— Но что?

— На него давят. Его документы на повышение только что пошли к инспектору, так что все это не вовремя. То и дело звонят городские власти и пресса, требуют ответов. Так что он просто попросил держать его в курсе.

— Значит, тебе никто не поджаривает пятки? — хмыкнул Рук.

— Да ладно, на него всегда давят, просто сейчас совсем прижали к стенке.

— Знаешь, Никки, пока я тебя ждал, я размышлял, в какой восторг пришла бы от всего этого Кэссиди. Не от собственной смерти — это, конечно, неприятность, — а от всего, что за ней последовало.

— Знаешь, у меня от тебя мурашки по спине.

— Я просто поделился мыслью, — пожал плечами Рук. — Одно я про нее твердо усвоил: она обожала собственную значимость. Знаешь, я не понимал, что за люди пишут такие колонки. Поначалу думал, что это какое-то извращение: шпионить, доставать людей и все такое. Но для Кэссиди и в колонке, и в жизни главным была власть. Ничто другое не заставило бы ее, сбежав от жестоких родителей и деспотичного мужа, ввязаться в дело, ничуть не менее жестокое.

— Хочешь сказать, своей колонкой она мстила миру?

— Не уверен, что все так просто. По-моему, колонка была скорее орудием. Орудием власти.

— Разве это не то же самое?

— Очень близко, согласен. Но для меня, для моей статьи, важнее было, что она за личность. На мой взгляд, Кэссиди была человеком, которому жизнь наставила немало синяков, а потом она вырвалась и взяла контроль над ситуацией. Потому она и отсылала обратно на кухню превосходно прожаренные бифштексы. Она могла себе это позволить. И спала с актерами, потому что те в ней нуждались больше, чем она в них. Или заставляла парней вроде меня являться на работу с первым лучом солнца, чтобы послать их за свежей булкой. Знаешь, что мне кажется? Кэссиди пришла в восторг, когда довела Тоби Миллса до того, что парень вышиб ее дверь. Такие вещи подтверждали ее власть, ее значимость. Кэссиди Таун расцветала, когда люди плясали под ее дудку. Или вообще плясали вокруг нее.

— Сейчас, точно, все вокруг нее пляшут.

— Именно это я и имел в виду, мэм.

Рук опустил стекло со своей стороны и, как ребенок, засмотрелся на облачко, отразившееся в башнях Тайм-Уорнер-центра на Коламбус-серкл. Когда они, объехав площадь, свернули на Бродвей, журналист продолжил свою мысль:

— В общем и целом она, вероятно, предпочла бы остаться в живых, но если уж Кэссиди Таун пришлось покинуть этот мир, она, по крайней мере, заставила полгорода искать ее, а другую половину — говорить о ней.

— Звучит неглупо. И все-таки ты меня пугаешь, — добавила Никки.

— Это просто страх или страх с удовольствием?

Подумав, Никки заключила:

— Мне больше нравятся мурашки по спине.

Облагороженная в девяностых годах Таймс-сквер волшебно преобразилась из отвратительного и опасного района в место семейного отдыха. Бродвейским театрам сделали подтяжку лица и впрыскивание популярных мюзиклов; откуда ни возьмись, возникли отличные рестораны и процветающие универмаги, и люди возвращались сюда, символизируя, а может, и воплощая воскрешение Большого Яблока.[34]

Однако преступность никуда не делась. Она только отступила на несколько кварталов к западу — куда и направлялись теперь Хит и Рук. После последнего ареста за проституцию Холли Фландерс числилась по адресу отеля с понедельной оплатой на углу 10-й и 41-й.

Большую часть 9-й авеню Хит и Рук проехали молча, но, когда свернули на 10-ю, журналист замурлыкал себе под нос: «Ах, мою шлюшку звали Холли…».

— Так, слушай меня внимательно, — заговорила Никки. — Я могу выдержать твои теории. Стерплю и то, что ты воображаешь себя важной фигурой в моем расследовании. Но если ты еще раз попытаешься запеть, имей в виду, я при оружии.

