Я не мог уже сопротивляться. Кажется, он чмокнул-таки меня в нос, а потом куда-то ушел. Я, было, укорил себя за то, что решил к нему явиться во плоти, а не просто позвонить, например. Очевидно, довольно долгий период депрессии, случившийся не так давно, у некроманта кончился, Камориль избыл свою принципиальную мизантропию и снова готов быть близок к роду человеческому. Во многих смыслах. И особенно ко мне, почему-то. Но он странный вообще. Непоследовательный, обожающий планирование человек настроения, способный на ошеломляющую верность.

И ветреность, повергающую меня в перманентный ступор.

Но я, в конце концов, доверил Камориль самое ценное и самое опасное — ту свою жуткую память.

Главное, чести своей, образно выражаясь, ему не вверять.

Вот на этой грешной мысли я и вырубился окончательно.

Двор возле четырнадцатого дома был запущенным и в целом выглядел так, как будто бы пережил ураган. Точнее, не пережил: качели — сломаны, скрипящая карусель с оторванными седушками стенает под порывами ветра, горка опрокинута на бок.

Солнце садилось, сумрак окутывал дома, фонари не спешили дарить свой трепещущий свет пустынным аллеям. Но пройдет час и им все же придется зажечься, пусть нехотя и не всем.

Ромка сидел на чудом схоронившейся от вандалов лавочке и думал о жизни, о вечном и проходящем, и о том, что случилось за сегодня.

Было приятно не мучиться головной болью и не зевать на уроках и переменах. Он впервые за неделю, что называется, выспался. А сонливость-то накапливается, где-то об этом писали, в каком-то журнале.

Можно было бы решить, что кошмары прошли сами по себе, но Ромка знал, что в этом заслуга Зубоскала, знал доподлинно и верил в это свято.

Слова отца подтвердились. Завещание деда подтвердилось. Случилась беда — и Зубоскал помог. А не вернется ли та беда этой же ночью?

Можно пойти домой, перейти мостом через железнодорожные пути, десять минут по степи и в обход болотца, пять минут по микрорайону, и он будет дома. А можно пойти снова к Зубоскалу и наверняка уснуть спокойно и без кошмаров.

Матери он вчера позвонил и сказал, что останется у друга. Сегодня тоже можно что-нибудь придумать, в конце концов, сказать, что у него появилась самая настоящая девушка и вообще, он уже взрослый. Это, правда, грозит грандиозным скандалом, но все лучше, чем рассказывать матери бредни про страшные сны, про разрезанную напополам тонким лезвием зависти и ненависти нить ее судьбы, переплетенной с нитью судьбы отца, из-за чего теперь они оба неполноценны, уязвимы, как будто бы счастливы, но очень одиноки. Она, может, и поймет, но понимая проблему, надо же что-то с ней делать… А сделать Ромка не мог ничего.

Фонари, наконец, мигнули и загорелись.

Рома поправил ремень сумки и решительно направился ко второму подъезду четырнадцатого дома, туда, где вход в подвал.

Сырой темный коридор, обрамленный парящими трубами теплопровода, привел его к металлической решетке, за которой была деревянная дверь, снова оказавшая незапертой.

— Есть кто дома? — Ромка зашел и кинул сумку на диван. Не то чтобы он был от природы особо наглым, но здешняя обстановка сама располагала чувствовать себя, как дома.

На плите он заметил немытую сковородку с остатками яичницы, а на столе — кружки с остывшим чаем и… нечто наподобие хрустального шара, только не преломляющего световые лучи, как лупа, а… Ну да, это была стеклянная сфера, полая внутри. Покоилась хрупкая вещица на подставке из тускло поблескивающего желтоватого металла.

Ромка подивился, зачем Зубоскалу эта штука. Может, он хочет сделать из нее аквариум?

Но что-то не слышно было самого хозяина дома. Может, он уже спит? Хотя, рано как-то, на часах всего полвосьмого.

Ромка проверил санузел. Свет там был выключен, и внутри никого не оказалось. В кладовке рядом — тоже пусто. В маленькой комнатке с книжными полками во все четыре стены, где стоит еще одно кресло, секретер и высокий торшер с бахромой — снова никого.

Рома тихонько приоткрыл дверь в спальню. Кровать не заправлена, но, вроде, тоже пусто… Он, не включая свет, прошел к изголовью кровати, к полке, на которой еще с утра осталось его, так и не надкушенное никем, яблоко.

