— Дорогой мой друг, я совсем не имела этого в виду. Я забыла, как вы молоды. Очень молодые часто бывают обидчивы. Извините, что я об этом забыла.

Хорейс понимал, что он ведет себя как молокосос. Отчаянно пытаясь восстановить их прежние дружеские отношения, он выпалил:

— Мне исполнится девятнадцать. Я не считаю, что это такая уж молодость, не правда ли?

Линда опять улыбалась.

— Да, — сказала она тихо. — Я, к сожалению, считаю, что это именно большая молодость. Видите ли, мне исполнилось тридцать пять. Я потеряла троих детей до того, как родилась Хэрриет.

Он считал, что ей может быть двадцать пять. Она внезапно оказалась женщиной среднего возраста, и это поразило и очаровало его. Неожиданно для него, то, что она старше на шестнадцать лет еще крепче привязало его к ней.

— Я вас поразила, не правда ли? — спросила она. — Вы считали, что я моложе, и, наверное, это должно мне льстить. Да, я, кажется, польщена.

На этот раз он не слушал, что она говорила, потому что он только и мог думать о том, как ему хочется обнять ее. Ему хотелось этого сейчас более, чем когда-либо.

— Возраст стал для меня чем-то второстепенным, — сказала она. — Важна внутренняя суть человека, а вы очень хороший, мистер Гульд. Она вздохнула: — Я старалась быть такой. Моя дочь стала целью, ради которой стоит жить.

Чаще всего Хорейс забывал о ее вдовстве, несмотря на то, что много времени проводил с ее ребенком. Мысли о том, что Линда принадлежала другому, вызывали у него страх и смущение, и он отбрасывал их. Но она помогла ему понемногу разобраться в себе, не постараться ли ему тоже помочь ей? Может быть, этой сильной, одинокой женщине нужно поговорить с ним?

— Миссис Линда, у вас именно тот возраст, какой нужен. И вы можете простить меня за то, что я так все время был занят собой? Я — ваш друг, и я считал бы честью для себя, если бы вы, когда вам захочется, доверили мне свои заботы.

Она ласково улыбнулась:

— Спасибо. Я почти забыла, что это такое. Я просто пою о своих горестях. Тогда людям только остается хвалить мой голос.

— Я помню первую песню, которую я услышал в вашем исполнении. — С энтузиазмом сказал Хорейс. — Это было «Что такое жизнь».

— Правда? Это моя любимая вещь, и меня осуждали за то, что я пела ее. Вдова, настолько бесстыдная, что выставляет напоказ свое горе или что-то в этом роде.

— Это жестоко!

— Конечно. Но жизнь часто бывает жестока. — Она слегка улыбнулась. — Так, значит, вы слышали, как я пела арию из «Орфея» Глюка?

— Я никогда не забуду ее. Я помню миф об Орфее и Эвридике с тех пор, как занимался Вергилием и Овидием.

— Как это хорошо, что вы помните. В глазах ее была ласка, нежность. — Это мне действительно приятно... А теперь мне надо пойти рассказать Хэрриет сказку на ночь.

Он опять нашел ее на уровне более высоком, чем уровень других женщин, и так он всегда будет приближаться к ней. Сердце у него забилось: она была довольна им. Между ними установилась новая связь. Было лучше, намного лучше говорить о ней, чем о себе. Он был ей нужен. Может быть, в следующий раз, когда они будут вдвоем, без девочки, она скажет ему больше. Проживи он и тысячу лет, ему не хватило бы времени, чтобы узнать все, что он хотел знать о Линде.

* * *

Когда Хорейс шел на работу облачным декабрьским утром, ему казалось, что это май и сияет солнце. Он был так счастлив, что не понимал людей, проходивших мимо него по Булл-Стрит, только здоровавшихся коротким кивком, или жаловавшихся на погоду. Сегодня вечером он и Линда будут наконец-то одни за обедом. Хэрриет должна была переночевать в гостях: не будет сказки на ночь, и Линда сможет долго сидеть в гостиной. Он почти все время думал о том, как вызвать ее на откровенный разговор, добиться, чтобы она рассказала ему все о своей жизни до того, как они познакомились. Желание узнать о ней побольше превратилось в навязчивую идею. Неважно, как больно ему будет слушать ее, это только углубит его чувство, его убеждение, что он ей нужен.

Переходя через Стрэнд к Коммерс-Роуд, он думал о том, как важно быть зрелым. Она сказала, что годы не играют роли. Он будет достаточно зрелым для нее. Он сумеет быть тем сильным человеком, какой был нужен Линде всю жизнь.

В своем отгороженном уголке в конторе он пролистал извещения о прибывающих в этот день перевозках. Потом, посвистывая, повесил пальто и надел тяжелый плащ, в котором ходил на борт кораблей.

Он постоял немного на палубе новой быстроходной шхуны «Мэри», рассматривая ее, восхищаясь ее красивыми, гладкими линиями. Она пришла из Нового Орлеана и забрала дополнительный груз в Дэриене. В ее трюме должен быть хлопок и рис из Сент-Мэри, острова Джекилл и Сент-Саймонса, перемещенный, как он знал, в Дэриене с «Магнолии» или с «Южной Каролины». Его поездки на обоих кораблях, его гнев и горе, его пустое бессодержательное будущее, — все это было теперь позади, потому что перспектива казалась теперь такой надежной. «Может быть, — думал он, — я смогу пробиться на более высокие должности здесь, у „Лайвели и Бафтон"? А еще лучше, может быть, удастся найти связи с другой фирмой на Коммерс-Роуд. Я буду счастлив на любой работе, лишь бы со мной была Линда.»

Сильный ветер захлопал флагами «Мэри», закачал снасти, державшие подъемную стрелу, железные остроги, тяжелый бом, так что корабль скрипел и трещал. Соленый холод воды покалывал его лицо, и это прибавляло силы.

Через несколько минут грузчики вытащили груду тюков из трюма. Он начал проверять, быстро двигаясь, смеясь и отпуская шутки больше обычного, с широкоплечими рабами, принадлежавшими пристани; они назвали его «масса Клэр», потому что он показал тюки и мешки с пометкой Сент-Клэр, и рассказал им, что этот хлопок вырастил его отец. Проверка стала для него автоматической работой, и он позволил себе думать о доме. Он чувствовал себя виноватым, потому что написал всего два письма. Письмо от Мэри, полученное вчера, было полно предвкушения его приезда па Рождество. Саванна была так близко, если ему дадут отпуск, он должен будет поехать, хотя ему хотелось одного — провести Рождество с Линдой. Он будет ей нужен на Рождестве: для человека, лишенного настоящего дома, это было время одиночества. Он вздрогнул больше из-за беспокойных мыслей, чем от холода.

Последние двести тридцать пять тюков, принесенные из трюма, были помечены: «Гульд, Нью-Сент-Клэр». Его отец продвигался вперед. Он уже не отправлял хлопок в старых мешках из пакли. Это все были тюки, обработанные на джине Гульда позади конюшен. Сорт А, длинное волокно, хлопок с Си-Айленд. На земле его отца вырастал самый лучший хлопок.

Высокий грузчик по имени Инох, вылез из трюма, его рваная рубашка из грубой полушерстяной ткани была пропитана потом.

— Что ты тут на палубе делаешь, Инох? — закричал Хорейс, перекрывая шум и ветер. — Где перевозка из Миссисипи? Я уже почти закончил с грузом из Сент-Саймонса.

— Нет из Миссисипи груза, масса Клэр. Что здесь, это все.