— И когда она приехала сюда, — продолжал Леон, — несколько недель назад, она была мне не нужна. Мне нужен был только ее сын. Но, друзья мои, теперь все изменилось!

— Не нужно, Леон! Не будьте сентиментальным, — негромко сказала ему Кэтрин.

— Сами видите, — обратился он опять к гостям, — вот как она со мной разговаривает! Хотите — верьте, хотите — нет, но мне нравится, когда со мной говорят так, кто бы это ни был. Никакого притворства, никакой лести, никаких хитрых расчетов — просто честно и именно то, что она хочет сказать! Сейчас ей страшно не по себе, но, черт возьми, ей придется выслушать все это так же, как и вам, раз вы мои гости. — Опять зазвучал смех. Леон выждал, пока станет совсем тихо, и продолжал: — Я не сентиментальный человек и думаю, что вы все это знаете. Я люблю факты… и я придерживаюсь сейчас именно фактов. До того как я познакомился с Кэтрин, я ожидал увидеть какую-нибудь хорошенькую пустышку с твердым желанием стать наследницей. Хотя уже в письмах к моему адвокату она здорово брыкалась — он еще до сих пор от них не опомнился, верно, Генри? — Круглый человечек, сидящий невдалеке, ответил смущенной ужимкой и смехом. — Во всяком случае, я был готов ко всему с ее стороны, и в течение первых десяти минут нашего знакомства я ей это сказал.

Его большая ладонь тяжело лежала на ее обнаженном плече.

Он похлопал ее по плечу:

— Мне осталось сказать немного — вам и так все ясно. Вот она стоит здесь. Я ею горжусь и надеюсь, вы меня простите, если я скажу, что она самая обаятельная женщина здесь сегодня. — Он жестом прервал аплодисменты, сказав: — Я хочу, чтобы этот вечер стал для нее памятным, чтобы она помнила, как я познакомил ее с моими друзьями и коллегами. И в виде материального напоминания об этом событии…

Только в этот момент Кэтрин почувствовала, что мурашки опасения превратились в леденящее чувство понимания. Она почувствовала, как жемчуга соскользнули с ее шеи и вместо них на плечи легло что-то холодное, и застежка щелкнула.

Кэтрин быстро подняла голову, коснулась пальцами бриллиантов и отдернула их.

— Ох нет, — прошептала она, — Леон…

Но он завершил свою речь ровно и спокойно:

— Если бы у меня была дочь, я бы хотел, чтобы она была женственной, доброй и абсолютно честной, как Кэтрин. — Он добавил почти укоряюще: — Они пьют за ваше здоровье, Кэтрин. Поклонитесь им, а потом сядьте. Это большое событие в вашей жизни.

Она, не видя, повернулась к креслу, которое ей кто-то придвинул, но мельком заметила лицо Люси — натянуто улыбающуюся маску. Она села, стараясь высоко держать голову, сложив руки на коленях. Колье казалось тяжелым, как ожерелье из свинцовой дроби. Она даже не представляла, как оно выглядит.

Леон взял бокал у официанта и одним глотком выпил все. Говор и смех усилились, затем утихли. Динамики разнесли по саду музыку из проигрывателя в патио. Праздник достиг апогея, тем более что до конца оставалось еще часа два. Кэтрин думала, как она дотерпит все это. К ней подходили и почему-то жали руки, с чем-то поздравляли; появились Хью с Иветтой, сказали, что она молодец, и исчезли. Потом пришел Филипп.

Он сказал:

— Поздравляю. Вы во всех отношениях были безупречны. — Обращаясь к Леону, он произнес: — Должен пожелать вам спокойной ночи, друг мой. Завтра с утра я должен быть на работе очень рано. Вечер был замечательным.

Леон ответил:

— Мне нужно поговорить с вами, Филипп. Вы сможете приехать завтра днем, сразу, как только закончите работу в больнице?

— Конечно.

Он вышел из круга света и пропал в темноте; его машина была припаркована отдельно у ворот, чтобы можно было уехать в любой момент.

Кэтрин стояла рядом с Леоном, прощаясь с гостями, выслушивая слова благодарности, оказывая знаки внимания тем, кто оставался ночевать в доме, и, наконец, сдержанно пожелала «спокойной ночи» Леону. Она уже направилась к лестнице, когда он сказал:

— Потом зайдите сюда еще, Кэтрин.

