Я горел до зари, пока не затухла лампа. В слезах, дописывал:

Теперь я вспомнил, что за мщенье

Считает честный человек!

Молю, отец… молю прощенья,

Готов молить его весь век!..

Я уже не мог заснуть, я видел: Ятамар встречает жалкого старика, набравшего хворосту, чтобы согреться, грозит ему, хватает вязанку и бросает в реку. Старик рыдает. Проходит пять лет. Весна, всё ликует, скоро ледоход. Сын лесника идет из школы. Лед трогается. Из леса выходит старик и кричит: «мост рухнет, остановись!» Лесник бранит старика и велит сыну переходить. Мост рушится, ребенок тонет. Старик бросается и после долгой борьбы со льдами спасает мальчика. Лесник падает в обморок. Старик… Боже, как хорошо!

«Твой сын здоров! очнись, лесник!»

Лесник вскочил и зарыдал:

«Благодарю, о, старец честный!

Теперь, теперь я увидал,

Что ты святой, что я бесчестный…»

Пора в гимназию. Немец на 4-м, как долго ждать!

__________

Стихи − у сердца. Немец «выводит» за 3-ю пересадку…

− От-то Федрыч… позво-льте поправиться!..

− Я сказал, сажайтесь… кругли драй! Ви нетофольни?!..

− Но я перевел стихами! Пусть драй… но я хочу прочитать, стихами!..

Он пучит стеклянные глаза. Я показываю листочки, они трепещут…

− Ну, ка-ашо. Будем стлюшайт… стики. Штиль! Шетверть кончен.

− А мне всё равно…

В руках он нес ветвей вязанку,

Их собирал он целый день,

Тащил к себе домой, в мазанку,

Устал и сел на старый пень.

− Ошень ка-ашо… сел на пень? Ка-ашо! − и удивленно оглянулся.

Вскипел старик, увидя старца,

Схватил за шиворот рукой…

− За ши…ши-ворот? Этого нэт, но… ошень ка-ашо!

«Я задушу тебя, мерзавца!

Эй, говори, кто ты такой?»

− «Я честный человек», − сказал

Старик несчастный Ятамару, −

«И топоров моих удару

Никто в лесу здесь не слыхал.

Сегодня рано я поднялся,

Бродил голодный целый день…»

− Та, та… голедни и холетни… − прошептал Отто Федорыч, и на его лице я уловил сострадание.

«Ты лжешь, старик, пустой бездельник!

Еще в запрошлый понедельник

Я липу старую срубил,

А ты, презренный лжец, обманщик,

Украдкой сучья обрубил?..»

Лицо немца всё больше напрягалось. Он прошептал − «ушасно!» − и посмотрел через мою голову, моргая.

«Охотник, Бог тебе судья!

Порубок ты нигде не видел,

Напрасно ты меня обидел…».

− Та, та… о, шю-стфо, шюстфо!

Немец моргал всё больше. По его доброму лицу я видел, что он жалеет несчастного старичка. Нет, он вовсе не фальшивый… и тогда… − «унд мо-эн ист Файертаг»… − он вздыхал искренно… нет, он не фальшивый! И я продолжал, с жаром:

Старик несчастный прослезился,

Рукой дрожащей шляпу снял

И на колени опустился…

И горько-горько зарыдал…

. . . . . . . . . .

…Вязанку взял у старика,

Взмахнул рукой полоборота

И бросил в глубь водоворота.

И в миг исчезло всё в волнах…

Немец прошептал − о!.. − и из ясного его глаза, как будто, выкатилась слеза: он вынул платочек в розовых клеточках и ткнул в глаза. Вот никогда не думал… Но − дальше:

Прошло лет пять. Весна настала.

Вода на речке скрыла лед.

Семейство лесника уж ждало,

Что вот, наступит ледоход.

Сын лесника под вечер раз…

Начиналось самое страшное. Немец вытянул палец…

− Ви… ти писал драма… большой драма!

«Постой, постой!» − раздался крик,

Ребенок вздрогнул, обернулся,

Взглянул − и в страхе отшатнулся:

Из леса выходил старик.

«Меня не бойся, я не злой,

Не зла, добра тебе желаю», −

Сказал старик, − «и заклинаю:

По мосту не ходи домой!»

Мальчик колеблется, лесник… −

«Ага, тебе старик проклятый

Такие страсти насказал?

Ага, мошенник бородатый,

Опять ты здесь? − лесник вскричал…

− О, Поже мой… и мальшик итет… и… − ужасно!..

Мост дрогнул, жутко заскрипел.

Взломался лед, погнулись балки,

С ребенком вместе рухнул мост…

……кипит и пенится вода,

И шепчут волны, злобой полны:

Погиб твой сын, и навсегда!

Немец тычет в глаза платочком. Губы его скосились…

«Мой сын», − кричал отец несчастный,

«Мой сын, мой сын… приди сюда!..»

Не слышен вопль под рев ужасный,

Гудит, кипит, шипит вода.

. . . . . . . . . .

Но, вот и берег. Слава Богу!

Старик приплыл. Ребенок жив.

С тревогой в сердце, понемногу

Ребенку чувства возвратив,

Он на колени опустился

И молча, горячо молился…

«Твой сын здоров… очнись, лесник!».

Немец… закрылся платочком в розовых клеточках…и вдруг, взглянув на меня сияющими, влажными глазами:

− О, шю-ство, шюство! У тепья… руски душ… немецки душ, фесь душ! Тут… − ткнул он в Бертэ, − сукой слово… у тепья шюство, фесь!..

И тут… − мог ли я думать! − он схавтил перышко, ткнул − проколол чернильницу, уронил огромнейшую, густую кляксу, чего никогда не случалось с ним, и всем своим плотным телом поставил мне… думаете − фир? Нет: фюнф! Мало того: соскочил с кафедры и крепко пожал мне руку. И взял у меня листочки, чтобы читать всем классам.

Соколов, в крахмальном воротничке, с масляным хохолком, наклонил в книжку голову: я стал первым! Потом я, правда…

Сестра не поверила, когда я крикнул − «немец − фюнф!» Я перекрестился.

− Вот видишь, что значит воля! Мы все, с самого начала…

Я кричал, что это стихи, мои… чего в книжке-то не было!.. Она не верила. Однако, всё это правда.