«Подождите, подождите, — хотел сказать Гера. — Мы ищем не Бондарева, а Бондаря». Но его опередила Гутя.

— В записке-то Бондарь! — сказала она. Серега и Райка дружно ополчились на нее.

— А может, искажено в записке? Вот у него и узнаем. Ты посуди, — начала доказывать Райка. — И тот партизан, и этот партизан. И тот в музее, и этот в музее. И тот Степан, и другой. Нет, нет, он и есть! — закончила она уверенно.

Гера не знал, что думать. Очень хотелось верить, что все именно так, как убеждают Серега и Райка. А они уже закидали Валентину Федоровну вопросами: «Где Бондарева найти? Да как к нему пройти? Далеко ли он живет?»

— Галочка, — сказала она. — Дай туристам адрес.

Отыскать на улице Подгорной дом номер двадцать восемь не составило никакого труда. Только хозяина-то не оказалось дома. Стучали в калитку, потом вошли во дворик, снова стучали — на двери не было замка. А из хаты никто не отзывался. В соседнем доме открылась дверь, молодая женщина крикнула:

— Нема же там никого!

— А где Бондарев?

— Карпыч? Так кто ж его знает. Как зимой его старая вмерла, сам в хате редко бывает. У моря побачьте.

— Где у моря?

— А кто ж его знает. — Ребята в растерянности переглянулись. — Как ему пересказать-то? — спросила женщина. — Виткеля были?

— Туристы мы, из города. На острове живем, — ответил Семен. — Окажите, хотели познакомиться. Завтра еще придем.

Когда вышли на улицу, Гера протянул недовольно:

— Опять жди «завтра».

— Ну ничего, — успокоил его Семен. — Зато теперь мы знаем, к кому обращаться.

— А сейчас в лагерь? — спросил Кулек-Малек и, свернув за угол, прочитал табличку на доме: — Приморская улица.

— Стоп! — воскликнула Райка. — Приморская? Так на этой же улице Чертков живет, ну тот, который с Гузаном вместе учился, помните? — Она вынула записную книжку и заглянула в нее. — Так и есть: Приморская, шесть или восемь. Сходим к нему? — повернулась она к Семену. — Это нам по пути.

Каменный дом под железной крышей. Высокий забор. Крепкая калитка на запоре. Надпись: «Во дворе злая собака». Номер восемь.

Собака дала о себе знать, едва ребята приблизились к калитке. Она залаяла, задыхаясь от злости, и стала рваться к воротам, лязгая железной цепью.

— Стучи, — сказал Семен.

— Может, тоже дома нет, — засомневалась Абрикосова.

Гера постучал.

— Кто там? — раздался мужской голос из глубины двора.

— Нам нужен товарищ Чертков, — сказала Муврикова. — Михаил Леонтьевич.

Щелкнула задвижка.

— Что еще? — пробасил за калиткой хозяин, и перед ребятами появился высокий неуклюжий дядька — тот самый, который был у Валентины Федоровны в сельсовете. — Я Чертков, в чем дело?

Гера остолбенел. Да и не он один, потому что все долго молчали, даже Семен.

— Простите, — наконец пришла в себя Муврикова. — Мы туристы. Мы хотим узнать про Андрея Гузана.

— А-а-а, — Чертков распахнул калитку пошире, но не для того, чтобы пригласить ребят к себе, а, наоборот, сам вышел на улицу. Был он в грязной рубахе навыпуск, в коротких серых штанах, из-под которых виднелись толстые волосатые икры, на ногах стоптанные тапочки. Подойдя к бревну, приваленному к забору, Чертков уселся на него. — Замолчи, бешеный! — крикнул он на собаку, которая все еще неистовствовала во дворе, и добавил с гордостью: — Зверь, а не пес.

— Мы узнали, — снова начала Райка, когда все ребята окружили Черткова, — что вы учились с Гузаном.

— Учились, учились, — подтвердил Чертков.

— Может, и за одной партой сидели? — вставил Серега.

— Сидели и за партой.

— И дружили?

Чертков хохотнул:

— Как же, дружили. Он меня по загривку, я его под дыхало.

Райка не знала, как отнестись к этой шутке, и поглядела на ребят. Потом попросила:

— Расскажите о Гузане.

— А что рассказывать-то?

— Ну, какой он был.

