— Но вас ведь не ждут так рано на вилле Шосси? Может быть, вы согласитесь съездить со мной в Сен-Калар? — она ответила не сразу, и он добавил: — Вижу, что вас что-то расстроило. Не хочется отпускать вас так рано, да еще расстроенную. Может быть, расскажете, в чем дело?

Рассказать ему, как его сестра старается сделать, чтобы он как можно больше видел женщину, которую ей так хочется видеть его женой?

— Да ничего особенного. Просто я в самом деле не подхожу к обществу вашей сестры.

— Она и сама туда не очень подходит. Большую часть из них она презирает, потому что они используют ее. — Пауза. — Вы так и не ответили мне, хотите ли съездить со мной в Сен-Калар?

Кэтрин знала только, что у нее нет нужды немедленно оставить его, ей… ей не хочется.

— Я бы не прочь, — сказала она. — Можете ехать с любой скоростью. Сегодня так жарко, а на скорости машина будет хорошо продуваться.

Он настолько хорошо знал эти дороги, что вел машину почти автоматически. Они ехали зигзагом по карнизу около трех миль и потом повернули в горы. Несколько ферм в долине были безжалостно залиты опустошающим солнцем, но в деревнях, лепящихся по склонам, казалось, было прохладно в тени кипарисов и пальм. У обрывов лепились пинии, затеняя горные дороги; группы фиговых деревьев или мясистых алоэ выделялись на фоне серо-зеленоватой листвы маслин и бледно-зеленых миндальных деревьев.

Он негромко заговорил:

— Я жалею, что вместе с вами к чаю попала эта орава. Я надеялся, что вы сойдетесь с Марсель. Она не такая, как они…

— Мне она очень понравилась, — ответила Кэтрин, — а с другими я почти и не разговаривала.

— И вы не хотите сказать мне, что вас расстроило?

— Да, наверное, чувство собственной неполноценности. — И чтобы помешать дальнейшим расспросам, она спросила: — А вы видели ее статуэтку — ту, что на выставке?

Судя по его лицу, он не хотел, чтобы его сбивали с темы разговора, но ответил:

— Видел. Довольно изящно сделано. Девушка в тростнике. По замыслу, должна напоминать лебедя. У Марсель есть талант, но, конечно, ни искры гениальности — за что она должна быть крайне благодарна судьбе.

— Это обычный стиль ее работ?

— Наверное, можно сказать, что типичный. Она принималась и за абстрактное искусство. Но она по натуре честная, без претензий. Если ей-то что не удается, она первая же признает это. У нее в студии полки почти пустые, потому что она уничтожает свои неудачные вещи. Когда я в последний раз был у них, она работала над головой старика. Не скажу, что очень серьезно. Она не из этой богемной колонии. Марсель — то, что вы, англичане, называете «создана для брака».

Наверное, великолепно готовит и умеет быстро преобразить свою студию в уютную комнату. Кэтрин даже могла вообразить их — сидят друг против друга за столом с зажженными свечами, разговаривают, как умеют разговаривать французские пары, с тонко скрываемой интимностью, которая потом развивается в нечто более значительное. Замужняя кузина — у себя, и все приличия соблюдены.

Но что толку думать об этом — только сердце начинает болеть… Она сказала:

— Мне не нравились горы, пока я не приехала на Лазурный берег. В Англии они никогда не бывают такими четко вырезанными, как здесь. А вид этих затуманенных громад на фоне заката как-то вгоняет в уныние. А вам нравится Англия?

— Очень. Для меня Лондон — самый занимательный город в мире.

— Еще интереснее, чем Париж? Трудно поверить.

— Ну конечно! Париж самый чудесный город в мире, но не самый интересный.

— Не могу согласиться. Лондон — это…

— Спорить не будем, потому что в данном случае сравнения глупы. Смотрите, вон там, в тени гор, Сен-Калар. Дом, в который мне нужно находится за церковью. Здесь у меня есть газеты — вон, в кармане на двери. Может быть, вы почитаете, пока я буду у больного?

Он свернул с главной дороги на грунтовую, ведущую к деревне, въехал в узкий проезд около церкви, проехал еще полмили и наконец остановился у старого каменного дома. Взял свой саквояж, улыбнулся Кэтрин и пошел в дом.

