Мария Антуанетта

Это письмо, которое я писала из Шуази, одного из королевских дворцов, который мы иногда посещали, дает представление об однообразии моих дней в то время. Я думала, что жизнь во Франции будет прелестной, полной новизны, но обнаружила, что она еще более уныла, чем в Шенбрунне.

Во время этих первых месяцев моей жизни при французском дворе я часто тосковала по дому и моей матушке; когда я получала ее письма, я дрожала от нетерпения поскорее узнать их содержание. Я не догадывалась тогда, до какой степени Мерси следил за мельчайшими подробностями моей жизни. Он всегда казался суровым старым государственным деятелем, и я не могла подумать — , что он будет интересоваться тем, что одела молодая девушка или сколько раз она смеялась с каким-либо слугой. Вот какой я была глупенькой. Я недалеко еще ушла от ребенка, бегавшего по паркам Шенбрунна со своими собаками; я была слишком мало искушена в тонкостях придворной жизни, не понимая тогда, к моему несчастию, что дофина Франции, которая однажды станет королевой, не просто девушка или женщина, а определенный символ. От ее действий могут зависеть война или мир, ее глупости могут заставить задрожать трон. Когда я писала матушке, спрашивая ее, откуда она знает так много о моих самых незначительных проступках, она отвечала, что «маленькая птичка рассказала мне», и никогда не упоминала, что этой маленькой птичкой был Мерси. Конечно, об этом мне следовало бы догадаться. Но, по крайней мере, Мерси был мой друг, хотя и несколько неприятный, и я должна быть благодарна ему.

В течение этого времени произошло одно значительное событие, которое омрачило мою жизнь, необычные отношения между мной и моим мужем. Я знала, что каждый находящийся при дворе говорил об этом: некоторые — с полной серьезностью, но большинство — с удивлением и хихиканьем. Прованс, которого я никогда не любила, хотя его поведение было чрезвычайно корректным, был доволен. Я знала, что он, хотя и не был самым старшим, все же полагал — и многие соглашались с ним, — что был бы лучшим дофином, чем мой муж Людовик. Артуа был веселым и забавным, весьма любил пофлиртовать и постоянно глазел на меня с томным выражением, за которым проскальзывали дурные намерения. Мерси постоянно делал намеки, что я должна опасаться Артуа. Затем еще были тетушки, высказывавшие сотни предположений, всегда пытаясь выяснить, что происходит между Бедным Бэри и мной.

Но когда моя мама написала, что, возможно, лучше оставить все как есть, поскольку мы «оба так молоды», я почувствовала, что могу позабыть на какое-то время о всех этих трудностях и попытаться наслаждаться жизнью.

Один человек при дворе был мне другом — это герцог де Шуазель. Он страстно стремился к тому, чтобы мой брак увенчался успехом, поскольку именно он организовал его. К моему несчастью, я приехала во Францию, когда его влияние пошло на закат, а ведь он мог бы оказаться таким же полезным для меня, как Мерси, и даже более влиятельным, поскольку являлся главным министром короля. Он был довольно некрасивым мужчиной, но имел обаятельную внешность; он обладал особой обворожительностью и понравился мне с первого взгляда. Моя мама говорила, что я могу доверять ему, поскольку он друг Австрии, и это сближало нас. Но он оказался в опале. Мадмуазель Жене рассказала мне, что он установил дружеские отношения с мадам де Помпадур к их взаимной выгоде, но недооценил влияние мадам Дюбарри, и это стало одной из причин, почему он впал в немилость.

Хотя я сначала нашла мадам Дюбарри очаровательной, теперь я испытывала к ней отвращение, поскольку король разрешил ей присутствовать на нашем первом обеде в интимном кругу, а по словам Мерси, это было оскорблением для меня. Я написала матушке: «Она глупая и наглая женщина», полагая, что зная ее положение при дворе, моя матушка будет считать мое отношение к этой женщине правильным.

«Не вмешивайся в политику или в дела других людей», — таков был ее ответ, но я не поняла, что это касается мадам Дюбарри, и, подобно другим многим важным вопросам, этот совет вылетел у меня из головы. Я не хотела вмешиваться в политику. Я хотела наслаждаться жизнью. Я хотела видеть Париж, но мне не разрешали этого до тех пор, пока я не нанесу официальный визит, а это был вопрос, подлежащий рассмотрению со всех сторон, прежде чем его претворять в жизнь.

