— Очень хорошо, — произнес он наконец, — скажите ему, я должен это обдумать. Скажите ему, это слишком важно, чтоб я смог сразу принять решение.

— Он говорит, — перевел Тернер ответ модира, — он говорит, что завтра утром явится принимать сокровища.

XVIII

Давным-давно, служа мичманом на «Неустанном», Хорнблауэр участвовал в стольких операциях по захвату вражеских судов, что и не упомнишь. Фрегат находил каботажное судно, укрытое под защитой береговых батарей или сам загонял его в небольшую гавань. Потом ночью — иногда даже среди бела дня — спускали шлюпки. На каботажном судне делали все возможное — заряжали пушки, натягивали абордажные сетки, несли на шлюпках дозор вокруг судна — все без толку. Нападающие прорывались на палубу, раскидывали защитников, ставили паруса и уводили судно из-под носа береговой охраны. Он часто видел это вблизи, участвовал в этом сам, и без особого сочувствия наблюдал те жалкие предосторожности, которые принимали жертвы.

Теперь он оказался в их шкуре. Даже хуже — ведь «Атропа» лежит в Мармарисском заливе не защищенная береговыми батареями, ее окружают бесчисленные враги. Модир сказал, что придет за сокровищами утром, но не стоит доверять туркам. Может быть, они вновь пытаются усыпить его бдительность и ночью захватить «Атропу». Капитан «Меджиди» способен посадить в шлюпки больше людей, чем вся команда «Атропы», с берега же могут доставить в рыбачьих лодках солдат. Если двадцать лодок, наполненные фанатиками-мусульманами, нападут со всех сторон одновременно, как от них защититься? Можно натянуть абордажные сетки — уже натянули. Можно зарядить пушки — уже зарядили, картечь поверх ядра, и пушки наклонены так, чтоб простреливалась поверхность залива вблизи корабля. Можно нести непрестанный дозор — Хорнблауэр сам обошел судно, проверил, чтоб не дремали дозорные, чтоб не заснули слишком глубоко лежащие на жесткой палубе у пушек орудийные расчеты. Остальные матросы расположились у фальшбортов с пиками и тесаками.

Это было новое для Хорнблауэра ощущение — он мышка, а не кошка, обороняется, а не нападает, с тревогой ожидает восхода луны, вместо того, чтоб поспешно атаковать, пока еще темно. Можно счесть это новым уроком, который преподносит ему война. Теперь он знает, что думает и что чувствует жертва. Когда-нибудь он сможет использовать этот урок, перенеся на капитана корабля, который соберется атаковать, свои теперешние мысли, и заранее угадает все предосторожности, которые примет его будущий противник.

Еще одно доказательство его легкомыслия и непостоянства — сказал себе Хорнблауэр. Его вновь охватила горькая тоска. Он думает о будущем, а никакого будущего у него нет. Никакого будущего. Завтра — конец. Он еще точно не знал, что сделает. У него был неясный план, на заре очистить корабль от команды — кто не умеет плавать пусть сядут в шлюпки, кто умеет — пусть плывут до «Меджиди», а самому спуститься с заряженным пистолетом в пороховой погреб, взорвать сокровища, корабль и себя вместе со своими честолюбивыми надеждами и своей любовью к детям и жене. Но не лучше ли поторговаться? Не лучше ли вернуться с целой и невредимой «Атропой» и с теми сокровищами, которые Маккулуму, возможно, удастся поднять? Его долг спасти судно, если он может, а он может. Семь тысяч фунтов это далеко не четверть миллиона, но и они будут подарком для Англии, отчаянно нуждающейся в деньгах. Флотский капитан не может иметь личных чувств; он должен исполнять свой долг.

Пусть так, но Хорнблауэр содрогался от невыносимых мучений, не в силах превозмочь беспросветную тоску. Он посмотрел на черный силуэт «Меджиди», и к тоске прибавилась жгучая ненависть. Громада турецкого корабля уходила за раковину «Атропы» — слабый ночной ветер, как и следовало ожидать, менял направление, и корабли поворачивались на якорях. Светили звезды, там и сям закрываемые клочьями едва угадываемых облаков. За «Меджиди» небо было чуть посветлее — скоро над горами встанет луна. Прекраснейшая ночь, какую только можно себе вообразить, слабый бриз… Слабый бриз! Хорнблауэр обернулся в темноте, словно боялся, что кто-то раньше времени отгадает его мысли.