Она даже не достала газету. Она смотрела, как солнце медленно опускается и наконец заходит за утес; как куры, клюя на ходу зернышки и камешки, собираются в сараи, вспархивая на нашесты. Где-то все время блеяли козы, но мало-помалу замолкли. Понемногу наступила тишина. Кэтрин чуть не задремала.

Филипп внезапно появился из дома. Он открыл дверцу и сел рядом, не захлопывая ее. Быстро сказал:

— Заболела девочка — энтерит. Ну, с ней все будет в порядке. Тут другое осложнение. У них сын живет на ферме в Милезе, отсюда двадцать пять миль. Несколько дней назад с ним произошел несчастный случай — он раздробил ступню. С тех пор никаких известий нет. Они страшно беспокоятся. Там докторов нет, а они не могут попасть к нему, девочка болеет. Как обычно, ждали слишком долго, прежде чем вызвать меня. В общем, мне нужно поехать туда и посмотреть, что с парнем, но сначала я отвезу вас домой.

— Разве это по пути?

Он кивнул:

— Правда, это не так быстро — дорога грунтовая. Я вас довезу до виллы Шосси минут через двадцать.

— Но вам придется потом возвращаться обратно по той же дороге? А мы не можем отсюда позвонить на виллу?

— Вы поедете со мной? — В полутьме трудно было понять выражение его глаз. — Хорошо. Я скажу этим людям, чтобы они позвонили от нашего имени, — Он помолчал. — Не расстроитесь, если мы вернемся слишком поздно и мальчик будет спать?

Расстроится. Это будет первый раз. Но ведь кому-то срочно требуется помощь. И ей хотелось побыть с Филиппом как можно дольше. Больше такого случая никогда не будет, и ей нужно воспользоваться им.

— Пусть они скажут горничной Луизе, и если можно, пусть еще передадут: «Спокойной ночи, Тимоти».

— Хорошо, так и скажу им.

Через две минуты он уже вернулся к машине. Его провожал пожилой мужчина с фонарем, который простился с ними, поклонившись обоим, приговаривая:

— Добрый вечер, мсье доктор, добрый вечер, мадам, — и добавил еще что-то, что Кэтрин не расслышала.

Когда они тронулись, она спросила об этом Филиппа. Он спокойно сказал:

— Старик поблагодарил вас и сказал, что надеется — мы не очень поздно вернемся домой к ужину.

Кэтрин внезапно почувствовала, что щеки у нее запылали, и была рада темноте. Несколько минут она пребывала в полном душевном смятении. Не нужно было ей ехать с Филиппом; она стремилась к тому, что он принадлежит не ей, к тому, что она никогда не получит, потому что Филипп — сильная личность и влюблен в Марсель Латур. Он и не обратил внимания на ошибку старика, как она. Его не взволновало, что Тимоти приняли за его собственного сына, а их — за супругов.

Он всматривался через лобовое стекло в последние золотые лучи солнца на краю темнеющего неба, и казалось, что он уже где-то далеко отсюда.

Дорога была ужасна, просто две узкие колеи, заросшие травой; камни с шумом вылетали из-под колес и стукались о днище. Если ехать медленнее, это был бы кошмар. Но даже на большой скорости их немилосердно подкидывало. Дорога делала немыслимые изгибы, то шла вниз под откос в длинной долине, где там и сям мелькали огоньки в домах, потом снова стала подниматься, причем на ровных местах надо было глядеть во все глаза, чтобы не задавить коров.

Они почти не разговаривали, пока не притормозили у дорожного знака с указателями дорог в несколько деревень, в том числе и Милез. После этого осталась одна трудность — угадать, которая из обложенных белыми камнями ферм им нужна. Наконец они все же добрались до цели. Было очень темно, Филипп направил луч фонаря на дом, прежде чем выйти из машины. Кэтрин автоматически пошла за ним и в душе повторила его восклицание: «Боже, какая беда!»

Потому что вместо дома были развалины.

— Идите к машине, — сказал Филипп. — Я посмотрю, что внутри, и вернусь к вам. Наверное, он ушел отсюда.

И в этот момент они услышали какой-то шепот. Филипп бросился вперед, включив фонарь, и в столбе света Кэтрин увидела то же, что и он, — заросший щетиной паренек, едва ли старше двадцати, лежал на полу у стены. Глаза были закрыты, почерневшие губы лихорадочно шевелились, но он был странно неподвижен.