— Чтобы вы пополнили ряды Фореноса?! Седовласый червяк! Прекрати молоть вздор! Вернись на землю! Скоро у тебя не будет родины: останется только выжженная земля, мертвые дома да пустынные набережные, у которых будут догнивать останки вашей флотилии. Ты понимаешь меня? Никто больше не увидит на просторах океана ни единого корабля, идущего под флагом пеласгов. Богатства, которые вы стяжали бесчестьем и хитростью, разделят между собой… ну, хотя бы вот эти два князя, что слушают нас сейчас, наши верные союзники. На то золото, которое останется после смерти ваших богов, они построят храмы во славу наших. Год спустя уже и думать забудут о твоем жалком народишке! Никто не осмелится произнести даже его название!

— Что ж, позволь мне только вернуться к моим людям. С ними я прожил свою жизнь, с ними должен и умереть. Мне не хотелось бы, чтобы они подумали, что мне уготован другой жребий, что мое золото и те милости, которыми ты отличал меня, повлияли на мою судьбу…

Леденящий душу хохот был ему ответом:

— Старый осел! Кто сказал тебе, что ты не встретишься со своими? Следуй за мной, живо! Идемте, мои доблестные князья. Я приглашаю вас на спектакль, который вы не скоро забудете. А после мы вернемся к нашей беседе.

— Куда отвести его, господин?

— Наверх. Предупредите слуг и позовите принца Доримаса. Пойдемте. Не расстраивайся, Аркос, тебя я тоже пригласил.

— Великий, еще есть время, заклинаю тебя, останови это избиение безвинных. Все наше добро за наши жизни!

— Я не люблю заставлять себя ждать даже тех, кто мне прислуживает. Идем.

Те, кто ждал, были странными слугами: почти обнаженные (всю одежду их составляли кожаные набедренные повязки), мускулистые, они стояли возле невысокого круглого бортика, напоминавшего колодец. Когда Нод вошел, они молниеносно склонились в почтительном приветствии и тут же выпрямились, словно для того, чтобы увидеть тех, кто сопровождал императора. Их лица, похожие скорее на физиономии висельников, чем слуг, остались совершенно безучастными.

— Сюда, любезный старик, и успокойся. Впрочем, разве что-нибудь может взволновать твою возвышенную душу?

— Дрожит только моя плоть, душа же спокойна.

— Достойный ответ. Я буду с удовольствием вспоминать о нем.

Нод подтолкнул его к огромному окну, освещавшему залу. Оно выходило в сад: были видны клумбы, на которых искусно выращенные цветы образовывали изображения трезубцев, дельфинов и солнца, аллеи, окаймляемые апельсиновыми деревьями и статуями, расставленными по краям, бассейны, вода в которых принимала лиловый или лазоревый оттенок мозаичной плитки, шумящие фонтаны, пронизанные солнечными лучами и распространявшие повсюду восхитительную свежесть, соцветия экзотических деревьев и в промежутках между их кронами — смеющееся полуденное море.

— Подумай только, мой дорогой Аркос, как мило было бы прогуливаться под этими тенистыми деревьями, какое счастье вдыхать аромат этих цветов, как побуждают эти красоты к возвышенным размышлениям! И как несчастлив должен быть тот, кто не может воспользоваться всем этим!.. Ибо этот несчастный — твой император, у которого даже нет времени отдохнуть в своем собственном саду. Время призывает его к делам. Лишь время властно над ним. За неимением лучшего он посылает туда своих гостей. Досадно, не правда ли?

— Прошу тебя, не затягивай мою казнь.

— Мне кажется, мой сын изволил почтить нас своим приходом…

Как только чернокожие носильщики опустили портшез принца возле колодца и император едва уловимым кивком головы отпустил их, палачи схватили старика и сбросили в яму. При виде его убеленной сединами головы, едва возвышающейся над краем колодца, Нод расхохотался демоническим смехом:

— Я же обещал тебе, что ты присоединишься к своему народу! Он там, в яме!

Через отверстие, сделанное на уровне земли, извиваясь, скользили растревоженные змеи: чтобы вспугнуть и выгнать их из нор, слуги развели под клетками огонь. Так казнили только знатных преступников.

— Твои, — рокотал Нод, — они там, вон они извиваются!

