На отпевании, которое прошло в нашей же церкви, половина присутствующих были членами общины, а половина — сослуживцы Сабрины. Коллеги по работе смотрели на сборники гимнов, словно эти книги были написаны на иностранном языке. Но все мы, независимо от вероисповедания, чувствовали горечь и гнев из–за случившегося с Сабриной. Однако ее муж, священники и прихожане имели еще и непостижимую для коллег покойной надежду, что жизнь Сабрины не закончена и однажды мы увидимся с нашей почившей сестрой.

«Господи! К кому нам идти?» (Ин 6:68) — спросил у Христа Петр в минуту смущения и замешательства. На каждом отпевании я переживаю эти слова всем сердцем. Без воскресения, без веры, устремленной в будущее, последнее слово остается за смертью, и она торжествует и смеется над нами. А предвестие воскресения хоть и не изгоняет ее холодной тени совсем, но приносит теплый свет надежды.

Лев Толстой, который не упускал случая сдобрить свои произведения нравственным уроком, закончил рассказ под названием «Три вопроса» следующей сентенцией: «Так и помни, что самое важное время одно: сейчас, а самое важное оно потому, что в нем одном мы властны над собой».

Воспоминание о верности Бога в прошлом и надежда на лучшее будущее готовят нас к жизни в настоящем. Ни над прошлым, ни над будущим, по мысли Толстого, мы не властны. Прошлого не изменить, а будущее — неопределенно и непредсказуемо. Мы можем лишь жить той жизнью, которая дана нам здесь и сейчас. Христиане молятся: «Да будет воля Твоя и на земле, как на небе» (Мф 6:10), и затем стараются исполнять Божью волю — наполнять настоящее любовью, справедливостью, миром, милостью и прощением.

Я научился ценить настоящее благодаря моей литературной деятельности. Если у меня не выходят из головы предыдущие книги и статьи, если меня мучают былые неудачи и тешат былые успехи или если я поглощен мыслями о будущем (уложусь ли в срок, какими будут следующие главы), то в настоящем я писать не могу. Чтобы плодотворно работать, мне надо полностью сосредоточиться на тех словах и предложениях, которые я вижу перед собой сейчас.

Мои друзья, работающие по программе реабилитации «Двенадцать Шагов», пользуются замечательным лозунгом: «Живи одним днем!» Что он для них означает? То, что сегодня — самый важный день в твоей жизни. Используй его. Забудь о вчерашнем дне и не тревожься о том, что может произойти завтра. А для того чтобы не мучиться прошлым или, наоборот, не тосковать по нему, а также отказаться от попыток предугадать и проконтролировать будущее, человек, страдающий от химической (и любой другой) зависимости, должен в первую очередь признать, что он — не Бог. Он не в состоянии решить свою проблему волевым усилием. Он неспособен изменить прошлое или сделать будущее таким, каким ему хочется. Поэтому, согласно программе «Двенадцать Шагов», ему следует признать собственное бессилие и вручить свою волю и свою жизнь Высшей Силе. «Прежде всего надо перестать строить из себя Бога», — говорили создатели программы. Затем, учили они, необходимо довериться Богу и позволить Ему действовать в своей жизни, отдавать себя Богу ежедневно, день за днем, даже мгновение за мгновением.

Когда я оглядываюсь на свой духовный путь, во мне обычно пробуждается тоска по тем временам, когда Бог казался намного ближе. Получается, что вера — это не навык, который можно выработать раз и навсегда. Бог дает ее как дар, и об этом даре нужно молиться каждый день, как молимся мы о хлебе насущном.

Одна моя знакомая, парализованная в результате автокатастрофы, сказала, что принцип «жить одним днем» изменил для нее многое. Она не могла себе представить, что всю жизнь проживет в параличе, но старалась с помощью Божьей жить одним днем. Самое частое увещевание в Библии — «не бойся». Оно встречается там целых триста шестьдесят пять раз, словно напоминая о необходимости мужественно смотреть в лицо своим страхам.

