Отыскать ее было не так уж сложно… Хотя, вероятней, парню просто повезло. Девушка могла направиться на все четыре стороны, и только чудом он пошел в том же направлении, что и она. Но вот ярко-рыжие волосы, разметавшиеся по земле, можно было без труда приметить еще издали. Так и случилось, Кайл тут же бросился в ту сторону.

Лоа, кажется, была без сознания. Пульс слабый, еле прощупывался, а мертвенная бледность наводила на не слишком хорошие мысли.

Тут только внимание парня привлекли какие-то обугленные железяки, напоминающие раздавленные и закопченные консервные банки. Запах в воздухе тоже витал соответствующий — гари и чего-то еще… горьковато-сладкого, что несколько веков назад (еще до времен катастроф) вызвало бы у человека ассоциацию с цветами на похоронах.

Лоа распахнула глаза, щурясь и моргая от лучей закатного солнца — в отличие от костюма, очки и противогаз она надеть забыла или просто не посчитала нужным. Увидев Кайла, она улыбнулась ему; девушка хоть и ощущала себя обессиленной донельзя, но при виде парня ей почему-то стало тепло и легко.

— Что здесь произошло? — растеряно произнес Кайл и сразу же добавил, нахмурившись, — Зачем ты сбежала? Представляешь, как Тереза переживает!

Девушка состроила виноватую рожицу, проигнорировав первую часть вопроса.

— Ладно, пойдем скорей. — Кайл протянул ей руку, помогая подняться, — Нужно доставить тебя домой, пока ты не умудрилась найти на свою голову очередные приключения.

Лоа кивнула, придав своему лицу серьезное, почти торжественное выражение, чем вызвала усмешку Кайла.

Странно смотрелись они — высокий, немного сутулый парень и девушка с волосами цвета заката — среди руин некогда великого города, мира, человечества. Одни из последних искр огня среди пепла. Сколько еще им осталось гореть? И дано ли разжечь пламя с новой силой?

Этот вечер стал особенным для всех нас; а я еще долго вспоминала его. Было решено провести день памяти по всем погибшим в последние годы. Вспомнили и мою семью: отца, убитого завалом; мать и сестер, которых в могилу свела болезнь… И, конечно, не были забыты все Гонцы свободного неба, разбившиеся или убитые, те, кого с нами уже не было. Когда дошли до смерти Энн и Яна, я не могла молчать. Встав, начала говорить, порой замолкая, чтобы проглотить, готовые пролиться слезы: — Все мы знали Энн и Яна — наших «близнецов», — эти слова почти у всех вызвали улыбку сквозь слезы: кузена и кузину действительно любили. — Всегда веселые, немного азартные, смелые… Есть много хороших слов, которыми их можно описать. Я считаю, мы обязаны помнить их именно такими. Задорными и отважными, теми, кто боролся. И мы не должны сдаваться и опускать руки, хотя бы ради них, ради всех погибших… — я замолчала, понимая, что больше ничего сказать не смогу. Рыдания, успешно подавляемые, комом встали в горле.

Много еще слов было сказано в тот вечер: теплых, но пропитанных горечью утраты. Больше всего меня удивила Сильва… Она где-то отыскала старую гитару: кажется, на ней когда-то играли… давно, я тогда была еще совсем ребенком. Подыгрывая себе, молодая женщина начала петь. Честно, не ожидала от хмурой Сильвы такого! Голос у нее оказался сильным, а песня — рвущей сердце… Сначала пела она достаточно высоко и лирично, слова я запомнила хорошо, будто они в печатались в мозг намертво:

После этих строк манера исполнения кардинально изменилась: темп игры ускорился, а голос Сильвы стал громче и в то же время, пронзительней и ярче:

Когда отзвучали последние аккорды — я хорошо могла это видеть — в глазах у многих стояли слезы. Эта песня… не знаю, кто ее сочинил, но она действительно цепляла за самую душу, наверное, потому что много близких и понятных слов было в ней для людей нашего времени. Впрочем, отчего-то казалось, что и личных чувств автора немало примешано к этим стихам. После этого я посмотрела на темноглазую женщину совсем по-другому…

Поздней ночью, когда я уже собралась возвращаться к себе в комнату, Сильва негромко окликнула меня. Я подошла к ней и произнесла:

— Спасибо тебе за песню… это было…. что-то невероятное!

— Не за что, — ответила она без улыбки, — Ты много сегодня говорила о борьбе, Тесс — на собрании Гонцов и вечером. Вот что я хочу спросить… ты действительно веришь во все это?

Нахмурившись в удивлении, я все же ответила: — Ну разумеется. Ты думаешь иначе?

Теперь она улыбнулась — а точнее, усмехнулась горько и немного снисходительно, как бывалый солдат улыбается, глядя на восторг новичка при виде сияющего и начищенного оружия. Один из них видел это оружие в действии, видел его, обагренным в крови. Другой же, пока замечает только красивую «игрушку». Я сама была почти такой же, когда только-только стала Гонцом. Нет, мне и сейчас нравилось летать, но я поняла, что это не развлечение. Это война. Поэтому подобное отношение мне было непонятно… и неприятно.

— Вы боретесь, — медленно проговорила Сильва, — За собственный мир, за семьи и друзей, за свободу, в конце концов — так вам кажется, верно?

— Именно, — несколько прохладно подтвердила, не понимая, к чему она клонит, — Но, почему же, «кажется»?

— Потому что, — женщина оставалась спокойно-равнодушной, хотя я считала, что сейчас она скрывает истинные эмоции. — Есть силы, для которых все происходящее на этой планете — не более чем тщательно спланированная игра. Есть вы — те, кто верят, что поступают согласно собственным желаниям. А есть мы — те, кто, скажем так, ознакомлены с общими правилами. Впрочем… участие все равно является обязательным. Так же, как и жертва ради «великой победы»…

Я с усмешкой покачала головой, однако нечто, напоминающее страх, уже пробралось внутрь.

— Вы — кто это «вы», Сильва?

Отвечая, она по-прежнему оставалась внешне спокойной, однако — все же я смогла это уловить — голос слегка дрогнул:

— Мы — ангелы, Тесс… Вернее, те, кто были ими.