Но кажется, что история, приключившаяся с так называемой княжной Таракановой, иная. При этом нельзя забыть историю о племянниках Алексея Разумовского, детях его сестры Прасковьи Дараган, которые с ранних лет жили при дворе императрицы Елизаветы. Когда дети подросли, Елизавета послала их учиться в швейцарский пансион, где они были записаны под фамилией Дарагановы. Слухи о неких таинственных детях из России появлялись в немецких газетах, и вскоре Дарагановы превратились в тайных деток Елизаветы и Разумовского – Таракановых… Но наверняка всей этой истории нам не раскрутить, как и Екатерине II. Для нее, правительницы империи, проблему самозванки нужно было срочно решать.

В Петербурге решили «побродяжку» из Италии выкрасть. Такое задание для русских спецслужб выполнять было не впервой. Стукнуть беглеца или недруга России чем-нибудь тяжелым по голове, втащить бесчувственное тело в карету, перегрузить в ящике на российский корабль – минутное дело для опытных агентов Тайной экспедиции. Однако случай с «принцессой» был посложнее – самозванку все время окружали люди. И тогда был придуман поистине дьявольский план. Графу Алексею Орлову императрица поручила соблазнить «побродяжку», заманить ее на русский корабль и отвезти в Россию.

Роль приманки он сыграл отменно. Как только самозванка под именем графини Сининской появилась в Пизе, к ней явился секретарь Орлова и пригласил в гости к графу. Тот принял ее с роскошью, сумел понравиться и даже влюбил ее в себя. Не без циничной гордости своими выдающимися мужскими достоинствами, о которых знали все шлюхи Петербурга, он писал в отчете на имя государыни: «Она ко мне казалась быть благосклонною, чего для я и старался пред нею быть очень страстен. Наконец, я ее уверил, что я бы с охотой и женился на ней и в доказательство хоть сегодня, чему она, обольстясь, более поверила». 22 февраля 1776 года она поехала с Орловым из Пизы в Ливорно, отобедала на берегу, а потом согласилась подняться на борт стоящего на рейде флагманского корабля эскадры адмирала Грейга «Три иерарха». Так она оказалась на территории Российской империи, где и была задержана. Но не без иезуитского коварства: переодетые в священнические рясы матросы разыграли комедию венчания, а потом капитан арестовал «молодоженов». Тем временем корабль снялся с якоря. После этого якобы арестованный Алехан «тайно» переслал «супруге» записку. Он «с отчаянием» сообщал, что его держат под арестом и что он просит возлюбленную потерпеть, обещая освободить ее из заточения при первом же удобном случае. Вся эта ложь нужна была только для того, чтобы самозванка сохраняла иллюзию надежды, не затосковала и не умерла бы с горя во время долгого плавания к берегам России. Сам Орлов сел в шлюпку, вернулся на итальянский берег и письменно рапортовал Екатерине: успех обмана полный, самозванка «по сие время все еще верит, что не я ее арестовал»… Каков молодец!