Она отрицательно покачала головой и пошла дальше вверх.

На верхней площадке лестницы она расстегнула колье непослушными пальцами, вошла в комнату Леона, в темноте положила эту тяжелую пригоршню бриллиантов на его туалетный столик. Вышла, заглянула в комнату Тимоти и затем закрылась у себя в комнате.

Методически разделась, надела пижаму, протерла лицо кремом, умылась водой, легла в постель и погасила свет.

И осталась наедине со своими мыслями. Люси, после публичного унижения, уползшая к себе… Это женщина жадная, самоуверенная, пустая и бесчестная… Может быть, она и заслужила этот страшный удар Леона по ее самолюбию при всех. «…Самая обаятельная женщина здесь сегодня…» Кэтрин почувствовала бегущие по коже мурашки. Это было так… так тонко рассчитано! У него все было продумано заранее.

Но Люси… и эти бриллианты, которые должны были принадлежать ей. Ведь хотел же он подарить это колье ей. Но что-то такое он узнал — что? — заставившее его испытать к ней презрение, которое он так жестоко выместил на ней. Может быть, Майкл был так неосторожен, что снова поднял вопрос о счетах из Ниццы? Впрочем, какое значение это имело — как он узнал? Факт тот, что он знал.

Кэтрин беспокойно ворочалась в постели. Она не могла забыть это выражение лица Люси — абсолютную пустоту и мертвенность, как будто бы эта женщина выгорела дотла, осталась лишь оболочка. Никаких бриллиантов для Люси… никакого круиза. Долги, долги, долги… и может быть, тот мужчина, с которым она часто беседовала у себя в отеле.

Нужно было бы пойти к Люси, как она просила. Это было очень тяжело, и может быть, только усугубило бы все, но этот последний щелчок… не слишком ли много упало сегодня на эту темную блестящую голову… Кэтрин включила свет, увидела, что уже двадцать минут четвертого, и снова выключила его. Теперь Люси уже не ждет ее, но может быть, утром…

Кэтрин прижала лицо к подушке. Ее губы прошептали:

— Филипп… Филипп!

На следующее утро в доме все поднялись поздно. Кэтрин еще никогда в жизни не чувствовала себя такой вялой и подавленной. Она с облегчением увидела, что холлу возвращен нормальный вид, двери большого салона закрыты, и к ним придвинут полукруглый стол с водруженной на нем тяжелой вазой с цветами — это придавало столу такой вид, как будто он стоял тут вечно. Слуги уже привели в порядок патио, а верные приспешники старого Брюлара прилежно ухаживали за лужайками. Она догадалась, что Леон останется у себя наверху до второго завтрака, когда будут окончательно убраны и сглажены все следы вчерашнего приема.

Он выйдет к ленчу с оставшимися гостями, и они постепенно разъедутся по всем направлениям: в Монте-Карло, Кан и куда-то еще.

Она не знала, что ей делать сейчас. Наверное, нечего, пока не подадут утреннее угощение. Ей бы очень хотелось искупаться в море, но с берега всегда возвращаешься такой взъерошенной и вся в песке, а эти гости вполне могут принять такой вид за признак неуважения или небрежности. В любом случае купание было долгим делом. Лучше она посидит в тени и посмотрит, как Тимоти описывает на велосипеде восьмерки вокруг магнолий. Он уже ездил так, будто сросся с велосипедом.

Приехал Филипп, поклонился ей издали и скрылся в доме. Она почувствовала, как знакомо щемит сердце, но решила не обращать на это внимания. Лучше пойти прогуляться или постараться как-то скрасить утро для старого барона и его стройной баронессы, которые в полном молчании сидели под деревом. Но было так трудно двигаться…

Затем из дому без всякой спешки вышла Люси. Странно, но она выглядела не хуже, чем обычно. Она позвала Брюлара, сказав ему по-французски:

— Брюлар, велите шоферу привести сюда машину.

Старик препоручил задание слуге. Подошла горничная, несущая чемодан Люси, и ей было велено стоять и ждать, когда приведут машину, а потом уложить чемодан в багажник, да понадежнее.

— Я пойду попрощаюсь с моими друзьями, — сказала Люси и неторопливо направилась в сад.