— К своим доплыли? — не выдерживает Руслан.

— Лишь двое, — отвечаю. — Мой отец и стрелок-радист Говоров.

— Вот фашисты, — цедит сквозь зубы Руслан. Потом задумчиво произносит: — Ваш отец настоящий герой, а я вот… я так не смог бы, это уж точно.

Уверяют его, что, окажись он в подобном положении, вёл бы себя точно так же. Главное, не терять веры, надежды, ясно видеть перед собой цель.

Маленький Багмут задумчиво глядит на Днепр и отрицательно покачивает головой. Он, догадаться нетрудно, не видит ни сверкающей солнечными бликами реки, ни пловцов, не слышит беззаботного многоголосого смеха, неумолкающего гула снующих туда-сюда ракет, катеров. Перед ним — осенняя, взбудораженная артиллерией, авиацией и осветительными ракетами ночь, раненые танкисты. Они то показываются, то скрываются в ледяной пучине.

Получила письмо из Сулумиевки. Володя Любченко, бригадир школьной производственной бригады, пишет:

«Уважаемая Галина Платоновна!

Поздравляем Вас с поступлением на третий курс педагогического института. Когда мы узнали об этом, то очень обрадовались, а Оксана Ивановна даже расплакалась от радости.

Уважаемая Галина Платоновна! За поле не беспокойтесь, справимся. Дожди сейчас, понятно, ни к чему, мешают. Всё же не унываем. Солнце опомнилось, перестало прятаться. Уборка, заранее знаем, будет сложной, одним заходом не уберёшь. Косить будем то с одной, то с другой стороны. Опыт у нас есть. В позапрошлом году было точно так же, помните?

На том до свидания. Пламенный Вам привет от всей бригады.

С глубоким уважением Владимир Любченко».

Несколько раз перечитывала письмо Володи с ощущением непонятной боли, тоски, грусти. Тоска, грусть, поднявшиеся во мне, объяснимы А боль? Наверное, потому, что Оксана Ивановна, хотя и «расплакалась от радости», но не ответила на моё письмо.

Сегодня снова была с Русланом на пляже. Встретились с ним, как и в предыдущий выходной, у подъезда на улице Куйбышева. Он меня дожидался уже навьюченный. Заплечный мешок, обратила я издали внимание, не был так набит, как в прошлый раз. В чём дело? Лидия Гавриловна пожалела внука? Нет, не то. Она плоха.

Вчера Руслан сам звонил мне на квартиру: «Галина Платоновна, завтра, передавали по радио, будет хорошая погода. На пляж поедем?» — «Конечно. Ровно в девять ждёшь меня у подъезда». Поскольку меня несколько удивило, что мальчик сам звонит, я спросила, как себя чувствует бабушка. Мальчик медлил с ответом. Я поняла, что Руслан боится меня огорчить… «Неотложку я вызывал. Целый день не отходил, потом папа… Завтра, сказал он, мы с вами на пляж, а он с бабушкой останется».

Между прочим, в понедельник, на следующий день после первого «похода» с Русланом на пляж, Трофим Иларионович разыскал меня в коридоре во время перерыва. Прежде чем я узнала, зачем он явился, честно признаюсь, струсила. И вдруг слышу: «Галина Платоновна, свершилось чудо. Руслан в вас поверил, вы ему понравились, спасибо».

— Стало быть, и в следующее воскресенье Руслан бу-дет со мной? — спросила я.

Трофим Иларионович с вежливым удивлением поднял брови.

— Вас это не обременит? — спросил он.

— Ничуть. Руслан славный мальчик, только рассаду, выращенную в парнике, пора пересадить на грядку.

Сказала и пожалела: профессор замялся на долю секунды, взгляд его потускнел.

— С вами нельзя не согласиться, — ответил он, вздохнув. — Обстоятельства сложились так, что…

— Доброе утро, Галина Платоновна! — рванулся вперёд Руслан.

— Доброе утро.

Окно первого этажа, через которое Лидия Гавриловна подавала в прошлый раз рюкзак, так же распахнуто, но сейчас из него никто не выглядывает. Оно затянуто занавесом, который раскачивается от бензиново-пыльных воздушных волн.

— Папа с бабушкой? — спрашиваю шёпотом, чтобы внутри, не дай бог, не услышали моего голоса.

— М-м.

— Руслан, что за новость — «м-м»? Ты что, немой?

— Вы тоже…

Правильно подметил, бесёнок.

