— Меня за это посадят?

Рябинин не сомневался, что инспектор в дороге молчал или говорил о погоде. «Поедемте со мной, там разберёмся. Ну и жара сегодня, а?» Получалось, что совесть Мазепчикова не выдержала.

— За что «за это»?

— За телевизор.

— А вы считаете, за это не сажают? — осторожно шёл Рябинин.

— Да за что, товарищи дорогие?!

Семён Семёнович огорошенно смотрел на Рябинина, и пот бежал по его щекам: не тот, которым жара увлажняла кожу инспектора и следователя, а другой пот, обильный, выжатый натянутыми нервами.

— Где вы взяли телевизор? — прямо спросил Рябинин.

— В воде.

— В какой воде?

— Да в озере!

— Подробнее, пожалуйста…

Мазепчиков уселся плотнее и даже посмотрел вниз, на ножки стула, как бы сомневаясь в их прочности. За это время, пока он усаживался, вздыхал и опробовал стул, — за какую-то минуту — в кабинете вдруг сгустился мрак, словно окно с улицы занавесили серым полотнищем; но тут же полотнище рассекла вспышка жёлтого света, и вулканический грохот, от которого, казалось, разверзнется мостовая и поглотит всё на ней стоящее и бегущее, ударил в стены. Но мостовая не разверзлась — разверзлось небо, швырнув на город воду каплями и потоками. В открытую форточку побежали прохлада, запах мокрого камня и водяная пыльца, которая садилась Рябинину на горячую шею.

— Слава богу, — сказал Мазепчиков, — наконец хлынул.

— Так где взяли телевизор? — повторил Рябинин, соглашаясь, что «слава богу».

— Я на озере рыбачу. У меня плоскодоночка есть, ну и посидишь на зорьке часика два. Рыбы-то нет, так, одна сорная. Ёрш, окунь, бывает, возьмёшь и густеру. Ну так вот, двадцать девятого сижу я утречком на мелководье… Может, и не заметил бы, да солнышко взошло, яркое такое, ну и вижу на дне предмет. Кирпичи, думаю. Потом вижу — ящик. Опустился в воду. Там глубины метра полтора. Господи, телевизор… Ну, и вытащил. А потом эту мастерицу пригласил.

— В каком месте он лежал?

— Да примерно наискосок от универмага.

Рябинин посмотрел вдоль стены, словно убеждаясь, здесь ли ещё инспектор; Петельников глянул в окно, словно убеждаясь, идёт ли дождь, — на миг их взгляды встретились.

— Место показать сможете? — спросил Рябинин.

— Конечно, смогу.

— Там ничего больше не лежит?

— Да вроде бы нет.

Мазепчиков опять поёрзал и заговорил, покашливая от напряжения:

— Ежели бы телевизор стоял на улице, то другое дело… Сдал бы, как находку. А тут в воде. Может, кто выбросил. Опять-таки мои труды. Тащить его со дна оказалось сущая мука. Да и не работает пока…

Рябинин обернулся к окну — дождь устоялся. Теперь он шёл не спеша, равномерно обмывая город чистыми и частыми каплями. Это надолго. На озере в такую погоду ничего не увидишь.

— Может, пока съездить за телевизором? — предложил инспектор.

— Телепат, — вздохнул Рябинин.

Он вынес постановление, поручив изъятие телевизора Петельникову: наконец-то у них будет хоть одно вещественное доказательство.

Когда Мазепчиков вышел в коридор, инспектор вздохнул:

— Ищем машины, мотоциклы, телеги…

— Да, а водный путь проморгали.

— Обыск у этого Мазепчикова делать будем? — поинтересовался Петельников.

— Ты ему не веришь?

— Верю. И мастер подтверждает, что телевизор был в воде.

— И я верю.

Из дневника следователя.

Хочу подсчитать, сколько и каких глупостей сделал за день.

Ну, допустим, не сумел догадаться, что краденое вывезли в лодке. Исковеркал отчество почтенной женщины. Допросил лишь одного свидетеля. Взял на обед мясо с тем красным соусом, от которого была огненная изжога. Расфуфыренной секретарше посоветовал прикрепить на себя табличку «Не кантовать» (якобы шутка). На вопрос Юркова, как перевести homo sapiens, ответил: «Хам сопатый» (тоже шутка). К вечеру позвонил зональный прокурор, и между нами случилась такая беседа:

— Товарищ Рябинин, у вас есть какие-нибудь начинания?

