Гийом, как и Амелия, был коренным провансальцем. От постоянного пребывания на свежем воздухе он стал смугл, как спелая вишня, черные волосы его тронула седина, а серые глаза излучали доброту и веселье. Коренастый, мускулистый, он справлялся с любым делом так же споро и ловко, как и его жена.

Он мел двор, открытую обеденную веранду и дворик для пикников и жарки мяса, чистил бассейн, приводил в порядок огород и сад, а также маленький виноградник, простиравшийся позади дома и занимавший четыре или пять акров. Гийом поливал, стриг и подрезал лозы, вместе с Амелией и несколькими наемными рабочими собирал виноград, делал вино в бочках и разливал его по бутылкам.

— Часть вина мы продаем. Часть оставляем себе. И мсье Кли, естественно, — объяснял Гийом, водя Ники по ферме и показывая местные достопримечательности.

У Амелии и Гийома был сын Франсуа, учившийся в Сорбонне в Париже, которым они очень гордились. Ники уже многое успела узнать о нем от его любящей матушки. Две их дочери, Полетта и Мари, были замужем и жили в деревне; им приходилось помогать на ферме в тех редких случаях, когда у Кли бывало много гостей.

Позвонив из Москвы в тот вечер, когда Ники приехала, Кли сказал ей, что Амелия и Гийом — соль земли. Теперь-то она точно знала, что он имел в виду. Они преданы ему, они ухаживают за домом и землей так, будто сами здесь хозяева. Дом, в котором они жили, примыкал к главному дому, и войти туда можно было прямо из кухни. Построен он был из того же самого местного камня — бледно-желтого песчаника, — изъеденного временем, у него была такая же красная черепичная крыша, тяжелые деревянные ставни и ослепительно белые двери.

Оба дома прекрасно видны от самого бассейна, где Ники теперь сидела. Казалось, они росли прямо из земли, будто часть природы. В некотором смысле так оно и было. Возраст фермы и всех ее построек превышал сто пятьдесят лет, как сказал Гийом, однако выглядели они так, будто стояли здесь испокон веков.

Все на ферме удивляло Ники. Она начала понимать, что ей нравится в глуши: быть так близко к земле. Стало понятно, почему Кли любит эту ферму, хотя ему и удается бывать здесь куда реже, чем хотелось бы. За два года их знакомства он упоминал об этом месте редко и мельком. Но теперь она знала, отчего так менялся его голос, стоило ему заговорить о своем доме в Провансе. Для него это был уголок спокойствия и красоты в хаотичном мире.

Она оставалась на воздухе почти до шести, наслаждаясь сменой цветов, по мере того как солнце клонилось за далекие темные холмы. Наконец она подобрала книгу и очки и медленно пошла по мощеной садовой дорожке к дому.

Поднявшись по двум лестницам к себе в комнаты под самой крышей, она подумала о Йойо, о котором вспоминала хотя бы раз в день. Его судьба оставалась неизвестной, и это беспокоило ее. Они с Кли повсюду разыскивали его в Пекине, перед тем как уехать в Гонконг, но Йойо точно сквозь землю провалился. Наверное, как и многие другие студенческие вожаки, „ушел в подполье", сказал ей Кли. Она надеялась, что так оно и было на самом деле, что его не арестовали.

Вместе со съемочной группой и Кли они покрутились в Гонконге еще несколько дней, надеясь на появление Йойо, но тщетно. В конце концов ничего не оставалось, как уехать.

Йойо знает, где их искать, утешала себя Ники. Она дала ему свою визитную карточку в первую же неделю знакомства. То же сделали Арч и Кли. Оставалось лишь уповать на то, что он сохранит их визитки и с помощью денег, которыми они снабдили его, выберется из Китая. Сначала она подумывала написать ему на адрес Академии изобразительных искусств, но потом решила не делать этого, зная, что письмо от западного журналиста легко навлечет на него неисчислимые беды. Наверняка всю почту просматривает цензура, и письмо может стоить Йойо свободы или даже жизни.

Сдержав вздох, Ники толкнула дверь в комнату и вошла, пытаясь отбросить тревожные мысли. Ей ничего не оставалось, кроме как молиться, чтобы Йойо был цел и невредим и нашел способ вырваться на Запад.

7

Ночной кошмар прервал душераздирающий крик. Вопль прокатился эхом по комнате и пронзил ее мозг, будто кричала она сама.

