Корабли покудова не стреляли…

Но в болгарскую Варну прибыл новоиспеченный адмирал украинского флота, перебежчик с русской фамилией, принялся уговаривать экипажи стоящих там на ремонте кораблей поднять на мачтах жовто-блакитный прапор.

Возмущенные российские матросы в буквальном смысле выбросили перевертыша за борт. К счастью, адмирал плавать умел и не стал первой жертвой Гражданской войны.

Жертвы были в Донецке.

Растерявшийся Кравчук бросил на шахтеров-самовольников Донбасса охранный батальон из Киева. Возмущенные горняки принялись разоружать гайдамаков бывшего секретаря ЦК Украины, те, хотя и слабо, но сопротивлялись, раздались выстрелы, и пятеро граждан были убиты.

Тех, кто стрелял, тут же вздернули на уличных фонарях, но никому легче от этого не стало.

Батальон все-таки разоружили, и отобранное оружие перешло к отрядам шахтерской самообороны, подчинившимся временному городскому комитету национального спасения, в него вошли представители всех шести партий социалистической направленности, которые давно уже перевели из угарного Киева в Донецк собственные штаб-квартиры.

Украина забурлила.

Требования воссоединения с Россией неслись почти отовсюду. Помалкивал, правда, западенский Львов, выжидала Закарпатская Украина, не определились Волынская Земля и ряд областей Правобережья.

Подкормленные киевским правительством и переметнувшиеся в украинскую национальную армию бывшие российские офицеры сообразили, что альтернативы у них нет, новая Россия, буде она вот-вот возникнет, резонно сочтет их изменниками и дезертирами, и потому выражали определенную лояльность президенту-партократу, бывшему секретарю украинского ЦК.

Его коллега по номенклатуре в Москве торжественно поклялся помочь «дорогому Леониду», заверил в нерушимой личной дружбе и даже решился отдать приказ о передаче десантного полка из Тульской дивизии вэдэвэшников. Но командир летающих туляков, верный ученик и преемник генерала Лебедя, приказ выполнить отказался.

— Президент посылает русских парней проливать кровь на территории иностранных государств, — хитро усмехаясь, заявил комдив примчавшимся в Тулу корреспондентам. — Подобный приказ считаю неконституционным. Подчинюсь только решению Верховного Совета!

Министр обороны Грачев распорядился отстранить строптивого лебеденка от командования, но срочно созванное офицерское собрание десантников-туляков решило оставить за комдивом его пост и потребовало в свою очередь снять генерала Грачева с поста министра и предать военному суду за антиармейскую и мошенническую коммерсантскую деятельность.

Срочно созванная сессия Верховного Совета России проголосовала за отстранение министра, но президент открыто заявил, что на подобные решения болтунов из чеченской сакли он лóжил вдоль и поперек с прибором. А генерала президент любит и доверяет ему, как политическому стратегу и незаурядному полководцу.

И тогда разгневанный парламент объявил о созыве внеочередного съезда…

Тем временем, киевский «всенародно любимый» гетьман сумел стянуть вокруг Донецка кое-какие воинские силы и отдал приказ штурмовать город.

«К оружию, громодяне!» — бросил клич городской комитет национального спасения.

Начались уличные бои.

— Чем же мне теперь заниматься? — спросил я у Гитлера, когда он вместе со Стасом вернулся из Донбасса.

Фюрер пробыл с моим двойником у шахтеров три дня и теперь рассказывал, какими стойкими и упорными бойцами за Советскую власть и дружбу с Россией оказались горняки.

— Вожди пролетариата гордились бы внуками тех рабочих, которые беззаветно верили в справедливость революции, — говорил мне Адольф Алоисович. — Неправда ваша, господа демократы, уверяющие, будто рабочий класс России разложен и уничтожен морально! Какие высоты духа! И полное прозрение, взлет пролетарской солидарности, четкое понимание того, что общественно-коллективное выше и человечнее частнособственнического. С таким народом, как российский, я никогда не проиграл бы толстосумам-ломехузам…

Гитлер вздохнул.

— Мне бы родиться в России, — дрогнувшим голосом сказал он. — Как хорошо понимаю Иосифа Сталина, которому всегда хотелось быть русским!