— Отучиваюсь.

— Спорим, кто скорее, спорим?

На пляже занимаем прежнее место невдалеке от пешеходного моста. Здесь людей меньше, есть деревья, под тенью которых можно спрятаться, когда жгучее солнце в зените.

Меня беспокоят солнечные ожоги на спине мальчика. Совесть мучит, что не предупредила их, но голос у меня ровный:

— Тебе крепко попало за то, что спину спалил? Бабушка, наверное…

— Хм, — усмехается Руслан. — Она не знает.

— А папа?

— Он — да. Спиртом смазал, чтобы по болело.

— Жаловался?

— Он сам догадался, сам! Слышит, кручусь, порчусь — подходит, говорит: «А ну-ка покажи, что там у тебя?» Меня поругал немножечко, а вас — нет. Только спросил, не скучно ли было нам.

— И что ты ответил?

— Смешно стало, рассмеялся я. С Галиной Платоновной, говорю, папа, не соскучишься. Она вроде товарищ, мальчик какой-то, а не учительница. — Руслан спохватывается, не задел ли меня. — Плохо сказал? Обиделись?

— Чего ради? — удивляюсь. Встаю. Встаёт и мои подопечный. — Послушай, Руслан, говори мне «ты».

Мальчик склонив голову на плечо, рассматривает меня настороженно и с хитрецой: не верит в искренность предложения.

Допрыгалась! Попала впросак, а отступать нельзя, поздно.

— Не хочешь? Это почему же?

— Мне-то что! Вам перед другими будет неудобно.

— Ну вот ещё! — смеюсь. — Мы с тобой брат и сестра… Чем плохо? Смахиваем друг на друга. Разве что глаза у нас разные: у тебя чёрные, у меня — зеленоватые. Зато носы — две капли воды…

— Веснушки тоже разные, — перебивает Руслан.

Отмахиваюсь:

— Велика печаль! Нельзя же, чтобы всё точь-в-точь было.

Мальчик изучает меня с ног до головы, будто впервые видит.

— Глаза у вас тоже вроде с веснушками.

— Правда? Возможно, — соглашаюсь и протягиваю ему руку. Он её жмёт что есть силы. — Значит, на том и порешили — «ты»?

— По-жа-луй-ста, мне-то что.

Бредём по шумному берегу вдоль реки. У резкого поворота, где пляжников раз-два и обчёлся, выкрикиваю: «Вдогонку!» и делаю стремительный рывок. Маленький Багмут — за мной. «Перегоню! Перегоню!», — слышу его задорный голос.

— Быстрее, быстрее! — подгоняю его.

— Вы… ты, наверное, перворазрядница, да?

— Не болтай, беги, живее!

Руслан отстаёт. На ходу делаю кувырок, ещё один, чтобы дать ему возможность меня догнать, и тут же ловлю себя на том, что поступила опрометчиво: Руслан может воспринять это за бахвальство.

Детям, особенно мальчишкам-сорванцам, далеко не безразлично, когда кто-то знает больше, делает что-то лучше, чем они. Только наставнику своему они такое прощают. Более того, его авторитет неизмеримо возрастает. А вот Руслан — другой, душа у него ранимая.

Ему в детсадике, затем в школе, во дворе, везде и всюду напоминали, напоминают: «Твоя мать солистка оперного театра, а ты — хулиган», «Твой отец — профессор, доктор наук, а ты — двоечник», «Твоя тётя — знаменитость, а ты — лентяй…» Вокруг столпы, один Руслан букашка. Разве ему не обидно? Ему противна жалкая незаметная роль, и он стремится тоже чем-то выделяться. Неважно, чем. Лишь бы сделаться заметным, лишь бы о нём заговорили, его устраивает и слава Герострата.

Притворяюсь сильно уставшей, тяжело дышу. Руслан меня перегоняет, бежит, оглядываясь назад. У него счастливое, ликующее лицо.

Возвращаемся на Куйбышева, 28. Уже сумерки, а улица по-прежнему шумит, неистовствует. Никак не привыкну к городской сутолоке. Я оглушена непрестанным грохотом, скрежетом, голова кружится от снующих туда-обратно людей, автомобилей, троллейбусов.

— Руслан, громче, ничего не слышу, — то и дело обращаюсь к пареньку, рассказывающему о том, как ему нравится стоять в тихую погоду у моря и наблюдать за горизонтом, где далеко-далеко плывёт, похожее издали на игрушечное, судно.