Она была не дура. Нет, вовсе не дура, и училась на «отлично». Во время новогоднего бала, понимая, что на белый танец нужно пригласить какого-нибудь замухрышку, который потом, может быть, проводит ее домой… а там, глядишь, попросит телефон… Валентина пригласила его. Да, да! Вот так подошла, гордо подняв голову, отстранила плечом богатую красотку и пригласила его. А он ее послал. Матом. Сказал, куда она может убираться с такой мордой. Ни один мускул не дрогнул на ее лице. Безмолвно покинула она актовый зал. Безмолвно поднялась на третий этаж, подальше от кружков и парочек школьников и школьниц. И вот там, в туалете на третьем этаже, она разрыдалась. Как она плакала! До этого она никогда так не плакала. Даже когда пьяный отец выдрал ее в третьем классе. Ей казалось, что глаза ее вместе со слезами вытекли в раковину.

А на следующий день случилось ужасное. Автокатастрофа. И ее возлюбленный, и ее соперница ехали на такси. Автомобиль врезался в автобус. Шофер остался без царапинки, влюбленные (если, конечно, они любили друг друга) — погибли.

Вначале Валентина не придала этому значения. Не до того ей тогда было. Хотя, если честно, стоя навытяжку у флага на траурной линейке, она поняла, что ненавидела и его, и ее — соперницу, свидетельницу своего унижения; она желала им смерти. Однако подобные чувства недостойны комсомолки. Валентина пыталась прогнать их, но не могла. Она радовалась их смерти.

Тогда у Валентины сильно болела мать, а потом в ее подшефном третьем «Б» случилось ЧП. Двух малышей поймали в школьном туалете с папиросой. Поэтому первую смерть, порожденную ее проклятием, Валентина не отнесла на свой счет.

Лишь через несколько лет, вспоминая все случившееся, анализируя свой путь, Валентина поняла, что тот новогодний бал стал ее первым робким шагом в Искусстве.

Комплексы.

В девятом классе Валентина еще не знала такого слова, но была настоящим клубком комплексов. Она снова влюбилась. В этот раз более осмотрительно. Да и парень вроде бы отвечал ей взаимностью. Они несколько раз ходили в кино, а потом молча бродили по улице, не зная, о чем говорить.

Валентина была комсомолкой до мозга костей. А он любил фантастику и равнодушно относился к общественной работе; был маменькиным сыночком, но хотел казаться крутым, рассказывал похабные анекдоты, но в его исполнении они звучали глупо. Он не был влюблен в Валентину, хотя считал, что влюблен; хотел иметь свою девчонку и, не найдя никого подходящего, решил пока «поводиться» с Валентиной.

Как-то он пришел списывать уроки. Он не приставал к Валентине. Такое даже в голову ему прийти не могло. Просто они сидели, пили чай, сплетничали об учителях и одноклассниках… Валентина задумчиво сидела у окна, слушала глупое бормотание своего кавалера. Особенно раздражало Валентину то, что он очень нравился ее матери, ведь родители его были с высшим образованием, и сам он собирался поступать в институт. Он пока еще не решил в какой, но в какой-нибудь с военной кафедрой, чтобы в армии не служить.

Иногда, замечая, что Валентина его совсем не слушает, юноша менял тему, начинал говорить о другом, потом еще о чем-то. Но Валентине было грустно. Кончить школу, получить профессию (она твердо решила, что после десятого класса пойдет в техникум — «стране нужны грамотные рабочие»!), выйти замуж за правильного парня, нарожать детей (обязательно двух) и воспитать их настоящими строителями будущего — правильная жизненная линия сейчас почему-то казалась ей невообразимо скучной.

И вот тут произошло событие, полностью изменившее так четко намеченный жизненный путь. Решив прихвастнуть, хоть как-то заинтересовать Валентину и показать, насколько он «крут», маменькин сыночек заявил:

— А знаешь, что у меня есть?

Валентина равнодушно пожала угловатыми плечами.

— Ну, на комсомольских собраниях это, конечно, не показывают, — добавил он с ехидством, пытаясь разжечь ее любопытство чисто из жеребячьей гордости.

Валентине было абсолютно все равно.

— Ну?

— Нет, ты слишком правильная. К тому же девчонки, как говорят, смотрят другие журналы.