— Этикет! — тяжело вздыхала я. — По крайней мере, — заявила я Мерси, — мне могли бы доставить из Вены двух моих собачек.

— У вас уже есть две собаки, — отвечал он непреклонно.

— Да, я знаю, но я люблю тех, и они будут тосковать обо мне в Вене. Я знаю, маленький мопс будет. Пожалуйста, попросите прислать его.

Он хотел ответить отказом, но не мог слишком резко возражать против моих желаний. У меня было четыре собаки. Когда венские прибыли и мне не запретили с ними возиться, то мне захотелось завести еще больше, хотя Мерси намекал на их неопрятное поведение, к которому будут неприязненно относиться в изысканных покоях Версаля.

Во время этих первых недель герцог Шуазель часто посещал меня и тоже объяснял, как я должна вести себя по отношению к королю.

— Будьте серьезной и естественной, — заявил он, — но не слишком ребячливой, хотя Его величество не ожидает от вас знаний политики.

Я ответила, что рада этому, и рассказала ему о моей неприязни к мадам Дюбарри.

— Я не могу слышать ее глупую шепелявость, а она, кажется, считает себя самой важной дамой при дворе. Я всегда при встрече смотрю сквозь нее, как будто ее вообще не существует. И все же она всегда с надеждой глядит на меня, словно умоляя заговорить с ней.

Месье де Шуазель рассмеялся и сказал, что вполне естественно, — ей хочется продемонстрировать дружбу с дофиной.

— Она ее не добьется, — возразила я, и именно это месье де Шуазель хотел от меня услышать, поэтому я решила, что буду придерживаться сказанного слова.

Дорогой месье де Шуазель! Он бы так очарователен и в то же самое время так искренен, когда дело касалось меня. Я уверена, что если бы он мог постоянно оставаться рядом со мной, то я не совершила бы многих опрометчивых поступков.

Когда я прибыла во Францию, неприятная Дюбарри уже стала центром партии своих сторонников, в нее входило несколько наиболее влиятельных министров, таких, как герцог Огильон, герцог де Вогюон и герцог Ришелье. Все эти лица были врагами Шуазеля и пытались свергнуть его. Это им удалось сделать весьма успешно, обвинив его в поражении в Семилетней войне, которая разразилась в тот год, когда я родилась, и в которую была вовлечена моя страна, а также в потере французских колоний, отошедших к Англии. Его обвиняли во всем; и после я поняла, что австрийское замужество являлось частью его плана восстановить свое положение при дворе. Он, должно быть, очень беспокоился, когда я встретила его, но не подал и виду; он был одним из самых веселых людей, которых я когда-либо встречала.

Для меня было большим ударом, когда он получил приказ об удалении от короля и был сослан в свой замок в Шантелу. Это произошло неожиданно накануне сочельника. Он просто исчез, а я не могла в это поверить. Плохо терять друга. В то же самое время происшедшее насторожило меня, — ведь подобный удел может так неожиданно постичь кого-нибудь еще. Мне было особенно неприятно отношение Мерси к герцогу.

— Он ускорил свой позор своей неосторожностью, — заявил Мерси. — Меня бы удивило, если бы он продолжал занимать свой пост. Будем надеяться, что его не заменят еще более беспокойным человеком.

— Но он наш друг! — вскричала я.

— В настоящее время от него нет никакой пользы для нас, — цинично ответил Мерси.

Мне было очень больно слышать повсеместно разговоры о нем. Он жил очень пышно в Шантелу и рассылал свои куплеты о мадам Дюбарри, которую считал главным своим врагом. Она постоянно обнаруживала в своих апартаментах обрывки листков с непристойными стишками, но всегда смеялась над ними и, казалось, они не оказали своего воздействия.

Письма из Вены продолжали прибывать, и каждый раз письмо от моей матушки, когда его передавали мне в руки, заставляло меня дрожать. Что я теперь должна делать? Я не носила корсет — мой ненавистный корсет на китовом усе, который вынуждал меня сидеть вытянувшись в струнку и портил мне самочувствие. Меня предупреждали, что я должна носить эти корсеты в своем возрасте. Я всегда должна помнить о том, как я выгляжу. Французы обращают очень большое внимание на внешний вид, и я всегда должна думать о том, чтобы нравиться мужу. Постоянно делались намеки на мои отношения с мужем.