— Конец вашим привилегиям. Теперь, когда они уничтожены на ваших глазах, в присутствии высокородных господ (он перечислил их титулы) и служащих нашего милостивого пана, вы, надеюсь, поумнеете и не будете больше на них ссылаться.

С этими словами он хотел кинуть последний свиток в огонь, но по движению барона догадался, что тот тоже намерен что-то сказать, и застыл с поднятой рукой.

— Выполняйте отныне свои повинности добросовестно, как полагается крепостным, иначе вам же будет хуже,—строгим тоном произнес Ламмингер.—Вы сами видите, что все напрасно.

Он кивнул управляющему —пожелтевший пергамент взметнулся над камином и исчез в огне. Все вздрогнули. В то же мгновение прислоненное к стене ходское знамя покачнулось и с грохотом упало прямо на решетку камина. Одним прыжком Матей Пршибек очутился у камина и схватил знамя, чтобы спасти его от огня. Но уже было поздно. Пламя охватило шелк, а когда Пршибек замахал знаменем, пытаясь погасить огонь, оно стало походить на пылающий факел.

Ламмингер и офицеры в замешательстве отшатнулись от Пршибека. Помещение наполнилось дымом, который прорезывали огненные языки, пожиравшие ходское знамя. Пршибек прижал знамя к полу и пытался погасить огонь рукой. Но старания его были тщетны. Он обжег лишь себе руки, от знамени же осталось только древко, но зато ходское знамя погибло в его руках и не досталось на посмешище панским палачам.

Запах гари ускорил завершение этой клонившейся к развязке сцены. Ламмингер пригласил своих гостей в соседнюю комнату, злясь и на управляющего и на «этого деревенского хама», за которого, хотя и в шутку, все же вступился полковник: что ни говори, а у него добрая солдатская кровь, и будь этот великан чуточку помоложе, он охотно взял бы его к себе в полк, в котором не нашлось бы ему равного.

Полчаса спустя оба офицера в сопровождении кирасир выехали из Тргановского замка и направились к Уезду.

А попозже, уже под вечер, со двора замка выходили старые уездские ходы, которых до сих пор держал под арестом трга-новский пан. Последним из ворот вышел старый Пршибек, опиравшийся на чекан, и его сын, Матей, несший на плече древко бывшего ходского знамени. Тргановский управляющий хотел отнять его у Пршибека, но кутский управляющий со смехом сказал:

— Оставь ему этот обломок на память. Пусть останется у ходов хоть что-нибудь от их былой славы!

Когда выходили со двора, господская челядь смеялась над Матеем. Он шел, опустив глаза в землю,—не от стыда, а из осторожности, чтобы не вспылить и не проучить барскую дворню за ее наглый смех.

Староста Сыка шагал рядом с Козиной и то и дело поглядывал на него, как бы ожидая, что он скажет. Но молодой ход молчал, словно не понимая этих вопрошающих взглядов.

Печальное было возвращение. Никто не произнес ни звука. И вдруг раздался голос старого Вахала:

— Это конец. Конец…

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Гости тргановского пана, краевого гетмана, недолго задержались в Уезде. Они забрали кирасир, занявших вчера ход-скую деревню, и всем отрядом тронулись в путь. Теперь, когда Ламмингер по-своему расправился с грамотами и достаточно застращал ходов, надобности в солдатах не было.

Облегченно вздохнули ходы, когда непрошеные гости скрылись из виду. Вздохнули, но не обрадовались, ибо в Трга-новском замке еще томились узники, а драгоценное сокровище ходов, их единственная и последняя надежда на освобождение от тяжкой крепостной неволи, было украдено.

В доме Пршибеков, как и всюду в деревне, было грустно и тихо. В горнице одиноко сидел Пайдар, поджидая свою племянницу Манку. Он не вернулся в Поциновице и остался здесь, чтобы Манке не пришлось оставаться одной с кирасирами. Молодого Шерловского он услал, наказав ему объяснить дома, почему он задержался в Уезде, и передать, что вернется, как только тут успокоится. Шерловский послушно отправился в путь. Он, правда, охотнее остался бы или взял бы Манку к своим, если бы она согласилась. Всю дорогу он тревожился за нее и успокаивал себя только тем, что старый Пайдар не допустит, чтобы ее кто-нибудь обидел.

Он беспокоился о ней больше, чем она о себе. Манка и слышать не хотела о том, чтобы идти в Поциновице к его родным. Она ничуть не боится солдат, а кроме того, с ней остается дядя. Да и как она может уйти, когда не знает, что с ее отцом и дедом? Ими были полны сейчас все ее мысли, и она расспрашивала о них всех, кого можно.

