— Во имя Господа нашего Иисуса Христа получи эти дары в помощь и ознаменование твоего паломничества, да будешь достоин достичь в чистоте и целости пределов Гроба Господнего в Иерусалиме, цели твоего обета, и да вернешься ты жив и здоров по окончании твоего пути.

В этот момент Ги де Реклоз выступил вперед, приблизился, простер руки, но вдруг, опустив голову, вернулся и сел на место. Поднявшись на мгновение над рабским состоянием, он чуть было не завоевал свою Жанну и снова потерял ее, на этот раз уже навсегда, низведя свое существование к мелким ежедневным удовольствиям, отрекшись от той малой толики добра, что была в нем. Как вам известно, на следующий год он женился на графстве Мортань в лице тощего, неуживчивого существа, единственной дочери виконта, которая не дала ему потомства. Осенью его запорол кабан. Стремясь ко всему, он не получил ничего. Но оставим это.

В дверях церкви, когда колокола, окончив свой перезвон, дали ему возможность заговорить, господин Анселен сообщил во всеуслышание, что он предает своих людей и владения под покровительство тамплиеров Молеона, поскольку сын его Рено отбывает вместе с ним в крестовый поход. Молодые деревенские женщины протягивали ему младенцев для поцелуя, а закаленные всеми напастями и горестями жизни старики набожно касались полы его плаща.

На этом месте почти всегда Гио прерывал свое повествование до следующего вечера и возобновлял его, то удлиняя, то сокращая подробности, судя по своему настроению и достоинствам захожего гостя. Если тот уже странствовал по дорогам Франции и пересек Средиземное море, то Гио только обозначал путь следования сеньора Анселена, сообщая лишь особые его подробности. В противном случае он, отдавшись сладким воспоминаниям, с удовольствием воскрешал в памяти день за днем, проведенные им среди маленького воинства. На прощанье же он обычно говорил своим слушателям:

— Не напоминает ли вам эта трогательная и красивая церемония передачи посохов обряд посвящения в рыцари? Не становится ли паломник, принявший посох с просветленным сердцем, рыцарем нашего Искупителя, соратником Христа, который предпочел одиноких страдальцев богатым счастливчикам? Не станет ли паломнический посох настоящим мечом, пламенно разящим злоумышленника? — И, улыбнувшись, он добавлял:

— Правда, для нас он так и остался священным символом, аллегорией! Мы увязывали его вместе с вещами и постелью. Ведь наш хозяин, как и обещал, наделил каждого хорошей лошадью со всем снаряжением. Вдобавок для перевоза припасов у нас было четыре мощных мула, взятых от сохи. На случай неприятной встречи в пути имелись новые мечи и хорошо окованные ясеневые копья… Но, милые братья, я злоупотребляю вашим терпением. Уж время отдыхать. Спите сном праведников.

— Вот так, слово за слово, нога за ногу, — приступил Гио к рассказу следующим вечером, — в начале апреля мы тронулись в путь. Нужно было составить конный отряд, не разоряя при этом домен. Юрпель негодовал:

— Кто же останется со мной, в конце концов? Хромые и косолапые? Вы наносите мне урон, господин Анселен!

Бедняге куда больше хотелось последовать за нами, чем оставаться сторожем молеонской башни, жить приключениями, а не ходить в ночные обходы. Он говорил:

— Это несправедливо, мой господин. Я должен быть там, куда бы вы ни направили ваши стопы, чтобы защищать вас от всяческих козней, командовать нашими людьми на суше и на море. Кому, как не мне, заботиться о корме, о привалах, об исправности оружия и упряжи? Раз за хозяйством будут следить тамплиеры, то почему бы одному из их рыцарей со своими сержантами и оруженосцами не поселиться здесь постоянно? Тогда необходимость во мне отпадет.

— Я все понимаю, мой дорогой Юрпель, — терпеливо отвечал Анселен. — Но я также знаю, что ты мое единственное доверенное лицо здесь и что лишь при твоем присутствии с нашими людьми ничего не случится.

— Но почему же вы в этом так уверены?