«В любви нет страха, — говорит апостол Иоанн, — но совершенная любовь изгоняет страх» (1 Ин 4:18). Дальше он указывает на источник совершенной любви: «Будем любить Его, потому что Он прежде возлюбил нас» (1 Ин 4:19). Иными словами, лекарство от страха состоит не в перемене обстоятельств, а в обретении любви Божией. Я прошу Бога открыть Свою любовь мне напрямую или через мои отношения с людьми, которые Его знают. Мне кажется, что Богу приятно отвечать на такие молитвы. Когда я расстраиваюсь из–за неудач, я прошу Господа напомнить мне о том, что где–то в глубинах моей души сокрыт Его образ. Как сказала монахиня моему другу–пастору, надо копать глубже. Роя колодец, дойти до водоносных пластов, которые станут источником неиссякаемым.

Томас Мертон признавал, что в современном городе практически всё мешает человеку исследовать свою душу. Мы печемся о деньгах, о конкурентах, об обстоятельствах, которые не в нашей власти, о том, что нам якобы необходимо иметь или знать. В конечном счете, спасаясь от многозаботливости и суеты мира сего, которые он назвал невротическими, Мертон ушел в монастырь. Там он обрел тишину и молитвенное уединение. В автобиографии Мертон описывает день, в который он принял решение идти в монастырь, а не в армию. Он хотел обрести счастье, если на то есть воля Божья. «Есть только одно счастье: угождать Ему. И лишь одна печаль: быть Ему неугодным».

Мертон нашел секрет подлинной свободы: если мы живем, чтобы угождать лишь Богу, мы освобождаемся от всех печалей и забот, которые на нас давят. Ведь очень многие тревоги идут от желания не потерять лицо в глазах других людей. Мы волнуемся: а соответствуем ли мы их ожиданиям, оценят ли они нас или, наоборот, осудят. Жизнь для Бога предполагает полную переориентацию, отказ от всего, что уводит от основной цели — угождения лишь Богу. Жить в вере — значит угождать не себе, а только Ему.

Я знаю хирурга, специальность которого пришивать оторванные в результате несчастных случаев пальцы. Входя в операционную, он знает, что на протяжении шести–восьми часов, глядя в специальный микроскоп, будет соединять нервы, сухожилия и кровеносные сосуды тоньше человеческого волоска. Одна ошибка — и рука пациента может навсегда утратить способность двигаться или чувствовать. Хирург не имеет возможности попить чаю или сходить в туалет. Однажды мой друг получил срочный вызов в три часа утра. Он не был морально готов к операции. Чтобы создать себе соответствующую мотивацию и сосредоточиться, он посвятил эту операцию своему недавно почившему отцу. Хирург воображал, как отец стоит рядом с ним, положив руку на плечо сына, и поддерживает его.

Операция прошла настолько удачно, что мой друг и дальше стал посвящать операции знакомым людям.

Он звонил им (часто будил ночью) со словами: «У меня сейчас будет очень ответственная операция. Я хочу посвятить ее тебе. Во время работы я буду думать о тебе, мне это очень поможет». А потом его озарило: не следует ли ему подобным же образом свою жизнь вручить Богу? После этого на бытовом уровне почти ничего не изменилось — все те же ответы на телефонные звонки, пятиминутки, обучение сотрудников, чтение медицинских журналов, встречи с пациентами, операции — но отныне понимание, что он живет для Бога, окрасило все вплоть до мелочей. Хирург стал внимательнее и уважительнее относиться к медсестрам, проводить больше времени с пациентами, перестал беспокоиться о деньгах.

Мне довелось побывать в Калькутте, городе нищеты, бесконечных человеческих бедствий и смертей. Там монахини, обученные матерью Терезой, служат самым бедным людям на планете — фактически полумертвым телам, подобранным на улицах. Весь мир чтит этих сестер за самоотверженность и благие плоды их трудов. Но меня сильнее всего поражает их спокойствие. Если бы я взялся за такое тяжелое служение, то суетился бы и ужасно переживал. Я бы постоянно слал письма жертвователям, просил дать еще денег и, пытаясь справиться с нарастающим отчаянием, пачками пил успокоительные таблетки. А у монахинь не заметно ни малейших признаков душевных бурь.