Кто-то толкнул его в спину. Сильно, рывком, повалил на кровать и придавил коленом.

— Что за…

— Молчи, зверек, — зашипели над ухом. — Кому говорю.

Ромка вообще ничего не успел, ни сообразить, ни супротивиться. Ему стянули чем-то руки, ловко и привычно, затем привязали локти к туловищу так, чтобы он вообще не мог ими шевелить, и так же, тихо и без разговоров, принялись связывать ноги.

— Да что здесь вообще происходит!!! Зубоскал, это ты, что ли? Что ты делаешь? Это… это карается законом!

— Я же сказал, тихо, — снова зашипели на ухо, и Ромке на глаза свесились чьи-то темные космы. Зубоскал был рыжеватым, это мальчик точно помнил. Значит, не он.

Тут его, наконец, перевернули на спину сильным рывком, и Ромка смог разглядеть человека, который лишил его какой-либо возможности двигаться.

Или не человека. В темноте неправдоподобно и жутко сияли медовые глаза. Высокий мужчина в черном стоял над ним, уперев руки в боки и молчал. Наверное, думал.

— Будешь орать, убью, — сообщил он.

— Да я и не собирался…

Мужчина взял с полки яблоко и сел рядышком на кровать. Он молчал и смотрел на яблоко.

— Извините, я вообще к Зубоскалу пришел… Может, не стоило меня вот так вот связывать? Вы же меня сильнее, и вообще…

— Мне виднее, стоило или нет, — жестко отрезал мужчина. — Лежи и молчи, зверек.

— Я не зверек, — сказал Ромка тихо, но уверенно.

— Зверек, зверек. Для меня ты зверек… Для друга нашего — нет, для него ты уже человек и даже больше, ты — человеческое дитя!

— Так вы знаете Зубоскала?

Мужчина не ответил.

Он встал и вышел из комнаты.

Ромка остался один, связанный, в темноте.

Ему вдруг стало по-настоящему страшно. До этого как будто бы не было, адреналин притупил восприятие и мобилизовал силы, которых все равно оказалось слишком мало. А тут… бешенное сердцебиение успокоилось, но ему на смену пришел неприятный холодок, щекочущий пятки. Ромка попытался пошевелиться, но даже не смог сесть. Связали его превосходно, превратив даже не в гусеницу, а в куколку бабочки, затянутую коконом. Мальчик скосил взгляд на свои путы и обомлел. Сердце снова застучало как сумасшедшее.

Связан он был чем-то светлым и шелковистым, то ли широкими жгутами из лески, то ли… то ли пластичными лентами неимоверно прочной паутины.

— Человек-паук? — подумал он вслух и истерически расхохотался.

На его смех в комнату вернулся давешний незнакомец, держа в руках стеклянный флакон-шар с какой-то фиолетовой жидкостью внутри.

Встал рядом с кроватью, нависая над Ромкой, стал наклоняться, опершись руками в кровать по бокам. Его лицо нависало над Ромкиным, черные волосы немного щекотали шею, а медовые светящиеся глаза буравили лоб мальчика.

— Сейчас мы все и узнаем, — прошептал мужчина. — А как узнаем, со всем разберемся…

Ромка дрожал, но не мог не смотреть в эти горящие теплым, янтарным огнем глаза. Понимал отчетливо он только две вещи: положение его крайне незавидное, а мужик — более чем странный; но он, вроде бы, не собирается его убивать, что неимоверно радует, но точно хочет сделать что-то противоестественное.

Мужчина перестал рассматривать его лоб и посмотрел ему прямо в глаза.

— Открой рот, — приказал он.

Ромка сжал зубы. Еще этого не хватало! Нет, нет, нет, никогда!

Кажется, мужчина утробно зарычал, прикрыв на миг веки и приглушив тем самым пугающее рыжее сияние. Затем сел сверху и прямо голыми руками стал пробовать открыть Ромкин рот насильно.

— Идиот малолетний, я ж тебе челюсть сломаю! Между прочим, этот сустав — один из самых сложных в человеческом скелете, так и запиши!

Ромка противился и зубов не разжимал.

— Тебе придется выпить это зелье, а иначе я не смогу увидеть твою суть… и возиться придется намного дольше!