В начале октября Иван Михайлович запирается в своем кабинете в Горной академии и пишет пространную записку заместителю председателя ВСНХ Ломову: это изложение всех бед комиссии, содержащее просьбу об отставке. В последние двадцать лет своей жизни Ивану Михайловичу приходилось много сочинять, и в разных, так сказать, жанрах (газетная статья, учебник, монография, письма и т. д.). Мы приводили образцы «жанров» и будем приводить еще; записка Ломову, кажется, первая в жизни Ивана Михайловича официальная бумага с выражением недовольства поступками кого бы то ни было. Посмотрите, с каким спокойствием, достоинством и объективностью излагается суть конфликта:

«…работа комиссии со времени ее возникновения до самого последнего времени совершается весьма неудовлетворительно в тяжелых условиях внутренних трений, мешающих правильному и планомерному выполнению заданий комиссии. На этом обстоятельстве позвольте остановиться несколько подробнее.

В качестве представителя от Горного совета в состав комиссии… был включен член коллегии Горного совета инж. В.В. Кисельников.

С самого начала он занял резко отрицательное отношение к методу работ по магнитометрическим исследованиям, проводившимся в Курской губернии под общим руководством известного ученого академика проф. П.П. Лазарева… он полагал, что исследования ведутся не теми приборами, которые применяются для исследования магнитных аномалий, вызываемых магнитными рудами…

Несмотря на то, что в ряде заседаний Особой комиссии было вполне установлено, что прибор де Колонга, рекомендованный, между прочим, академиком А.Н. Крыловым, является гораздо более точным, чем шведский прибор Тиберг-Талена, и что им можно манипулировать с не меньшей скоростью, чем прибором Тиберг-Талена, инж. Кисельников упорно настаивает на применении этого последнего прибора. Все доводы в пользу того, что применение прибора де Колонга является наиболее целесообразным именно для изучения Курской магнитной аномалии, причина которой является совершенно неизвестной и которая по своей величине и проявлению превосходит все известные аномалии мира и представляется поэтому явлением чрезвычайно сложным, к изучению которого нужно подойти с наиболее совершенными методами исследования и с наиболее точными приборами, оставались для инж. Кисельникова неубедительными, и он упорно настаивал на своем. Не проходило ни одного заседания, чтобы под тем или иным предлогом не всплывал вопрос о приборе Тиберг-Талена, причем дебаты по этому вопросу носили исключительно страстный характер, отвлекая на себя внимание и поглощая у комиссии все ее время. Вопрос этот настолько обострился, что был вынесен за пределы комиссии. По докладу доцента Уральского Горного института Ортенберга… он дебатировался в Научно-техническом обществе и, наконец, был вынесен на I съезд Российской Ассоциации физиков. В этот, казалось бы, чисто научный спор, подлежащий разрешению только научных высококвалифицированных специалистов, был отчасти вовлечен и Президиум ВСНХ, когда при отчете акад. Лазарева в заседании Президиума тем же Кисельниковым был поднят вопрос о том же Тиберг-Талене. Президиум тогда решил придать вопросу широкую общественную огласку путем устройства публичного диспута, организация которого была поручена Вам, тов. Богданову и тов. Сыромолотову. До сих пор предполагавшегося диспута не состоялось.

Между тем отношение ученых специалистов к этому вопросу вполне определилось…

Несмотря на подобное отрицательное отношение к методу Тиберг-Талена ряда выдающихся специалистов-магнитологов, Особая комиссия тем не менее, желая сгладить остроту спора и сберечь время на более продуктивную работу, устранивши внутренние трения, пошла на серьезную уступку и приняла решение произвести рекогносцировочные исследования приборами Тиберг-Талена наряду с котелками де Колонга упрощенного типа. Весь наличный запас в Москве этих приборов, в количестве двух штук, отослан в Курскую губернию, и партии, работающие там на магнитометрической съемке, предписано произвести рекогносцировочные исследования этими приборами.

Казалось бы, подобное решение должно было внести успокоение в умы и прекратить бесполезные споры. Но дело вышло иное».