Всю дорогу до Кронштадта самозванка вела себя спокойно, полагаясь на обещание Орлова освободить ее внезапным налетом. Но у берегов Англии она поняла, что ее обманули. Она пыталась выброситься с борта русского корабля в английскую шлюпку, звала на помощь, но ее укоротили… И вот Екатерина II, получив известия о прибытии корабля «Три иерарха», пишет Грейгу – начальнику, осуществившему доставку пленницы в Россию: «Господин вице-адмирал Грейг, с благополучным Вашим прибытием с эскадрою в наши порты, о чем я сего числа уведомилась, поздравляю и весьма вестию сей обрадовалась. Что касается до известной женщины и до ее свиты, то об них повеления от меня посланы господину фельдмаршалу князю Голицыну… и он сих вояжиров у Вас с рук снимет. Впрочем, будьте уверены, что службы Ваши во всегдашней моей памяти и не оставлю Вам дать знаки моего к Вам доброжелательства».Начатое секретное дело доставленной в Петербург самозванки Екатерина поручила военному губернатору Петербурга князю А.М.Голицыну. Три главные задачи поставила перед ним государыня: узнать подлинное имя «побродяжки», выведать, кто ей покровительствовал, и, наконец, расследовать, к чему клонились ее планы. Это был обычный набор следственных вопросов. Несколько месяцев трудился в Петропавловской крепости Голицын, но, несмотря на свой ум и опыт, целей своих так и не достиг и на простые эти вопросы ответов не получил. Он, как и все другие, так и не узнал, кем же на самом деле была эта женщина, так убежденно и много говорившая о своем происхождении от императрицы Елизаветы и Разумовского, о своих полуфантастических приключениях в Европе и Азии. Из допросов самозванки следовало: «Зовут ее Елизаветой, от роду ей двадцатть три года, откуда и кто ее родители – не знает. В Киле, где провела детство у госпожи Пере, была крещена по греко-восточному обряду, при ком и кем – ей неизвестно. Девяти лет три незнакомца привезли ее в Петербург. Здесь ей сказали, что повезут к родителям в Москву, а вместо этого отвезли на Персидскую границу и поместили у образованной старушки, которая говорила, что была сослана по указу Петра III. Она узнала несколько туземных слов, похожих на русские, начала учиться русскому языку. С помощью одного татарина ей и няньке удалось бежать в Багдад. Здесь их принял богатый персиянин Гамет. Год спустя друг его, князь Гали, привез ее в Испагань (Персия. – Е.А.), где она получила блестящее образование. Гали часто говорил ей, что она дочь покойной русской императрицы, о чем ей повторяли и другие». Проверить эти сведения не представлялось возможным. Подводя итог допросам, Голицын писал императрице Екатерине: «История ее жизни наполнена несбытными делами и походит больше на басни, однако же по многократному увещеванию ничего она из всего ею сказанного не отменяет, так же и в том не признается, чтоб она о себе под ложным названием делала разглашение… Не имея к улике ее теперь потребных обстоятельств, не рассудил я при первом случае касательно до пищи наложить ей воздержание… потому, что она без того от долговременной на море бытности, от строго нынешнего содержания, а паче от смущения ее духа сделалась больна». Впрочем, Голицын потом не раз прибегал к угрозам, лести, различным уловкам. Так как по-русски самозванка не говорила вообще, то Голицын допрашивал ее на французском языке. Чтобы выяснить подлинную национальность преступницы, Голицын в разговоре с ней вдруг перешел на польский язык. Она отвечала ему по-польски, но было видно, что с языком этим она не дружна. Стремясь уличить самозванку, говорившую, что она якобы бежала из России через Персию и что хорошо знает персидский и арабский языки, Голицын заставил ее написать несколько слов на этих языках. Эксперты из Академии наук, посмотрев записку, утверждали, что язык этот им неизвестен, что это просто каракули. И тем не менее она без конца «повторяла вымышленные или вытверженные ею басни, иногда между собою несообразные». Долгие часы они провели друг против друга, и Голицын хорошо рассмотрел ее: «Она высокая, красивая, стройная женщина, кожа ее очень бела, цвет лица прекрасен, но она немного косит на левый глаз, чрезвычайно умна и образованна и особенно хорошо знакома с политическими отношениями, хорошо говорит по-французски, и разговор ее так исполнен самых глубоких мыслей, что она может вскружить голову всякому сколько-нибудь способному к увлечению человеку». Впрочем, князь был не таков и чарам прелестницы не поддался, хотя признал, что незнакомка – женщина темпераментная, увлекающаяся: роман с Орловым об этом говорил. Как писал Голицын, «сколько по речам и поступкам ее судить можно, свойства она чувствительного, вспыльчивого и высокомерного, разума и понятия острого, имеет много знаний…». И вместе с тем она наивна до идиотизма. Нужно было совершенно ничего не понимать в русских делах, чтобы связаться с Орловым и вступить на борт русского корабля! Она утверждала, что родилась в 1752 году, значит, ей двадцать три – двадцать четыре года. Похоже. Кто она была по происхождению? Писали, что она дочь пражского трактирщика или булочница из Нюрнберга. Но ясно, что она явно не из простых людей. Верилось, что ее тонким, изящным рукам подвластны струны арфы, что она прекрасно рисует. Даже в каземате она была привлекательна обаянием красоты и грацией ума светской дамы. Голицын, повторяя вышесказанное, писал: «Быстрота ее мыслей и легкость выражений такова, что человеку неосторожному она легко может вскружить голову». Князь же, повторим, был человеком осторожным и хладнокровным.