— Вместо того чтобы то и дело напоминать, где мое место, скажи-ка, детектив Хит, кто устроил тебе встречу с Тоби Миллсом, когда ты билась в закрытую дверь? Кто свел тебя с Жирным Томми? Мы, между прочим, сейчас благополучно едем к женщине, о существовании которой ты даже не подозревала, пока Томми не навел тебя на Ладлоу, а тот — на нее.

Подумав немного, Никки пробормотала:

— Наверное, мне лучше заткнуться и позволить тебе петь.

Большинство уличных проституток узнаёт неприметную машину полицейского с первого взгляда. С тем же успехом золотистая «краун виктория» могла украситься надписями «Полиция нравов» на дверцах и на капоте. Никки не хватало только маячка и сирены. Помня об этом, она припарковала машину за углом отеля «Изысканный», и они с Руком приблизились к цели, не слишком привлекая внимание. То, что стоянка была скрыта грудами мусора, тоже было на руку.

В администраторском кабинете тощий как скелет тип с мерзкой плешью на месте выдранного клока волос читал «New York Ledger». Всю видимую часть страницы заполняло лицо Кэссиди Таун. Заголовок, набранный гигантским шрифтом, обычно приберегаемым для сообщений об инаугурации или высадке человека на Луну, гласил:

Сегодня для Никки нигде не было спасения. Бледный тип с плешью, не отрываясь от газеты, спросил, берут они номер на час или на сутки.

— Если на сутки, лед и вазелин бесплатно.

Склонившись к Никки, Рук прошептал:

— Кажется, я понимаю, почему он «Изысканный».

Никки оттолкнула его локтем.

— Вообще-то, мы ищем проживающую у вас Холли Фландерс.

Взгляд типа метнулся от газеты к потолку и обратно.

— Фландерс, — проговорил он, — попробую вспомнить. — И с намеком добавил: — Вы могли бы помочь?

— Конечно. — Никки откинула полу пиджака, продемонстрировав значок на поясе. — Это поможет?

Номер располагался в конце грязного коридора на втором этаже. Здесь пахло хлоркой и рвотой. Существовала небольшая вероятность, что Икабод Крейн[35] попытается предупредить Фландерс звонком, поэтому Никки велела Руку остаться и присмотреть за ним. Журналист покорно кивнул. Выходя, Хит напомнила ему, что случилось, когда он в прошлый раз ослушался ее приказа оставаться на месте.

— Ах да, смутно припоминаю. История с заложником под прицелом, да?

За каждой дверью в этом коридоре орали телевизоры, чтобы заглушить звуки жизни внутри, хотя на самом деле только усиливали шум. В одной из комнате плакала и причитала женщина:

— Это все, что осталось, все, что осталось!

Хит вспомнились тюремные коридоры.

Подойдя к номеру 217, Никки прижалась к стене. Она не слишком доверяла предупреждению Ладлоу насчет оружия, но все же отодвинула полу пиджака, освобождая доступ к кобуре. Осторожность не помешает, если планируешь вечером вернуться домой.

Постучав, Никки прислушалась. Здесь тоже бормотал телевизор, но не так громко. «Сайнфелд»,[36] судя по аккорду бас-гитары после взрыва смеха. Никки еще раз постучалась и прислушалась. Крамера выгоняли из магазина.

— Заткнитесь вы там! — донесся мужской голос с дальнего конца коридора.

Постучав громче, Никки представилась:

— Полиция Нью-Йорка, Холли Фландерс, откройте дверь.

Едва она это произнесла, как дверь распахнулась и в коридор вылетел толстяк с косичкой на затылке. Свою одежду он сжимал в руках. Дверь была снабжена доводчиком, и Никки, пригнувшись, придержала ее левой рукой, положив правую на рукоять пистолета.

— Холли Фландерс, покажитесь.

Она еще услышала, что Джерри тоже получит пинка, а потом в комнате открылось окно.

С «зиг-зауэром» в руках Никки ворвалась внутрь и успела увидеть исчезающую за подоконником женскую ногу. Подбежав к окну, Хит прижалась спиной к стене и быстро выглянула наружу. Снизу донесся вопль. Опустив взгляд, Никки увидела молодую женщину в джинсах, но без лифчика, навзничь растянувшуюся на мусорной куче.