— Во мне нет ничего необычного, Бойорикс. У нас все женщины такие. Ферлина могла бы быть даже лучшей женой, чем я.

Ферлина была дочерью короля Хуриуса, она была чем-то похожа на Шиомарру, такая же светловолосая и стройная.

Иногда мы разговаривали с ней о детях, которые когда-нибудь родятся от нашей нежности. Шиомарра подставляла для поцелуев свое тело и говорила:

— Там твоя страсть пустит корни…

Это были чудесные слова! Дорогая Ливия, когда ты снова окажешься в объятиях своего молодого мужа, когда вы вознесетесь на вершины человеческого счастья, отбрось ложную стыдливость, произнеси их, и ты узнаешь, что нет на свете ничего более важного и значительного.

Всего однажды она все же позволила себе признаться в терзающей ее тревоге, сказав:

— Любимый, пообещай, что, если я умру, ты отвезешь меня в наш лес, в Эпониак. А если умрешь ты, то я отвезу тебя к нашим, ты будешь спать в пещере Праведной горы. И вновь буду с тобой, когда маленькая Алода повзрослеет…

Ее руки обхватили мою голову, привлекли к себе на грудь. Поцеловав меня нежно, она прошептала:

— Но мы не умрем… мы будем жить… ты будешь любить меня…

Вскоре к берегам Дариорига подошел быстрый ялик. Это вождь намнетов прислал гонца для сообщения о том, что Цезарь прибыл в андский лагерь.

Бесконечная цепочка людей тянулась под затянутым тучами небом мимо ряда поставленных стоймя каменных глыб. Женщины и мужчины перемешались в этой толпе. Воины несли копья и щиты, низко надвинув свои шлемы, моряки сжимали абордажные топоры, их тела были скрыты под кожаными панцирями в медных бляшках. Во главе шествия шел совет друидов, одетых во все белое, как жрецы Эпониака, но их ученики носили зеленые и голубые туники. Разве что выражение их лиц было более суровым, чем у лесных собратьев, а верховный друид нес в руке не жезл с перевернутым месяцем, а посох с позолоченным торсом лошади. Следом шли вожди, владельцы судов, свита каждого из старейшин во главе с бренном Хуриусом. Его позолоченный шлем с подбородочным ремнем сливался, казалось, с космами его рыжей гривы.

Это по его велению почти все население великой морской державы, включая прибывших союзников, собралось сейчас, чтобы присутствовать при священном жертвоприношении в честь доблестного народа венедов. Мы двигались вслед за ними: арбатилы, унелвы, лексовы, береговые венеды — вдоль странной каменной аллеи. Тяжелые каменные силуэты глыб чернели на фоне белого неба. Они напоминали мне легионеров андского лагеря, как будто мое бывшее войско по мановению волшебной силы окаменело. Казалось, что некоторые окаменевшие воины клонили свои головы в сторону шествующих врагов, прислушиваясь к протяжным словам молитвы, другие точно пытались сделать шаг, сойти со своего заросшего мохом основания. Другие выглядели так, словно не замечали торжественной процессии, ее заунывного пения; их головы были обращены к зеленому морю, которое они так мечтали покорить. А были и такие, кто весело расправил плечи, набрав полную грудь морского воздуха. У сосняка стоял королевский обелиск из золотистого гранита, который окружало подобие ограждения из отесанных плит. Неподалеку стояла огромная клетка, сплетенная из ивовых ветвей.

Я навсегда сохранил в душе то гнетущее впечатление от вечера, когда весь галльский народ собрался у своего святилища, чтобы умолять богов помочь в борьбе с гением войны, самым грозным своим противником. Гранитные изваяния, обветрившиеся на морозе и дождях, придавали обстановке особенную трагичность.

Мы собрались перед ивовой клетью. Стражи втолкнули в нее приговоренных: преступников, совершивших тяжкие деяния, легионеров, пойманных на Лауре и в венедских лесах. Их заперли в клети, друиды обратились с восклицаниями к богу Эзусу, родоначальнику народа. Им вторили их помощники, испрашивая благословения у бога-победителя. Один из оватов вручил верховному друиду зажженный факел. Тот бросил его на сухое сено, которое было свалено под клетью. В считанные секунды пламя охватило клеть, и она скрылась в клубах дыма. Воздух сотрясали пронзительные вопли заключенных, проклятья, угрозы. Их заглушило подхваченное толпой пение друидов. Сквозь огонь можно было видеть, как мечутся пленники, как затихают их конвульсии, как чернеют тела…

Мы не двинулись с места, пока все это зловещее сооружение не обрушилось, не превратилось, догорев, в бесформенную груду головешек.

