Когда началась первая мировая война, братья-близнецы вступили в английский военно-воздушный флот и отправились воевать в Европу. Но вернулся с войны один Баярд, Джон погиб в воздухе у него на глазах. И первые же слова Баярда, когда он возвращается в родной дом, обращенные к деду, звучат как желание оправдаться, как будто на нем лежит какая-то вина за смерть брата: "Я не пускал его на эту проклятую хлопушку! — с каким-то остервенением выговорил он наконец". И через несколько фраз опять: "Он был либо пьян, либо совсем рехнулся. Я не пускал его на этот проклятый Кэмел. В то утро человек своей собственной руки не видел… Но он вбил в свою дурацкую башку, что долетит почти до самого Лилля. Я не мог его остановить!"

Братья Сарторисы, Джон и Баярд, увидели в войне только счастливую возможность проявить себя, продемонстрировать свою храбрость, утолить жажду приключений, опасности. У них, как и у их предка, Каролинского Баярда Сарториса, не было никаких политических убеждений.

Вернувшись в Джефферсон, Баярд первым делом покупает гоночный автомобиль и начинает носиться в нем по городу и его окрестностям на бешеной скорости, распугивая жителей и рискуя каждую минуту разбиться. Можно подумать, что ему мало было войны и он вновь ищет встречи со смертью. Вот одна из таких многочисленных сцен: "Почти у самого города ему встретилась еще одна повозка, и он шел прямо на нее, пока мулы, не осадив назад, опрокинули повозку, тогда он резко свернул в сторону и пронесся мимо чуть ли не вплотную, так что негр, который орал в перевернутой повозке, мог ясно разглядеть его тонкогубый рот, издевательски растянутый в диком оскале".

Чтобы заставить внука ездить потише, Старый Баярд отказывается от своей традиционной коляски и требует от молодого Баярда, чтобы тот возил его на машине. Но и это не помогает.

Молодой Баярд предстает перед читателем человеком, охваченным мрачным отчаянием, не видящим смысла в жизни и с отвращением думающим о долгих годах, которые ему предстоит еще прожить. "Впереди длинная-предлинная жизнь, — думает Баярд, лежа ночью без сна. — Трижды два десятка и еще десять лет тащить по миру упрямое тело, ублажая его ненасытную утробу. Трижды два десятка и еще десять — так сказано в Библии. Семьдесят лет. А ему всего только двадцать шесть. Чуть побольше одной трети. Проклятье!" После тяжелого ранения, которое он получил, когда перевернулся в своей машине и чуть не утонул в ручье, "он научился лежать с закрытыми глазами и в одиночестве бродить по бесплодным пустыням своего отчаяния".

Баярд женится на Нарциссе Бенбоу, но и это приносит успокоение ему ненадолго. "Почти каждый день, невзирая на строгие запреты мисс Дженни и на скорбный упрек в глазах Нарциссы, Баярд уходил из дома с ружьем и двумя собаками и, промокший до нитки, возвращался только к рассвету. Замерзший до костей, он касался холодными губами ее губ, глядел мрачным затравленным взглядом, и когда в желтом свете камина, горящего в их комнате, Нарцисса льнула к нему или молча плакала, лежа рядом с его неподвижным бесчувственным телом, ей казалось, что между ними поселился какой-то призрак".

Поначалу читателю может показаться, что призрак, заставляющий Баярда искать смерти, — это пережитая им трагедия гибели его брата Джона, единственного человека, которого он действительно любил. Однако постепенно, шаг за шагом выясняется, что мучает Баярда совсем другое — призрак смертельного страха, который он испытывал на фронте.

"Порой он вдруг ни с того ни с сего просыпался в мирной темноте своей спальни, весь в поту и натянутый, как струна, от застарелого страха. И тогда мир мгновенно отступал, и он снова превращался в загнанного, попавшего в ловушку зверя в бездонной синеве, полного безумной жажды жизни, запутавшегося в той самой коварной материи, которая предала его — того, кто слишком часто испытывал судьбу, и в голове опять всплывала мысль: о, если б только когда тебя настигнет пуля, ты мог бы разорваться, взлететь наверх — куда угодно, лишь бы не на землю! Нет, нет, это не смерть наполняет тебе глотку блевотиной, а то ощущение взрыва, которое тебе суждено испытать бессчетное количество раз еще до того, как ты будешь сражен".