Ники рывком села, вся в холодном поту. Сна как не бывало. Она наклонила голову и прислушалась, вглядываясь в темноту.

Ни звука, только тикают часы на ночном столике да шелестит листва за окном, слегка задевая о стекла.

Кто кричал? Она сама, оттого что ей привиделся дурной сон? Или кто-то другой? Может быть, кричали на улице? Ники не могла решить наверняка, но на всякий случай выбралась из кровати, подошла к окну и посмотрела на улицу.

Небо было темным, безоблачным. Над старыми конюшнями висела полная луна, заливая двор серебристым светом. Хорошо было видно кипарис, старую телегу, превращенную в клумбу, огород и лестницу, спускающуюся в фруктовый сад. Нигде никого, кричать некому, кроме нее самой, конечно.

Ники поежилась, хотя ночь выдалась на удивление теплой. Она вернулась к кровати, мучимая кошмаром, который так напугал ее, что она в ужасе закричала и разбудила сама себя. Скользнув обратно в постель, девушка натянула простыню на голые плечи и попыталась заснуть.

Но сон не шел, и через полчаса она встала, накинула халат и спустилась в библиотеку. Включив свет и телевизор, свернулась клубочком на одном из диванов и решила, что, раз уж ей все равно не спится, лучше немного посмотреть Си-эн-эн.

Сводка международных новостей закончилась, началась передача об американских фермерах в западных штатах, и Ники невольно погрузилась в размышления. Мало-помалу мысли ее обратились к только что виденному во сне. Кошмар был ужасен и так ярок, что никак не шел из головы. Сон был о них с Кли, и Ники смогла вспомнить все в мельчайших подробностях.

Она в огромной безлюдной пустыне. Там тепло и даже приятно, и хоть кругом никого, ей совсем нестрашно. Она чувствует себя уверенно. Вот она поднимается по склону бархана и, оказавшись на вершине, видит внизу маленький оазис. Хочется пить, и она сбегает вниз и все пьет и пьет, зачерпывая воду пригоршнями, как вдруг замечает, что вода окрашена кровью. Отпрянув в ужасе, Ники вдруг видит измятый и запачканный кровью журнал. Это экземпляр журнала „Лайф". Поднимает его, листает и натыкается на фотографию Кли. Подпись под фотографией гласит, что Кли погиб во время боевых действий, выполняя задание редакции. Но в журнале нет ни слова о том, где он погиб, когда, да и на самом журнале нет даты. Она леденеет от ужаса, хотя солнце палит нещадно. Ники бежит искать Кли, чувствует, что он где-то здесь. Живой.

Она идет уже много часов, как вдруг понимает, что уже давно не в пустыне. На ней теплая зимняя одежда, стоит мороз; скоро рассветет. Вокруг лежат трупы, всюду кровь и разруха. В утренней дымке к ней подходит Кли и берет за руку. Он помогает ей перешагивать через мертвецов. Вдруг вдали они видят „джип". Кли говорит ей: „Смотри, Ник! Нас подвезут отступающие!" И вот он бежит. Она тоже бежит, но спотыкается, а когда встает, Кли нигде нет. На долю секунды она пугается, а потом отправляется искать его тело среди убитых. Но найти не может.

На мили кругом равнина покрыта мертвыми телами; стоит такая тишина, что она думает, уж не наступил ли конец света. Но вот она видит два трупа, лежащие рядом. Подбегает к ним, поворачивает к себе их холодные лица, чтобы посмотреть, нет ли среди них Кли, и пятится, ошеломленная. Один из убитых — Йойо, а второй — Чарльз Деверо.

В ужасе бежит от этого кровавого кошмара, то и дело спотыкаясь об убитых и падая. Ники смотрит на свою одежду и руки — они покрыты теплой липкой кровью. Ее захлестывает приступ тошноты и ужаса, она уже отчаялась когда-либо найти Кли или хотя бы выбраться отсюда, но тут оказывается на краю поля битвы.

Теперь она идет по длинному песчаному пляжу и замечает под пальмой тот самый „джип", который видела раньше. Машина брошена. Ники смотрит в сторону синего-синего моря. Недалеко от берега в воде плавает тело мужчины. Уж не Кли ли это? Человек машет ей рукой. Да, это Кли! Он жив! Она бросается в море. Вода кажется ледяной и удивительно плотной, даже маслянистой, так что плыть тяжело. И тут она понимает, что море не синее, а красное. Что это море крови.