— Да падет на тебя проклятие за твою ложь и жестокость! — вскричал Аркос. — Атланты заплатят сполна, будь уверен, ибо они заслужили тебя, презренный император! Да покарают вас справедливые боги! Они собьют с тебя твою безумную спесь! Ты еще поплачешь кровавыми слезами, ибо в конце концов всему есть предел!

— Смотри, сын мой, — прорычал Нод, — вот тот человек, которому удалось убедить меня, что король Форенос жаждет взять в жены твою сестру; это его вероломство причина тому, что я отправил тебя к пеласгам добиваться этого союза с целью установить, наконец, нерушимый мир между нашими народами.

Змеи уже поднимали свои головы, было видно, как открываются их пасти и смертоносные зубы ищут добычу. Они оплели тонкие икры старика; лицо его исказилось и глаза наполнились слезящейся влагой, но губы продолжали выкрикивать проклятия:

— Тебе никогда не победить пеласгов! Твой развращенный народ, преданный сластолюбию, дрогнет в час сражения. Вот тогда-то, презренный тиран, пошатнется твое ложное величие и просияет свет истины! Ведь возвращение твоего сына — а Девы из Большого Храма предсказывали тебе это! — было только первым уроком твоей сумасшедшей надменности. Пеласги останутся, твой же народ истребят до последнего человека праведные боги, уничтожат его водой морской и огнем небесным! И ты, и ты погибнешь наконец, ненавистный владыка презренного народа, вождь, ведущий его к гибели, чудовище с лицом человека…

Нод хохотал. Его безумный, презрительный смех раздавался все громче. Голос Аркоса слабел, колени его подкосились, тело рухнуло в глубину колодца. Вмиг вся его белая туника покрылась змеями, сплетающими свои зеленоватые кольца и сталкивающимися головками с яростно пылающими глазами.

— Вот, мои дорогие князья, — объявил наконец император, — как кончают жизнь предатели. Прошу вас снисходительно извинить меня за этот перерыв в нашей беседе.

Доримас закашлялся, лежа в носилках. Гальдар поднес к его губам платок и, убирая его потом в карман, заметил, что он окровавлен. Нод подошел к сыну в некотором смущении и беспокойстве. Он заметил, что по лицу его катились слезы. Сквозь новый приступ кашля, сотрясавшего его слабое тело, император сумел различить слова:

— Довольно, отец!.. Довольно!.. Не надо этой резни!.. Они уже заплатили сполна!.. Прошу тебя, не надо!..

На лице Нода отразилось некоторое колебание. Затем, положив руку, украшенную множеством браслетов, на плечо одного из своих собеседников, он сказал, широко улыбнувшись и обнажив белоснежные зубы:

— Итак, мои дорогие друзья, на чем мы с вами остановились?..

Когда друзья наконец остались одни, на Посейдонис уже опускалась ночь.

— Врачи напоили его травами, — сказал Гальдар. — Они смазали его рубцы целебным бальзамом.

— Напрасный труд. Он обречен, говорю тебе.

— Откуда ты это знаешь? Ты говоришь, словно кудесник.

— На своей скамье, там, на галере, я научился видеть то, что скрыто от глаз.

— Принц уснул. Боли перестали его мучить. С ним осталась сестра.

— Какой пример самопожертвования!

Ош отвернулся, может быть, для того, чтобы Гальдар не заметил тени, промелькнувшей в его глазах: его снова охватила недавняя тоска.

— Ты поел? — спросил Гальдар.

— Я приказал накрыть на террасе. Я никак не могу привыкнуть есть под крышей. Мне все время не хватает воздуха, ветра.

— Ты, наверное, и по качке скучаешь?

— У меня раскалывается голова от этой тишины: ни криков, ни свиста плеток, ни шумящего моря…

— Это же только твой первый день на свободе.

Во время ужина, который, не сговариваясь, Ош и Гальдар постарались поскорее закончить, они не проронили ни слова, время от времени поглядывая друг на друга. Двое невольников безмолвно прислуживали им. Это были краснокожие с Большого Материка. Их черные как смоль волосы были стянуты лентами с воткнутыми перьями попугая. Гальдар не мог оторвать взгляд от трезубцев, выжженных на их плечах. Ему было стыдно. Глядя на него, Ош старался повторять его жесты: то, как он резал мясо или отпивал из кубка. Ему не нравилось это густое, сладкое вино, туманящее разум и в то же время согревающее изнутри. Его стесняла эта туника с пурпурной каймой, которую ему принесли после обеда, он все время боролся с желанием закатать рукава.