На мой вопрос о том, что делать мне, Станиславу Гагарину, в тревожно складывающейся ситуации, фюрер ответил, пожав плечами:

— Издавать книги… И писать роман «Страшный Суд». У вас, партайгеноссе, особая миссия на Земле, вот и выполняйте ее достойно. Как говорят ваши коллеги: ни дня без строчки! Чтобы ни происходило в мире…

— А ежели мне… Туда? — спросил я у вождя германского народа.

— В драку? — прищурился Гитлер. — А зачем? Увидеть собственными глазами — это хорошо, я понимаю, и обещаю кое-что сделать для вас. Но схлопотать шальную пулю — извините. Этого вам позволить мы никак не можем. Я несу за вашу безопасность личную ответственность перед Зодчими Мира. И у меня хорошая на сей счет репутация, партайгеноссе письмéнник…

Он повернулся к Стасу Гагарину, молчавшему до поры, улыбнулся моему двойнику и сказал:

— Вот ему и придется побывать в горячих точках, и даже командовать войсками… Главное сражение, увы, впереди. Дивизию возьмете, дружище?

— Могу и армию принять, — просто ответил Стас.

«Ну ты даешь, парень! — восхитился я славным двойником. — А что, ежели сорвешься? Позор какой на мою голову!»

«Не сорвусь, Папа Стив, — мысленно заверил меня Стас. — Степень раскованности у меня не меньшая, чем та, к которой ты в литературе пришел только сейчас… Беспредельно верю в собственные силы. Писателя из меня уже не выйдет, ты все — и даже больше того! — сделал за меня. А вот стать полководцем в Гражданской войне — сумею…»

— Чтоб ее, войны, вообще не было, мать бы эту катастройку туда и налево! — уже вслух и в сердцах вскричал я. — Значит, вы братцы кролики, воюете, а Папа Стив яйца в издательском кресле натирает?!

— У вас собственная война, Станислав Семенович, — мягко успокоил меня фюрер. — Каждому свое, дорогой партайгеноссе. Постулат сей действует всегда, как бы не издевались над ним разномастные ломехузы. Едем дас зайне, дорогой Папа Стив…

По утрам я читал книгу Джона Эбенезера Эсслемонта, которую прислал мне из Екатеринбурга профессор Пивоваров. Называлась книга «Баха-Улла и Новая Эра», в ней рассказывалось о бахаи — новой мировой религии, основанной на смешении вероучений Кришны и Моисея, Заратустры и Будды, Христа и Магомета.

Собственно говоря, не зная ничего о бахаи — мне рассказал о нем впервые Даниил Пивоваров — интуитивно я осознавал необходимость объединения различных нравственных принципов, которые заповедали нам пророки, именно потому, видимо, и подвиг себя на создание романа «Вечный Жид».

В конце концов, мои пророки, с которыми я общался при ликвидации очередного антироссийского заговора, сходились в одном; необходимости сражаться со Злом, отстаивать доброе начало в человеке, настигать отвратное повсюду, какие бы обличья Зло не принимало. Собственно говоря, сие с неумолимой логикой и подтверждали события, описанные мною в романе «Вечный Жид».

Книга о Мирзе Хусейне Али, который принял впоследствии имя Баха Улла, что означает Слава Божия, попала мне в руки в то время, когда я описывал нашу борьбу с организаторами операции «Most», но в «Вечном Жиде» о ней не говорится ни слова по причине того, что я так и не удосужился раскрыть ее тогда.

Но когда появился в день рождения Владимира Ильича партайгеноссе Гитлер и начались наши с ним разговоры о существе учения, пророком которого был вождь германского народа, я решил познакомиться и с тем, что проповедовал Мирза Хусейн Али, сын государственного министра из Тегерана.

Честно признаться, я не ждал от бахаи принципиально нового. Изучив большинство мировых вероучений, давно уже понял, что культовые, обрядовые их части следует числить по разряду этнографии и сохранить исключительно в познавательных целях как историческое наследство. Может быть, для невежественной части населения неразвитых стран, у которых Духовный мир не отделен от религиозной сути, театрализованная внешность образует собой и существенную житейскую значимость.