И далее в таком же спокойном тоне, в котором ни разу не мелькнула злобная или лично-враждебная нотка, излагаются прегрешения Кисельникова и самоуправство председателя Горного совета (и, между прочим, прямого начальника Губкина, который был его заместителем) Сыромолотова. «…тов. Сыромолотов совершенно не считается с комиссией и ее решение готов менять по своему произволу». В заключение Губкин ходатайствует о снятии с него обязанностей председателя ОККМА, но «это вовсе не означает, что я просто отказываюсь от работы. Если мои знания и мой опыт нужны будут для дальнейших работ по организации глубокого бурения и по другим сторонам всего дела исследования, не в качестве члена комиссии, а в качестве геолога и горного инженера по своей специальности, тогда я согласен».

Нужны ли его знания и его опыт для дальнейшего ведения работ? Кто в этом сомневался? Конечно, нужны! В отставке ему было отказано. А. может быть, пуще опыта и знаний (вообще говоря, опыта непосредственного участия в железорудной разведке у него не было, он только сейчас его набирался; он жадно читал необходимую литературу), пуще знаний и опыта нужны были его прирожденное умение выделить и цепко ухватиться за главную суть проблемы, умение сбить вкруг себя людей, его научный оптимизм, трезвый, но соединенный с храбростью, а если нужно, и с риском, подход к решению любого вопроса… Нет, заменить Губкина на посту председателя ОККМА было некем! Кисельников и Ортенберг были из комиссии выведены, и уже 20 декабря на заседании магнитного отдела было заключено: «Наиболее благоприятным для заложения буровой скважины местом представляется район…» (следуют точные его географические координаты). Под протоколом подписи: П.П. Лазарев, А.Ф. Иоффе, А.Н. Крылов, А.Н. Ляпунов.

Подумать только, 20 декабря 1920 года в одной комнате собралось столько замечательных, выдающихся ученых, целое созвездие! Каждое имя — гордость русской науки. В этом тоже чрезвычайная заслуга Губкина и Лазарева, они сумели привлечь к работе ОККМА самых выдающихся ученых; просматривая сейчас архивные материалы, невольно останавливаешься на фамилиях: Ферсман, Шокальский, Шмидт, Стеклов…

Итак, место для буровой было выбрано без лишних проволочек.

Внутренние трения прекратились; отныне и до самого закрытия своего комиссия работала дружно и с ровным энтузиазмом. Но оставались недоброжелатели «внешние»; перечислить, сколько ударов снес Иван Михайлович, невозможно, сколько раз стучался в разные двери с просьбой помочь то оборудованием, то специалистами, то лошадьми, сколько раз писал в своем спокойно-убедительном тоне, образчик которого мы привели, прошения и жалобы… «Продвинуть это дело, у которого с самого начала оказалось врагов гораздо больше, чем друзей, протащить его через все препятствия молено было только при постоянной помощи Владимира Ильича. А препятствий было огромное количество, ибо работать приходилось в чрезвычайно тяжелых условиях. То одного, то другого не хватало. Частенько приходилось беспокоить своими просьбами Ильича» (из воспоминаний Губкина о Ленине).

Зима прошла в волнениях, хлопотах и поисках. (Однако не будем забывать, что в это же время, кроме КМА, Губкин занимался и множеством других дел; вспомним, что мы сидим в кинозале, а перед нами пять экранов.) Весной 1921 года Иван Михайлович часто приезжает в городок Щигры Курской губернии; в четырех километрах к юго-западу от него началось строительство вышки. Буровое оборудование везли из Грозного; мы уже знаем, что эшелону пришлось прорывать бандитскую засаду и были жертвы… Чуду подобно, как удалось раздобыть все необходимое. Паровой котел Губкин выпросил у директора винокуренного завода в шестидесяти верстах от Щигров; на телегу водрузить эту тяжесть было невозможно: пристроили полозья, в которые впрягли лошадей; тащили котел волоком несколько суток. Разживиться донецким углем, необходимым для электростанции, не удалось; вся его добыча была забронирована за железными дорогами; подмосковный уголь — штыб — оказался настолько скверного качества, что от него пришлось отказаться. Нашли в шестнадцати верстах болото, а в двадцати лесосеку; сговорились с крестьянами сушить торф и рубить дрова.