Я впервые присутствовал на таком жертвоприношении. И был так поражен увиденным, что с трудом удерживался, чтобы не сбежать. Шиомарра лежала на земле, поддавшись религиозному экстазу, как и многие из присутствующих. Они верили, что в эту минуту происходит встреча с богами, что боги забирают души жертв в уплату за вину всего народа, что сам Эзус со своего небесного трона взирает на собравшихся и милостиво посылает благословение военачальникам. Кровавый закат, пробивающийся на горизонте через слой облаков, придавал сцене зловещий оттенок.

Еще десять мирных дней были подарены нам судьбой. Хотя их нельзя назвать слишком радостными: изо дня в день мы вглядывались в океанскую даль, вслушивались в вечернюю тишину.

Римляне появились в полдень на холмах, тянувшихся вдоль леса, в котором укрылись мои стрелки. Первой показалась кавалерия: выставив вперед пики, всадники медленно надвигались прямо на нас. За ними шли когорты, уверенно, в образцовом порядке. Когда я увидел эти безупречные, поблескивающие на солнце победоносные строи легионеров, их красные полотнища под орлами, сердце мое сжалось, язык сделался неподвижным. Шиомарра коснулась моего плеча и проговорила:

— Одолей свою печаль, любимый! Одолей ради меня и нашего народа.

Я поднял руку. Стая стрел настигла первые ряды римлян, выкосив часть всадников. Продвижение войск остановилось, передовые части отступили. Небольшая группа воинов отделилась от строя и, казалось, наблюдала за отводом легионов. Я узнал позолоченные доспехи и красный плащ Цезаря. Жаль, что наши стрелы не летели так далеко…

Я не буду подробно описывать тебе события первой части знаменитой второй кампании Цезаря против галлов. Тебя быстро утомили бы рассказы о той изнурительной борьбе, которую мы вели в течение нескольких недель на прибрежных топях. Мы преследовали римлян шаг за шагом, прятались в зарослях, избегая прямого столкновения. Они бросали нам вдогонку дротики, но они могли попортить лишь кору на деревьях. Если же солдаты пускались вдогонку своим орудиям, их поджидали наши укромные ловушки с остро заточенными кольями и крючьями, спрятанными во мху. Если им все же удавалось добраться до наших лесных укреплений, они захватывали их брошенными. Лучники римлян пускали стрелы в диких зверей, принимая их за воинов, мелькающих среди ветвей. Едва они начинали торжествовать победу, как натыкались на новые укрепления. Две недели ушли у них на то, чтобы попытаться сломить нашу лесную оборону. Мы оставляли им прибрежные луга, где они разбивали на ночь лагеря. Разъезды всадников, посланные для изучения местности, не встречали никого, кроме испуганных птиц. Однажды лагерь был разбит недалеко от подготовленных мною каналов. Мы пустили в них воду, которая бесшумно затопила спящий лагерь, пропитала землю, превратив стоянку в вязкую топь. Даже часовые не сразу поняли, в чем дело. Повозки и боевые машины увязли в грязи. Когда наступил рассвет, они обнаружили наши укрепления, которые вы возвели за ночь рядом с их лагерем, Надо отдать римским солдатам должное: они бросились на штурм с храбростью, подтверждающей славу римских войск. Но дождь наших стрел заставил их отступить. Еще неделя ушла у них на то, чтобы справиться с этой потешной крепостью, но все усилия пропали даром: когда положение стало для нас угрожающим, я подвел к крепости плоскодонные баркасы и забрал всех защитников. Римляне снова захватили пустые позиции.

Следующие, близкие от берега, острова доставались легионерам той же ценой. Всякий раз мы, к великой досаде Цезаря, успевали спасти защитников и их имущество. Тогда как его силы после штурма таяли. Он признается в этом в отрывке из своих «Описаний»: «Каждый раз, когда ценой огромных усилий нам удавалось соорудить насыпи и добраться по ним до укреплений, они подводили с другой стороны острова свои многочисленные корабли и перевозили на соседние острова всех осажденных, их семьи и имущество. Подобные никчемные осады заняли у меня большую часть лета…»