Она была благодарна Кли за то, что он великодушно предложил ей пожить в его доме. Это было его заветное местечко. Она знала, что очень немногие удостаиваются чести быть приглашенными сюда. Но в конце концов, подумалось ей, Кли искренне беспокоится о ее благополучии; этот знак внимания был лишь одним из многих проявлений его заботы.

Мысль отправить ее в Прованс зародилась еще три недели назад в Гонконге, когда они с Кли заканчивали ужин в отеле „Мандарин". Вдруг ни с того ни с сего, будто почувствовав, что она выбилась из сил, Кли сказал:

— Отправляйся-ка ты, Ник, на мою ферму в южной Франции. Мне доставляет истинное удовольствие бывать там, я уверен, что, оказавшись в этом спокойном месте, ты сможешь на время выкинуть все из головы.

Поначалу она отказалась наотрез. В ту минуту Франция не очень-то ее привлекала, хотя в прошлом она обожала эту страну и чувствовала себя там как дома. Вот уже несколько лет, как страна эта отождествлялась для нее с душевными муками.

Три года прошло с тех пор, когда она ездила на мыс Антиб со своим женихом Чарльзом Деверо, человеком страстно любимым ею, за которого она собиралась выйти замуж. И вот безо всякого предупреждения или даже намека на размолвку он порвал с ней самым жестоким образом. Между ними не произошло никаких объяснений; разрыв произошел спустя пару месяцев после их сказочного путешествия на Лазурный берег.

С тех пор о Чарльзе Деверо не было ни слуху ни духу.

Ей не хотелось бередить старые раны и отправляться туда, где они провели вместе последние дни. В иные мгновения она вновь терзалась мыслями о нем, дрожа от праведного гнева. И старалась заглушить ярость работой, гоня прочь непрошеные воспоминания.

Да, конечно, Кли не мог знать ни о чем подобном и продолжал настаивать. Уезжая из Гонконга в Париж, он бросил мимоходом:

— Боюсь, что сам я не смогу поехать туда, Ники, но за тобой отлично присмотрит моя экономка. Прошу тебя, поезжай, — на лице его сверкнула ослепительная мальчишеская улыбка. — Она избалует тебя до безобразия, и я не сомневаюсь, что ты будешь без ума от нее. Амелия просто чудо. Послушай, ферма расположена в чудесном краю, краю художников, его рисовали Сезанн и Ван Гог. Ты там прекрасно отдохнешь, я уверен. Поезжай без разговоров. Тебе надо заняться собой, урвать недельку-другую и расслабиться после ужаса Пекина. Подумай немного о себе.

Тронутая заботой, она немного смягчилась и обещала подумать, а вернувшись в Нью-Йорк, так и сделала. Мысль о сельском доме во Франции и возможности отрешиться ненадолго от забот посещала ее, к удивлению, все чаще и чаще.

В те редкие перерывы, что выдавались между съемками и монтажом фильма о событиях на площади Тяньаньмэнь и их последствиях, Ники размышляла, ехать ей или не ехать. Она никак не могла решиться, купить билет на самолет, сложить чемодан и пуститься в путь.

Ее сомнения развеял Арч. Когда фильм лежал в жестяной коробке, он признался ей, что выглядит она ужасно, хуже, чем когда-либо.

— Ты выработалась, — сказал он. — До конца года крупных дел не предвидится, так что хороший отдых тебе не помешает. Пользуйся случаем, Ник. Надо отдохнуть, ей-богу.

Когда же она забормотала что-то о том, что может случиться нечто важное, Арч расхохотался и пообещал, что он доставит ее самолетом откуда и куда угодно, если только где-нибудь начнется война.

Она рассмеялась в ответ, но все же возразила:

— Но я-то знаю, что мои дела не так плохи, Арч. Признайся, ты преувеличиваешь.

Его ответ был краток и точен:

— Ты выглядишь из рук вон, Ники, ни больше ни меньше.

Она взглянула на себя в зеркало и вынуждена была признать, что Арч прав. А в результате тщательного исследования пришла к выводу, что Арч даже приукрасил истинное положение вещей. Она определенно выглядела нездоровой. Лицо было необычайно бледно, измождено; под глазами — круги; волосы висят безжизненно, как пакля. И что еще хуже, глаза, всегда ясные, голубые, теперь тусклы, словно выцвели, если только такое вообще возможно.