— Обныкнавенный. — Он так и сказал «обныкнавенный» и усмехнулся. И Гера не понял — то ли нарочно он употребил это словечко, то ли на самом деле неграмотный и не сидел никогда за партой в школе, а тем более рядом с Героем Советского Союза Андреем Гузаном.

Муврикова, а потом и Серега все-таки начали его расспрашивать: какой был Гузан ученик, хорошо ли учился, но Чертков отвечал коротко, обрывками фраз. Гера слушал его, а сам ни на секунду не мог забыть, что этот самый Чертков хочет судиться со старухой соседкой из-за тридцати сантиметров земли. Ни герой Гузан, ни пионеры из города Черткова нисколько не интересовали. Да он и не скрывал этого:

— Герои, герои… Ходят, ищут. Были у меня здешние, а потом в сад залезли. Ружьишком попугал.

— Ну что ж, — сказал Семен. — Мы пойдем. До свиданья.

— Бывайте, — поднялся с бревна Чертков и не успели ребята отойти двух шагов, как захлопнулась за ним калитка с надписью: «Во дворе злая собака».

— Фу, — сказала Райка, словно ей долго не хватало чистого воздуха и лишь сейчас она вздохнула полной грудью.

А Гера вспомнил, как тетя Фиса в Красногорийском неохотно отвечала ребятам на вопросы об этом Черткове и даже сказала, что лучше к нему совсем не ходить, все равно ничего интересного он не расскажет. Так оно и вышло.

— Вот вам и учились вместе, — сказал Серега, тоже думая об этом. — За одной партой сидели. Тип он!

— Может, он раньше не такой был, — возразила Гутя.

— Какое там! — заспорил Кулек-Малек. — Слышала, как про дружбу сказал? «Он меня по загривку, я его под дыхало». Вот и вся их дружба.

— Лучше бы и не ходили, — сказал Дроздик.

— Нет, почему же, — не согласился Семен. — Надо знать, что и такие водятся.

— Разные под солнцем горячим ходят, да? — спросил Гера, многозначительно взглянув на девятиклассника.

— Вот именно! — ответил тот.

В лагере Лидия Егоровна спросила: где были и что видели? Гера ответил, что в Новоматвеевке живет красный партизан Степан Бондарев. А Муврикова объяснила про майора Ливанова. Когда же Абрикосова начала рассказывать про Черткова, Муврикова оборвала ее, махнув рукой: «Да ну его, этого!»

И вправду — ну его!

Вечером, сидя у моря, Райка опять начала строить планы: как напишут они майору Ливанову, а потом обязательно напишут в ту часть, где служил Гузан, а потом пригласят к себе на общешкольный вечер тетю Фису и Павла Ивановича, чтобы они рассказали про героя, а потом их дружине присвоят имя Андрея Гузана.

В санаториях зажигались огни, горизонт у моря затуманивался, по темной его поверхности начали шарить прямые, как стрелы, лучи прожекторов. Это пограничники прощупывали морские просторы. Там, за морем, уже чужая страна — Турция.

Гера сидел с ребятами на берегу, слушал музыку из транзистора, смотрел на черную, словно уснувшую, массу воды, по которой скользили прожекторы, и соглашался с Мувриковой, говорившей о Гузане, но думал… О чем он думал? Ну, конечно же, о том, как завтра пойдет вместе с ребятами к Степану Бондареву…

Только все получилось не так. Почти сразу после завтрака раздался Гутин крик:

— Бондарев на острове! Бондарев! — Она бежала к лагерю по тропке от дальних кустов, куда недавно ушли с удочками рыбаки. С ними была и Гутя. И вот теперь она мчалась, всполошив всех, кто оставался у палаток, — Бондарев на острове!

К лагерю приближались рыбаки во главе с Дроздиком, и в центре их шел… Нет, дайте Гере передохнуть! Если вчера для всех ребят было неожиданностью появление перед ними «друга Гузана» — этого неуклюжего дядьки, — то сейчас полной неожиданностью для Геры было то, что он увидел… С ребятами шел высокий старик — в плаще и зеленой брезентовой фуражке, с удочками в руках, да, да, тот самый рыбак, с которым Гера разговаривал два дня назад, когда обходил необитаемый остров. Он и был Степаном Бондаревым.

Выяснилось это просто. Когда наши рыбаки пошли по берегу, они встретили старика. Тот сам спросил: не из города ли они туристы? Кто-то, сказал он, приходил вчера к нему, да не застал дома.