— Какие журналы?

— Да так, — теперь герой слегка замялся, поняв, что зашел слишком далеко и теперь придется идти до конца. И, видно, кляня себя за длинный язык, он чуть ли не шепотом добавил: — С девочками.

Валентина скривилась. Она знала, что дети рождаются не в капусте. Когда у нее начались месячные, мать ей все объяснила. Нельзя сказать, чтобы Валентина, воспитанная в пуританстве нижнего комсомольского звена, до конца поверила матери — слишком грязным и неправдоподобным ей это все показалось. Да, мужчины и женщины встречались, женились, у них были дети, но такая гадость… Однако… И тут Валентину словно бес попутал, а может, Искусство, уже пустившее корни в ее душу, подтолкнуло ее. Стараясь сохранить все тот же равнодушный тон, Валентина спокойно приказала:

— Покажи!

Брови хвастуна поползли вверх. Честно говоря, он сам не понимал, зачем брякнул про журнал. Но отступать было некуда. Нагнувшись, покраснев, он вытащил из сумки белую папку и протянул Валентине. Она взяла эту обычную папку, в которой скрывалось нечто мерзкое. Холодный белый картон обжег пальцы. Смотреть сейчас! Нет! И тут же в голову Валентине пришло оправдание: «Чтобы победить врага, надо знать его!»

— Я посмотрю потом.

— Но… — замялся парнишка. — Журнал не мой…

— Не бойся, верну. Завтра принесу в школу.

— В школу не надо… Я вечером зайду, заберу.

Валентина отложила папку в сторону, под учебники.

Уроки были сделаны. Разговор не клеился. Незадачливый кавалер то и дело краснел, косился на папку. После того, как он «прихвастнул», вся его болтливость разом пропала. Ему было стыдно перед Валентиной от того, что у него есть такой журнал, и он явно почувствовал облегчение, когда, собрав тетради и на ходу натягивая пальто, выскользнул из квартиры Валентины.

Валентина вернулась к папке. Запретный плод манил и внушал страх. Что скрывается за тонкой картонной обложкой?

Боясь, что кто-то из родителей заглянет в ее комнату, когда она будет смотреть журнал, Валентина решила посмотреть его, когда отец с матерью лягут спать.

Время тянулось бесконечно. На улице уже стемнело. За что бы ни бралась Валентина, взгляд ее неизменно возвращался к белому картону под учебниками. После программы «Время» показывали детектив про «Знатоков», но Валентина отказалась смотреть, ушла к себе в комнату. Завалившись на тахту, она пыталась читать, но даже любимый «Овод» казался скучным, слова — сухими, чувства — вымученными. Нить повествования то и дело ускользала. Позвонила соседка по парте, спрашивая ответы на примеры. Валентина что-то ответила ей, но мысли ее витали где-то далеко-далеко.

— Ты не заболела? — поинтересовалась мать.

— Да нет, — ответила Валентина таким тоном, что мать расстроенно покачала головой.

— Что-то случилось в школе?

— Просто грустно.

Долго Валентина лежала, сжимая в руках книгу, прислушиваясь к тому, как родители вначале смотрели детектив, потом укладывались спать. В комнату заглянул отец:

— Ложись, уже двенадцатый час.

— Я только главу дочитаю.

Валентина еще долго ждала, прислушиваясь к ночной тишине, воцарившейся в квартире. Где-то наверху приглушенно звучала музыка. По улице проезжали машины. Прозвенел трамвай.

Наконец в мире воцарились тишина, мрак, ночь.

Валентина заметила, что ее пальцы вспотели, и от пота краешки страниц, в тех местах, где пальцы касались бумаги, покорежились. Валентина отложила книгу в сторону…

Странными бывают дороги Судьбы — так говорят мудрецы Востока. Еще более странными путями идет к душам людей Искусство. Малейшая брешь, малейшая лазейка, самое крошечное неприятие норм общечеловеческой морали — и человек, откачнувшись от повседневного порядка вещей, словно маятник, движется от света к тьме Искусства. Так случилось и с Валентиной, и журнал — сто глянцевых страниц с фотографиями голых женщин, стал тропинкой, открывшей путь, по которому Искусство вошло в ее жизнь.