И в школу уже записывают на самых законных основаниях. Днем в магазине мы покупаем кучу замечательных вещей — чистые, еще не оскверненные каракулями и потекшей пастой тетрадки, разноцветные ручки, дивно пахнущий ластик, даже счетные палочки, хотя назначение их не совсем понятно, если я уже практически экспериментальным путем установил, что «сто умножить на сто — это десять тысяч». Палочек явно меньше. А вечером я сижу за столом, разложив перед собой все это богатство – и смотрю футбол. Вернее, конечно – я смотрю «Спартак».

«Спартак» проигрывает. Я включаю, когда он проигрывает 0:1 «Шахтеру». Идет уже второй тайм, но время еще есть. В нашу пользу и то, что мы играем дома. Я уже понимаю, что играть «дома» проще. Мы обязательно отыграемся. Тем более что этот матч — «на кубок», надо только сравнять счет, а потом дадут дополнительное время, и мы победим. Тем более что «Спартак», как старательно подчеркивает комментатор, — «команда признанно кубковая». (абавно, что тезис про особую «кубковость» я буду слышать потом очень долго. Свой последний на тот момент кубок «Спартак» завоевал в 71-м году, еще до моего рождения, а следующим оказался уже последний Кубок СССР в 92-м, после кончины собственно «Союза», когда у меня, в общем, появились и другие интересы, помимо счетных палочек… Такие вот парадоксы Судьбы.) Но «Спартак» – не отыгрывается. И его игроки понуро уходят с грязноватого, еще весеннего поля. И меня душит обида, и нижняя челюсть дрожит, и никакого праздника уже не надо. Я утешаю себя, что это всего лишь кубок, это не чемпионат (за прошедший сезон я уже добился ощутимого прогресса и четко понимал всю тонкую разницу), в чемпионате ничего не потеряно, и мы снова можем стать чемпионами… тщетно. Хочется переломать все палочки и разорвать в мелкие клочки тетрадки. «Спартак» проиграл. Хуже того — «вылетел». Комментатор говорит деликатно – «выбыл из дальнейшей борьбы», но я-то уже понимаю.

И тогда я ставлю пластинку и с остервенением слушаю: «И чтоб отомстить, от зари до зари…». Мы отомстим тебе, неведомый доселе «Шахтер»! Каррамба, коррида и черт побери!!!!

В лето перед школой я впервые попал на море. Честно сказать, я не испытываю особого пиетета перед «морем», которое, в общем, река, только большая и с одним берегом, но все равно: море — это здорово! Я наконец-то научился плавать благодаря тому, что морская вода, в отличие от речной – «держит». А один добрый дядя на пляже научил меня не просто двигать фигуры по шахматной доске, а со смыслом. И даже подарил соответствующую книжку, где подробно, на поучительных примерах расписывалось что такое «дебют», «миттельшпиль» и «эндшпиль». Нет, ходы я знал и до этого, но предпочитал играть в некую комбинированную игру собственного изготовления, где ладьи исполняли роль штанг, короли — вратарей, а остальными требовалось загнать мячеферзей в сооруженные таким образом ворота. Я люблю шахматы. Как люблю то, в чем мало что понимаю, и уж тем более сам ничего не могу изобразить. Музыку еще… да тот же футбол, в конце-то концов!

В тот день перед ужином я, как обычно, толокся в спортивном городке. Где-то между кольцебросом и шведской стенкой, но на самом-то деле мое внимание было приковано к футбольной площадке: а вдруг «примут»? Честно говоря, шансы на это были призрачно малы, но все-таки. Удача, в конце концов, улыбается тому, кто по-настоящему умеет ждать. И она улыбнулась — какой-то мужик вдруг весело выкрикнул: «Эй, малыш! Встань к нам в ворота, у нас вратарь ушел… Не ссы, ворота маленькие, да мы и все равно им бить не дадим!» Нет, ну я, собственно, и не собирался делать этого самого слова… подумаешь — да я тысячу раз уже был готов встать! Даже десять тысяч раз, то есть сто раз по сто! И я немедленно «встал». Мысленно обстучал штанги клюшкой, как делали хоккейные вратари, выкатывающиеся после перерыва или на замену. Несколько раз подпрыгнул, как делали вратари футбольные в ожидании, пока их команда атакует. Разве что не перекрестился размашисто, но этого тогда по телевизору еще не показывали.