— Потому что все тебя знают и ты всех знаешь. Ты ведь родился в этом доме. В случае опасности ты сможешь найти убежище — никто лучше тебя не знает тайные тропы в лесу и подземные ходы. Да, Юрпель, я прошу у тебя тяжкой жертвы, но сам пойми…

— Я люблю вас и Господа в равной степени. Я привязан к этому дому, но еще более — к моей райской доле, если мне она назначена.

— Достаточно доброго намерения. Почтение, которое ты питаешь ко мне, не позволяет тебе ослушаться. С другой стороны, во всех моих приказаниях я дам отчет перед Господом Богом и архангелом Михаилом, судией душ человеческих. Ах, верный друг мой, не думай, что с легким сердцем отказываюсь я от твоего общества…

Кузнец заострил наконечники наших копий, наточил лезвия сабель, обил полосками металла наши мечи, украшенные чеканными львами с оскаленными клыками и выпущенными когтями. Деревенский шорник смазал салом поводья и сбруи наших лошадей. Белошвейки приготовили нам запас рубашек и перемену верхней одежды. Скорняки сшили кожи, которые должны были защитить нас от ночной свежести или на случай дождя. Маленький подручный кузнеца и четверо пахарей не были наездниками, и мы по очереди учили их держаться в седле, ехать рысью и галопом, брать препятствия. Не обошлось при этом без шишек с одной и хохота с другой стороны! Жанна с подругами вышивали вымпелы на копья и чинили старинный рыцарский стяг: весь в дырках, с оборванной бахромой — ведь Анселен хотел войти в Иерусалим «с высоко поднятой головой», по его собственному выражению, а это означало, что фамильные регалии должны были развеваться по ветру и сверкать на солнце!

По приглашению виконта, — в сопровождении Рено он совершил по крайней мере пять вылазок в Мортань. Сеньор не спешил с согласием. Его беспокоило, что такое прекрасное владение, как Молеон, — хотя бы временно — было доверено тамплиерам. Он рассыпался в похвалах белым плащам, однако не доверял им. Возможно, он предчувствовал, что в конце концов оно так и останется в их руках, сам же, несомненно, предпочитал — в том случае, если Жанна и Рено не вернутся из Святой Земли, — передать надел одному из своих прихлебателей. Он заставил также Анселена поклясться на Евангелии в том, что он не брал на себя долгов и не оставлял земель в залог Ордену. Возможно также, что все эти осложнения исходили от Ги де Реклоза, мать которого была в родстве с виконтессой.

— Я буду жаловаться нашему герцогу, — гремел старый господин, сотрясая стол кулаками. — Виконт злоупотребляет своей властью!

Жанна посоветовала ему отправиться в сопровождении командора тамплиеров, прославленного монаха-воина, поселившегося в этой сельской обители в надежде на исцеление. На его плече никак не заживала ужасная рана, края которой все время раскрывались, несмотря на лечение разными мазями. Казалось, рана жила собственной жизнью. Не всегда, правда, ибо временами наступало улучшение. Ни малейшей жалобы не срывалось с уст командора. Он был столь силен и упорен, что, не бледнея, все еще скакал верхом и простаивал на коленях церковные службы… Вплоть до того дня, как… Но вы сами знаете, что случилось с ним, покоящимся теперь в нашей часовне… Упокой, Господи, его чистую душу!

Лишь только он предстал перед виконтом — лицемерным существом в золоте и соболях, с землистого цвета лицом — как сражение было выиграно. Виконт не вынес ясного взгляда голубых глаз командора; они поразили его в самое сердце:

— Господин тамплиер, зачем же было вам беспокоиться? Дело давно решенное! Разве я могу в чем-то отказать сеньору Анселену, столь добропорядочному и почтительному по отношению ко мне? Меж нами нет и не было никогда и тени осложнений. Просто я был слишком занят разными неприятными обязанностями, которые накладывает на меня мой сан, и поэтому не подписал вовремя рескрипт.

Тамплиер не произнес ни слова ни в похвалу, ни в осуждение. С суровым лицом он наблюдал, как перо яростно скребет по пергаменту, как застывает воск с оттиском печати виконта. Он даже не снизошел до благодарности. Льстец же не знал, как ему держать себя. Его козьи глазки так бегали по лицам от одного к другому. Внимательному зрителю эта молчаливая сцена сказала бы о многом.