— Я на несколько минут спущусь вниз, мистер Джонс, — мягко сказал он.

— Есть, сэр.

Тернер, конечно, все рассказал. Кают-компания знает, в каком затруднительном положении оказался их капитан. Даже в двух словах Джонса отчетливо сквозило любопытство.

Хорнблауэр послал за свечами. Они осветили всю маленькую каюту, и только скудная мебель отбрасывала черные тени. Но карта, которую Хорнблауэр разложил на столе, была ярко освещена. Он склонился над ней, вглядываясь в мелкие циферки, отмечавшие замеры глубин. Он вспомнил их сразу, как только о них подумал — можно было и не освежать свою память. Мыс Ред Клиф, остров Пэседж, риф Кайя, мыс Сари за рифом Кайя. Если бриз будет дуть по-прежнему, он сможет пройти на ветре риф Кайя. Господи, надо торопиться! Хорнблауэр задул свечи и на ощупь выбрался из каюты.

— Мистер Джонс! Позовите двух надежных боцманматов, тихо пожалуйста.

Бриз дул, немного более порывистый, чем хотелось бы. Луна еще не встала над горами.

— Слушайте меня внимательно, вы двое. Тихо обойдите судно, разбудите всех, кто спит. Ни звука — слышали? Марсовые пусть тихо соберутся у основания мачт. Тихо.

— Есть, сэр — прошептали боцманматы.

— Приступайте. Теперь, мистер Джонс…

Под тихое шлепанье босых ног — это матросы собирались у мачт — Хорнблауэр шепотом отдавал Джонсу приказы. «Меджиди» совсем близко, там тысяча пар ушей, и каждое может расслышать любой необычный звук — например, звук топора, который кладут на палубу, или вымбовок шпиля, которые аккуратно освобождают из пазов. К окружавшей Хорнблауэра группе офицеров подошел боцман и заговорил шепотом, до крайности не соответствующим его могучей фигуре.

— Палы шпиля откинуты, сэр.

— Очень хорошо. Вам начинать. Вернитесь назад, сосчитайте до ста и начинайте выбирать шпринг. Шесть оборотов, и держите так. Ясно?

— Есть, сэр.

— Тогда ступайте. Остальным тоже все ясно? Мистер Карслейк вы с топором у якорного каната. Я с топором у шпринга. Мистер Смайли у шкотов фор-марселя. Мистер Хант у шкотов грот-марселя. По местам.

Все было тихо. Над горами возникла узенькая полоска луны и тут же расширилась, осветив «Атропу», мирно стоящую на якоре. Она казалась недвижной, неспособной к действиям. Матросы бесшумно вскарабкались на реи и ждали приказаний. Тихо-тихо заскрипел, натягиваясь, шпринг, но шпиль не щелкнул ни разу — палы сбросили с храповика. Матросы тихо обходили шпиль. Шесть кругов, и они встали, грудью упершись в вымбовки, а ногами в палубу, удерживая корабль. Сейчас он был под углом к бризу. Не придется терять время, двигаясь сперва кормой вперед, а потом спускаться под ветер. Как только они поднимут паруса, они начнут набирать скорость.

Луна встала над горами; медленно шли секунды.

Динг-динг — прозвенел корабельный колокол. Две склянки — сигнал к действию.

Дружно зашлепали ноги, заскрипели шкивы в блоках, и в то же мгновение фор-марса-рей и фока-штаг расцвели парусами. На корме и на баке застучали топоры, перерубая канат и шпринг. Когда натяжение шпринга ослабло, шпиль закрутился, расшвыривая по палубе матросов. Но никто не обращал внимания на синяки и ссадины — «Атропа» набирала скорость. За пять секунд, никого не предупреждая, она ожила, и теперь скользила к выходу из залива. Бортовой залп «Меджиди» ей не угрожает — у турок нет шпринга на якорном канате, чтоб развернуть судно. Им придется поднимать якорь, либо перерубать якорный канат, набирать скорость, а потом уваливаться под ветер, чтоб направить пушки в нужную сторону. Даже если команда бодрствует и готова исполнять приказания, на это потребуется несколько секунд — достаточно, чтоб «Атропа» отошла на полмили и больше.

Она набирала скорость, и была уже вне досягаемости для пушек «Меджиди», когда турецкий корабль обнаружил первые признаки жизни. Над водой разнесся глухой рокот барабана — не звонкая дробь, которую выбивал барабанщик «Атропы», но глухой и монотонный голос басового барабана.