Веселый мужик оказался человеком слова: игра полностью шла у ворот соперника. В томительном предчувствии контратаки я подпрыгнул еще раз десять, напряжение нарастало. А, вот: мяч перехвачен, и я, подражая всем кумирам сразу, слегка выдвинулся из «рамки»… но тут к пригласившему меня мужику подошел другой, выйдя прямо на поле откуда-то сбоку, и что-то тихо сказал ему, отчего тот сразу погрустнел, остановился и громко крикнул:

— Все, пацаны, — стоп-игра… Давайте мяч сюда — я пошел…

Разочарование мое было немыслимым. Столько вечеров я отирался поблизости в надежде, что «примут», и вот – «приняли»… и в результате приходится уходить, даже ни разу не коснувшись мяча, даже не увидев его рядом. Я подошел поближе к мужику, чтобы хоть понять, в чем дело, и услышал:

— Высоцкий умер…

Потом я пошел в столовую и еще раз услышал, как кто-то сказал кому-то то же самое. А вечером все взрослые потянулись к веранде, в которой стоял телевизор… обычно там собирались на кино или футбол, а со стартом программы «Время» большинство расходилось, оставляя у экрана лишь пенсионеров с активной жизненной позицией. А тут вышло ровно наоборот, все собрались к девяти, и все были какие-то грустные… и я снова слышал то же самое, а еще: «Слышали, да? Да точно… точно… сказали — вроде даже по телевизору передадут…» И я тоже, с трудом разыскав какого-то гаврика размером еще меньше, чем я сам, мрачно сообщил ему: «Слыхал, пацан? Высоцкий умер…»

Сказать по правде, я не то чтоб расстроился… то есть расстроился, конечно, вместе со всеми — но ведь я даже не понимал, тот ли это Высоцкий или нет… может, он и так старый был… Вот «приняли», а поиграть не получилось — вот это расстройство. Через четыре дня наши проиграли Гэдээру полуфинал по футболу, хотя «золото», как считали знатоки, было у нас в кармане — тоже. А тут… но я понял, что произошло что-то очень важное. Печальное. И непоправимое.

«Высоцкий умер…»

Так закончилось Лето.

Наступала новая жизнь.

И пошел я в школу…

Наверное, это будет самая неоригинальная глава во всем тексте, ибо уверен, что все прошло ровно так же, как и у подавляющего большинства его читателей. Было прохладно и пасмурно. Взволнованные, мы стояли в обнимку с гладиолусами и астрами, директор Григорий Палыч произносил в «эхающий» микрофон что-то торжественное, ободряющее и напутственное, а потом прозвенел звонок, нас разобрали раскрашенные, завитые старшеклассницы и небритые, пахнущие табаком и тройным одеколоном старшеклассники и под невидимые миру слезы родителей увели внутрь… Из неординарных событий отмечу лишь тот факт, что уже второго сентября я умудрился в школу опоздать. Слишком долго настраивался, попутно прикидывая, кого из своих новообретенных одноклассников следует зачислить в нашу будущую футбольную команду… этот толстый… тот сопливый какой-то… те вон вроде ничего, но они «шоссейные», хорошо друг друга знают и сразу сели особняком… ладно, разберемся. Разбирался в итоге до двадцати минут девятого, после чего, в ужасе подхватив «ранец, а на нем сияет глянец», полетел в Страну знаний, благо всего лишь наискосок через дорогу, и под укоризненным взглядом дежурившей у входа завучихи мышкой проскочил внутрь. С полученного страху более в ближайшие лет пять я себе таких финтов не позволял.

Кстати, «с ранцем» как таковым я отходил недели две. Потом старшие товарищи приняли нас в интересную игру под названием «дерни первоклашку сзади за ранец вниз», как раз ручка торчит рядом у него за ушами, очень удобно. Если первоклашка хиленький, то коленки его очень забавно подогнутся, а сам он завалится на спину. А если он при этом, что вполне вероятно, еще и запутается ногами в мешке со сменкой — то и вообще будет умора! Я всем рекомендую эту интересную игру… Сам я, правда, хиленьким не оказался, а отец вечером кое-как приладил оторванные лямки на место. Но спустя неделю нас снова позвали поиграть — и далее уже всю начальную школу я посещал с аккуратным таким, красного цвета портфельчиком.