— Нет, у меня есть только окончания.

— Окончания чего?

— Предыдущих начинаний.

Всего семь глупостей.

Иногда я думаю, что моя жизнь из них и состоит — из глупостей. Разнообразие только в том, что есть глупости большие и есть глупости малые.

Дождь перестал только к вечеру следующего дня. Небо быстро освободилось от набухших туч, став чище и холоднее. Солнце запоздалым теплом приложилось к мокрому асфальту и блестящим крышам.

Осматривать озеро удобнее всего в полдень, когда солнечные лучи отвесны и касаются дна. Но откладывать ещё на одну ночь не решились, потому что у вещественных доказательств есть каверзное свойство — исчезать. Обронённую вещь могли на зорьке подобрать рыбаки или найти купальщики, или могло затянуть песком после дождей…

Рябинин стоял на берегу под универмаговской стеной-забором. Солнце уже осело к горизонту, ничуть не убавив своего летнего света. Порозовевший монастырь сказочно вставал, казалось, из самой воды. Озеро, измученное шквалами и ливнями, умиротворённо блестело. Серый, почти белёсый песок делал его прозрачным и на пятиметровой глубине.

Рябинин посмотрел вдоль берега. Шагах в двадцати на гранитном валунчике сидел какой-то светлый человек: белый китель, белые брюки, выцветшая кепка, и вроде бы шея и даже подбородок были закутаны белым полотенцем. Казалось, он хотел слиться со светлыми тонами монастыря, воды и песка.

Озеро изредка и тихо чмокало береговые камни. Рябинин наблюдал, как крохотные волны, а скорее, крупная рябь играет слюдой и мелкими песчинками. Среди этой взвеси он заметил небольшую странную рыбу, какую-то Т-образную, будто она держала ртом блестящую палочку, равную её телу. Рябинин присмотрелся… Нет, это не палочка, а другая рыбка, ставшая жертвой. Хищница тяжело плыла вдоль берега, не обращая внимания на человека, — её можно было взять рукой. Наконец, завихляв телом, она ловко схватила рыбку вдоль и заглотила в два судорожных приёма. И быстро ушла в открытое озеро.

Вроде бы всё правильно — хищник победил. Закон природы. Это же не преступление, а естественный отбор — убийства бывают только в людском обществе. Да и сам человек этих рыбок ловит удочками и сетями, глушит и солит, варит и маринует… И всё-таки Рябинину стало противно: на его глазах одно живое существо съело другое живое существо. В этом было что-то противоестественное.

Шлёпая по воде босыми ногами, подошёл Петельников: брюки закатаны по колено, рукава сорочки по локоть, пиджака и галстука нет и в помине. Инспектор был в своей стихии — стихии организаторства и действия.

— Сергей Георгиевич, извольте в лодочку.

Рябинин пошёл за ним. Путь лежал мимо валунчика с белым человеком. Поравнявшись, Рябинин мельком, но внимательно обежал его взглядом, наткнувшись на такой же острый взгляд маленьких глаз. Это был старик с желтокожим, чуть высохшим лицом. То, что Рябинин принял за полотенце, оказалось поднятым воротником кителя и белой бородкой, кипевшей, как мыльная пена.

— Кто это? — спросил Рябинин у инспектора.

— Пенсионер, вдыхающий озон.

Петельников обернулся и тоже бросил на старика оценивающий взгляд, но лишь потому, что заинтересовал следователя.

К берегу кормой приткнулась большая нарядная плоскодонка с ярко-голубыми боками и крупным номером. На носу расположился Мазепчиков, улыбнувшись Рябинину, как старому знакомому. На второй скамье рядом сидели понятые — пожилой мужчина в болонье и смуглая девушка в красной кофточке, которая обтягивала её хорошенькую фигурку. Шлёпнув портфелем по борту, стукнув понятого локтем по затылку и умудрившись высечь носком ботинка из спокойной воды снопик искр, Рябинин сел на корму.

Инспектор оглядел экипаж и спросил, как опытный затейник:

— Товарищи, плавать все умеем?

— А для чего? — насторожился понятой.

— Вдруг кувырнёмся, — весело предположил Петельников.

— Я не того… Не очень плаваю, — заёрзал понятой.

— Тогда кувыркаться не будем.