом развевался флаг — красное турецкое знамя реяло там, где вчера никакого знамени не было. Его не было там с самого прибытия «Атропы» в Мармарисский залив. Означать это могло одно: в форте появился гарнизон. Хорнблауэр жестоко ругал себя. Он дурак, бессмысленный идиот. Он был слеп, он слишком положился на свою хитрость. Теперь, когда он все осознал, мозг его работал с лихорадочной быстротой. Седобородый модир, искренно озабоченный, чтоб «Атропа» осталась в заливе — модир сыграл с Хорнблауэром ту же шутку, что Хорнблауэр намеревался сыграть с ним. Он усыпил его бдительность и получил время на то, чтоб стянуть обратно войска, пока Хорнблауэр думал, что это он получил время на проведение подъемных работ. С горьким презрением к себе Хорнблауэр осознал, что за каждым их шагом внимательно следили с берега. Даже у турок есть подзорные трубы. Они все-все видели. Они поняли, что сокровища подняты со дна, и теперь они охраняют все входы и выходы из залива.

Отсюда с кормы Хорнблауэр не видел остров Пэседж — его загораживал мыс Ред Клиф. Ничего не говоря изумленному штурманскому помощнику, Хорнблауэр бросился к фок-мачте и полез на ванты. Он взбирался бегом, задыхаясь, словно участники недавней дурацкой эстафеты; вися спиной вниз, он пролез по путенс-вантам, затем по фор-вантам добрался до фор-салинга. Над фортом на острове Пэседж тоже реял флаг. В подзорную трубу Хорнблауэр различил две шлюпки, вытащенные на берег в небольшой бухточке — ночью, или на заре, в них перевезли солдат. Пушки острова Пэседж вместе с пушками полуострова Ада перекроют огнем и весь пролив, и даже коварный проход между островом и рифом Кайя. «Атропа» заперта в ловушке.

И не одними пушками. Низкое солнце у Хорнблауэра за спиной осветило далеко, на горизонте маленький треугольник и два прямоугольника. Это паруса, паруса турецкого корабля. очевидно, это не простое совпадение — флаги над фортами и паруса на горизонте. Флаги подняли сразу, как только заметили корабль — презираемые турки оказались способны на хорошо спланированную операцию. Через час — меньше чем через час — корабль закроет вход в залив. Ветер дует прямо оттуда, нет ни малейшей надежды прорваться, тем более, что пока он будет лавировать против ветра, пушки Ады собьют ему мачты. Хорнблауэр с силой сжимал низкие перильца. Глубочайшее отчаяние охватило его — отчаяние человека, окруженного многократно превосходящими его противниками, и одновременно горькое презрение к себе. Его провели вокруг пальца, обдурили. Воспоминания о недавней самонадеянной гордости, словно смех жестоких зрителей, мучили его, затмевали мысли, лишали воли к действию.