Герцог вернулся в гостиную, оставив Эме одну в маленькой комнатке с зарешеченным окошком. Несколько секунд

девушка стояла не шевелясь, глядя вслед герцогу, а затем приложила ладони к пылающим щекам. Здесь или в Париже — не имеет значения, думала она. Лишь бы быть всегда рядом с этим человеком, которого она встретила только вчера, но который так изменил ее жизнь.

Угрожала ли им опасность? Эме не знала. Этот незнакомый мир был выше ее понимания. Но теперь даже при мысли о необходимости снова спускаться вниз и встречаться с де Шартром Эме больше не чувствовала себя такой беспомощной.

Где бы она ни оказалась, ее понятия о нравственных ценностях не менялись. Она точно знала, что хорошо, а что — плохо, кому можно доверять, а кому — нет. Этому ее научили в монастыре.

Сейчас она думала, что ее первое впечатление при встрече с герцогом Мелинкортом навсегда сохранится в ее сердце. Она никогда не забудет правильные черты лица, упрямо сжатые губы, вопросительный взгляд умных серых глаз.

Этот сильный, ко всему готовый человек только слегка удивился, увидев девушку, и Эме с первой секунды почувствовала, что может доверять ему.

Когда она уговорила герцога взять ее с собой в Париж, ей стало казаться, что Мелинкорт, возможно, тот человек, что снился ей. Может быть, человек из снов уже стал частью ее жизни?

Эме медленно опустилась на колени у кровати, закрыла лицо руками и начала молиться с какой-то необъяснимой радостью.

Несколькими минутами позже в комнату вошел герцог. Погруженная в молитву, девушка даже не заметила появления своего покровителя. Он остановился в дверях и некоторое время наблюдал за нею, но затем все-таки заговорил:

— Эме, нам пора спускаться.

Девушка отняла ладони от лица и встала. На ее щеках алел румянец, а глаза блестели. Секунду Эме смотрела на герцога невидящим взглядом, потом вернулась к действительности.

— Я готова, — улыбнулась она. — Надеюсь, я не заставила вас слишком долго ждать?

— Нет, но нам пора спуститься в гостиную. Пусть они не думают, будто мы что-то замышляем. — Поколебавшись, герцог спросил: — Вы молились о себе или о том, чтобы нам выбраться отсюда?

— Я молилась о вас, месье. Я знаю, если вы хотите бежать, то непременно найдете способ, но Бог всегда отзывается на молитвы. Вы это знаете?

— Я ведь не молюсь, — ответил герцог.

— Не молитесь?! — с неподдельным изумлением воскликнула Эме. — Но почему? Впрочем, глупо и спрашивать. Вы не молитесь, потому что не осознаете силу молитвы.

— Вы уверены? — спросил герцог, неожиданно скривив губы.

— Абсолютно уверена, — пылко ответила девушка. — Но, возможно, дело в том, что я не знаю жизни вне стен монастыря. Вероятно, в миру молиться гораздо труднее.

— Да, — коротко согласился герцог и добавил, стыдясь своей неожиданной сентиментальности: — Молитесь и не слушайте никого.

— Я буду всегда молиться о вас, месье, — сказала Эме просто и искренне.

— Спасибо, — серьезно ответил герцог. — А теперь идемте вниз и посмотрим, услышал ли Бог ваши молитвы. Может, он подскажет нам выход?

Эме мягко улыбнулась в ответ и, держась на почтительном расстоянии, последовала за Мелинкортом в гостиную.

Трапеза была долгой и весьма изысканной. Роскошные блюда сменяли одно другое, а вина отличались тонким букетом. Затем все перешли на балкон, куда подали кофе и ликеры.

Герцог с удивлением отметил роскошь и помпезность обстановки. Все словно кричало о богатстве владельца замка.

Герцог, отдавая должное гастрономическим изыскам, думал о том, что главное, чем опасен де Шартр, это его непоколебимая уверенность в собственном всемогуществе.