Нет, не скорбь по погибшему брату мучает Баярда, его гнетет сама память о брате. Не случайно в припадке отчаяния Баярд сжигает немногие реликвии, оставшиеся от Джона, — высохшую лапу первого медведя, убитого братом, принадлежавшую ему Библию, охотничью куртку, фотографию.

Во время одной из безумных автомобильных поездок умирает от разрыва сердца сидевший с ним в машине дед, Старый Баярд, и Баярд, не показываясь дома, уезжает к своим давним друзьям, охотникам Маккалемам. И здесь в бессонную ночь он судит себя беспощадным судом.

"Некоторое время он смотрел в огонь, медленно потирая руками колени, и перед его холодным умственным взором в один короткий миг пронеслись последние месяцы его жизни, со всей их безумной, необузданной тщетой; он схватил их сразу во всей полноте, как будто перед ним мгновенно размотали кинопленку, в конце которой находилось то, о чем его не раз предупреждали и что любой осел мог бы легко предвидеть сам. Какого черта, допустим, что и мог, так его ли в том вина? Разве он насильно заставлял деда с ним ездить? Разве это он вложил в грудь старика плохое сердце? Но дальше все шло холодно и четко: ты боялся вернуться домой. Ты заставил черномазого тайком вывести тебе лошадь. Ты нарочно совершаешь поступки, отлично зная, что они заранее обречены на неудачу или вообще невозможны, а потом у тебя не хватает смелости взглянуть на последствия твоих же собственных деяний. Но потом в глубоких, бессонных, горьких тайниках его души ярко вспыхнуло сначала обвинение, потом попытка оправданья и снова суровый приговор; кто тут кого пытался обвинить или кому пытался отпустить вину — не знал он толком даже сам: Ты все это наделал! Ты во всем виноват: ты убил Джонни".

Баярд не в силах уже вернуться домой, он уезжает, скитается бесцельно по разным городам и наконец бессмысленно погибает, согласившись испытывать новый самолет, построенный каким-то безумным изобретателем.

Однажды студенты спросили Фолкнера: "Почему молодой Баярд после катастрофы, в которой погибает его дед, совершает трусливый поступок — бежит? Почему он не ведет себя как вели Сарторисы?" Фолкнер ответил: "Я думаю, что один из близнецов на самом деле не был храбрым и знал это. Его погибший брат был более храбрым; я имею в виду, что он был способен на порыв неистовости, который ведет к физической храбрости. Я думаю, что тот, который остался в живых, не только испытывал психическую травму от потери брата-близнеца, но он еще должен был говорить себе: лучший из нас погиб, погиб храбрый, и ему больше не хочется жить. Он вернулся домой, но у него нет желания жить, а может быть, он должен был успокаивать свою совесть, говоря себе: более храбрый я или нет, уже не имеет значения, и мне это все равно".

В этом вся суть. Призраки, терзающие молодого Баярда Сарториса, заставляющие его вновь и вновь испытывать себя перед лицом опасности, толкающие его на бессмысленные, дикие выходки, на поиски смерти, — это Фурии страха, живущие в его сознании, свидетели того, что он был трусом на фронте, хотя и тщательно скрывал это. Баярд знает, что он оказался недостойным славного наследства своих предков, что он предал эти героические традиции беззаветной храбрости.

Иными словами, моральное наследство прошлого оказывается для молодого Баярда слишком тяжким бременем, которое он при всей своей внешней мужественности не в силах выдержать. Отсюда его стремление к самоуничтожению.

Так возникает в романе «Сарторис» тема, которая станет одной из важнейших во всем творчестве Фолкнера. Трагедия Баярда Саргориса и многих молодых героев Фолкнера, которые последуют за Баярдом, заключается в том, что они оказываются жертвами противоборства между красивой легендой прошлого и реальностью современной им жизни. Это противоборство калечит и разрушает их. Выросшие под обаянием рассказов о героическом прошлом своих семейств, о храбрых подвигах своих прадедов в годы Гражданской войны, впитавшие из этих легенд нормы поведения морального кодекса довоенного Юга, они оказываются беспомощными и слабыми, когда в период своего возмужания сталкиваются лицом к лицу с современной им действительностью. И тогда выясняется, что моральные ценности, столь высоко котировавшиеся в обществе, где властвовали полковник Джон Сарторис и ему подобные, полностью девальвированы, они оказались эфемерными и никому не нужными.