Ники знала, что искусная косметика может скрыть некоторые недостатки от глаза камеры и она сумеет и дальше прятать явные признаки переутомления под изощренным гримом. Но приходилось признать, что глупо отказываться от отдыха, особенно принимая во внимание то, что телекомпания задолжала ей столько выходных. Она и в самом деле чувствовала себя измученной и опустошенной; теперь, по-видимому, это становилось заметно и окружающим. Итак, отложив зеркальце, она позвонила Кли, находившемуся в ту минуту у себя в агентстве в Париже, и сообщила, что не прочь принять приглашение, если, конечно, оно еще в силе. Кли был в восторге.

— Молодчина, Ник! — воскликнул он с такой радостью, что, казалось, шнур телефона слегка задрожал. — Завтра я лечу в Москву снимать Горбачева для „Пари матч", но Жан-Клод устроит, чтобы тебя встретили в Марселе, а потом отвезли на ферму. От тебя лишь потребуется добраться до Марселя через Париж или Ниццу. Только дай Жан-Клоду знать о дне и времени приезда заранее. Я позвоню из Москвы, чтобы узнать, как ты устроилась.

Через двое суток она уже пересекала Атлантику на борту французского „Конкорда", а еще через три часа сорок пять минут самолет приземлился в Париже. Переночевав в своей любимой гостинице „Афинская площадь", Ники на следующее утро вылетела из аэропорта Орли в Марсель.

Жан-Клод, управляющий конторой агентства Кли, предупредил, что шофер транспортной компании, услугами которой пользовалось фотоагентство, встретит ее в аэропорту.

— Вы легко узнаете его. Он будет держать картонку, на ней крупными буквами будет выведено ваше имя, — сказал он ей по телефону.

Как и было обещано, шофер уже ждал ее, когда она спустилась с трапа самолета и пошла получать багаж. Этьен — так звали водителя — оказался приятным, разговорчивым, всезнающим провансальцем. Всю дорогу он без устали развлекал ее удивительными народными преданиями этого края. Он столько всего рассказал о тамошних городках Арле и Эксе, что воспринять и запомнить все сразу не было никакой возможности.

Хотя Ники хорошо говорила по-французски, ибо в юности ей довелось пожить в Париже вместе с родителями, вечно скитавшимися по белу свету, поначалу она с трудом понимала провансальский акцент. Однако вскоре стало ясно, что Этьен добавляет звук „г" ко многим словам, так что бьен— „хорошо" — превращалось в бьенг,и так далее. Стоило привыкнуть к этому, а также приспособиться к богатым перепадам гортанной речи и привычке тараторить, и Ники почувствовала, что понимает все, что ей говорят.

По дороге из Марселя в Экс-ан-Прованс она заметила, что местные пейзажи совсем непохожи на Лазурный берег — ту часть южной Франции, которая была так хорошо ей знакома. Ее родители обожали Францию и все французское, и еще маленькой девочкой ее каждый год возили по всем знаменитым прибрежным курортам во время отпусков или просто так. В особенности отец и мать любили Болье-сюр-Мер, Канн и Монте-Карло. А в памятном октябре 1986-го она провела совершенно чудесные две недели на мысе Антиб в обществе Чарльза Деверо, после чего тот исчез из ее жизни навсегда.

Та же часть Прованса, которую предпочитал Кли, была для Ники нова и не связана ни с какими воспоминаниями. Поняв это, она почувствовала себя просто и естественно.

Внутри оснащенного кондиционером „мерседеса" было прохладно и удобно. Они ехали по гладким, как стол, равнинам, перемежавшимся горами и пригорками. То там, то сям виднелись утопающие в зелени причудливые городишки, а деревушки, оседлавшие вершины холмов, казалось, подпирали собой обширный безоблачный небосвод. Поля и склоны поросли лавандой, на мили окрест темнели виноградники и фруктовые сады. Пейзаж довершали ряды корявых оливковых деревьев и стройных темных кипарисов, замерших на горизонте, как часовые.

Ферма Кли находился в департаменте Прованса под названием Буш-дю-Рон, расположенном между университетским городком Экс-ан-Прованс и Сен-Реми. Она стояла на окраине крохотной деревеньки, вблизи буйно зеленеющих предгорий Люберона, одного из горных хребтов Прованса.