Его отец, Филипп-старший, четвертый герцог, жил со своей любовницей в Баньоле. Философским беседам он предпочитал азартные игры,

а

любое серьезное занятие наводило на старика тоску. Его жена, урожденная Луиза Генриетта де Бурбон-Конте, умерла в двадцать три года — как говорили доктора, от чахотки, но все знали, что причиной была неумеренная странность ее натуры.

Филипп был плодом необузданной страсти своих родителей. Все мужчины в роду герцогов Орлеанских были поразительно похожи: мощная комплекция, чрезмерно бурный темперамент в любовных утехах, пристрастие к войне и удовольствиям, невоздержанность во всем, склонность к подагре и кровоизлиянию в мозг.

Герцог Филипп де Шартр следовал наследственным страстям. Он летал на воздушном шаре, спускался в рудники, ввел в моду скачки, сделал своей любовницей гувернантку собственных детей,

а

страсть к азартным играм и экстравагантным поступкам чуть не привела его к банкротству.

И вот тогда герцогу пришла блестящая идея. Он превратил дворец и сад в Пале-Рояле в огромный центр азартных игр и проституции. Это предприятие имело невероятный финансовый успех, и, когда работа завершилась, де Шартр превратился в самого богатого человека во французском королевстве.

За столом велась остроумная беседа. Говорили и о скандалах при дворе, причем самые грязные и неприглядные истории рассказывались о людях, близких к Версалю и собственно к королевской чете.

В устах людей умных и не лишенных личного обаяния подобные истории производили особо отталкивающее впечатление.

Одна из присутствующих дам, мадемуазель Лавуль, как понял герцог, предназначалась для него. Если бы внимание Мелинкорта не занимали более важные вещи, он изрядно позабавился бы, наблюдая за откровенными авансами мадемуазель.

Она была, несомненно, хороша собой: светлая кожа, роскошные темные волосы, необычный, чуть раскосый разрез глаз, низкий грудной голос, прелестные алые губки, безупречные жемчужинки зубов, стройная фигурка, а кружева вокруг глубокого выреза корсажа, пожалуй, скорее открывали, чем прикрывали грудь.

Герцогу показалось, что заигрывания мадемуазель Лавуль опечалили Эме. Под предлогом поиска носового платка ему удалось рано отправить девушку в свою комнату. Но, к сожалению, поговорить с нею наедине не представилось случая, так как помогать герцогу переодеваться к ужину явился камердинер де Шартра.

Герцог не без удовольствия сменил дорожный костюм на более изысканный. Эме пришлось снова надеть тот же бархатный камзол, в котором она была утром в Шантийи. Сундук Адриана Корта, наверное, уже прибыл в Париж.

Девушка размышляла, что сделают слуги герцога, обнаружив отсутствие хозяина. Герцог думал о том же, но знал, что Гуго вряд ли станет волноваться. Кузен отлично знал, что его вельможный родственник часто меняет свои планы и не любит, когда поднимают лишний шум по этому поводу.

Очаровательная улыбка, страстный взгляд частенько заставляли Мелинкорта отложить отъезд или задержаться в пути.

Камердинер, которого расхваливал де Шартр, оказался сноровистым малым, который действительно ловко повязывал галстук. Причесывая Мелинкорта, он болтал без умолку.

— Я всегда говорил, ваша светлость, что, если бы мой господин стал королем Франции, все бы изменилось. Сейчас народ голодает. А налоги! — Генуэзец воздел руки кверху. — И наши денежки идут на покупку бриллиантов для австриячки да на содержание всех этих пастушков и пастушек в Трианоне. Умерить аппетиты ее величества — это все равно что наполнить Сену золотом.

Герцог слушал, не перебивая, стараясь узнать как можно больше. Вероятно, сплетни такого рода ходили по всему Парижу.

— Есть в Париже некая мадам Роза Бертен, — продолжал словоохотливый камердинер. — Так вот, она получает миллионы франков в год, хотя не всем нравятся наряды, которые она шьет. Весь Париж смеется над ее последним творением. Сколько дураков на свете! Но смех — он ведь ничего не стоит. А капитал мадам Бертен растет и растет. И кто платит? Народ!