Сама не своя Манка влетела в горницу и принялась рассказывать дяде Пайдару, что она слышала в доме Козины. Старая Козиниха только что вернулась из Трганова, куда ходила сегодня уже второй раз,—в первый раз она побывала там рано утром; старуха оба раза бродила вокруг замка, стараясь разузнать, что сталось с ее сыном и остальными. На этот раз она вернулась с вестями. Горькие вести… О них-то и рассказывала теперь Манка дяде. Паны жестоко обошлись со всеми ходами, особенно с ее отцом и Козиной. У девушки задрожал голос, когда она рассказывала, что ее отца, Козину и волынщика Искру избивали палками. Старый Пайдар, до сих пор сидевший на грубо сколоченном стуле у обрубка липового ствола, порывисто встал. Он был поражен. Дела, не слыханные в Ходском крае! Уважаемых всеми людей бить, как бродяг или воров!..

— Палками? Нас?.. И мне случалось быть под шпицрутенами, но это! Ну, подождите, паны. Так дело не пойдет.

Манка еще продолжала беседу об узниках, об отце и о дяде, когда во дворе скрипнула калитка, и в наступающих сумерках мелькнули две тени. Отворилась дверь, и вошли те, о которых шла речь. Первым переступил порог старый Прши-бек, усталый, сгорбленный, с растрепанными от ветра и мокрыми от снега волосами. Он поздоровался. Манка бросилась к нему и схватила его за руку; лицо старика прояснилось. Следом за ним с древком вошел Матей. Он молча пожал руку Пайдару. Затем поставил в угол древко знамени и коротко сказал дочери, чтобы она сварила деду похлебку. Только после этого он опустился на стул и, облокотившись о липовую колоду, заменявшую стол, подпер голову ладонью.

Манка возилась у печи, но внимание ее было занято больше отцом, чем огнем и дровами. Пайдар подошел к племяннику и сказал, нарушив томительное молчание:

— Да, пришлось вам потерпеть… А правда, что они вас палками…

— И ты еще!…—закричал на него Матей, резко вскинув голову. Молчи и не говори мне! Хватит с меня этого позора… Обкрадут, как воры, да еще и бьют…—Матей встал.—Нет, этого я им не забуду! Господом богом клянусь… Пусть я околею!

Свет от зажженной Манкой лучины упал на Матея. Он уже не сидел, а стоял и говорил, выпрямившись во весь рост, с поднятой к небу рукой, бледный, со сверкающими, налитыми кровью глазами.

Старик, сидевший на краю постели, смотрел на сына и, молитвенно сложив руки с высохшими, узловатыми пальцами, вполголоса бормотал:

— Эта звезда… эта звезда.

В то время, когда Манка беседовала с дядей Пайдаром, старая Козиниха сидела одна в своей горнице. Она давно нуждалась в этой минуте одиночества. Накануне, после того как у нее похитили грамоты и увели сына, она всю ночь не сомкнула глаз; она сидела у своей снохи, пока не уснули напуганные дети. Едва забрезжил день, старуха набросила тулуп и поспешила в Трганов. Долго всматривалась она в белые стены господского замка, обходя его кругом, в надежде хоть краем глаза увидеть Яна или узнать, что с ним и с остальными ходами. Но пришлось ей вернуться ни с чем. Дома ее ждала сноха, не находившая себе места. Она и сама готова была полететь к замку, если бы не дети и не солдаты.

Дивные дела творятся на свете! Старуха до сих пор всегда чуждалась Ганки, а теперь стала относиться к ней как к родной дочери. Возилась с детьми, помогала Ганке во всем; вернувшись вечером из Трганова, она, чтобы не опечалить сноху, не сказала ей всей правды.

Когда солдаты ушли, старуха вошла в свою горницу и стала молиться за сына. Тихо было вокруг. Только ветер заунывно посвистывал в сумраке осеннего вечера. Вдруг во дворе залаял старый Волк. Его неистовый лай отвлек старуху от молитвы. Старуха прислушалась, но собака скоро умолкла. Козиниха снова склонила голову и продолжала полушепотом читать молитвы. Но недолго пришлось ей молиться. Послышались быстрые мелкие шажки, и в горницу, запыхавшись, влетел маленький Павлик. «Папа пришел!» — крикнул он, едва переводя дух. Не успела Козиниха добежать до порога, как появился сам Ян с Ганалкой на руках, а за его спиной виднелось сияющее лицо Ганки.