Все воспитание ограничивалось надзором за порядком и наложением взысканий за нарушение порядка.

Наказания, употреблявшиеся в отделениях, состояли в следующем: ставили на штраф во время рекреации; заставляли стоять во время обеда или ужина; лишали блюда за обедом или ужином; наказывали розгами; писали фамилию на черной доске; отделяли от товарищей; надевали на шею особый ошейник (наказание очень редкое).

Три последние взыскания мог налагать только директор корпуса. Ошейник делался из грубого солдатского сукна и надевался на голую шею ребенка. Хороши были педагоги, придумавшие такое позорное и антигигиеническое наказание!

Телесное наказание имели право налагать директор, инспектор классов, начальница и старшая дама в роте. Первые три лица исполняли это наказание при помощи сторожей, а дамы — при помощи нянек. Отделенная дама сама не имела права наказывать телесно, но так как не было примера, чтобы старшая дама отказала в просьбе отделенной дамы высечь мальчика, то это сводилось к тому, что каждая дама могла наказывать телесно, когда ей вздумается. Дамы считали розги ничтожным наказанием, и редкий день обходился без розог, причем секли одновременно нескольких детей за самые ничтожные проступки (так было по крайней мере в 3-й роте).

Для примера приведу следующий случай. Мальчик С. подарил своему товарищу Б. маленькое жестяное блюдечко, привезенное им из дома; последний подарил это блюдечко другому товарищу Ч. У Ч. однажды нашли подушку, вымазанную сажей; при разборе оказалось, что Ч. жарил на свечке ночника картофель, спрятанный им от ужина. Нашли и блюдечко. После разбора высекли Ч. за его вину, Б. и С. за то, что они осмелились дарить свои вещи; кстати высекли и брата С. за то, что у него нашли три или четыре пуговицы, которыми он играл. <…>

Если дама находила, что частое сечение мало приносит пользы, она обращалась с жалобой к директору Хатову, а этот добрейший старик, признававший единственным спасением детей розги, бывало, каждое утро, перед классами, молча манил к себе одним пальцем и с правой и левой стороны виновных по жалобам дам и, собрав к себе нередко целую шеренгу, отправлял остальных детей в классы, а свою шеренгу вел на расправу. <…>

Поощрительные меры в заведении были приняты следующие:

1. Двух лучших в отделении воспитанников назначали сержантами, обязанность которых состояла в наблюдении за порядком в отсутствие дамы, причем сержант давал отчет даме, кто без нее шалил, и таким образом делался судьей своих товарищей. О педагогичности такой постановки дела никому и в голову не приходило.

2. Одного следующего за сержантами лучшего воспитанника назначали ефрейтором, который должен был приносить перед классами книги своему отделению и отбирать их после класса.

3. Прибавка баллов в поведении.

4. Написание фамилии на красную доску в рекреационной зале, причем требовались и отличные успехи в ученье.

Обо всех этих наградах надо сказать то же, что было сказано о наградах за ученье: они развивали в детях честолюбие и зависть, да, кроме того, в классах хорошие успехи были по крайней мере следствием прилежания и внимания, тогда как хорошее поведение на глазах дамы нередко не было следствием хорошей нравственности; бывали дети, только казавшиеся хорошими.

Поддерживая хорошее поведение поощрением детей и наказывая за дурное поведение, классные дамы были убеждены, что они добросовестно исполняют все, что от них требовалось, и, спокойно усевшись на дежурстве на стуле, вязали себе чулки, оставляя детей заниматься чем им угодно, лишь бы не было беспорядков. Беспорядки же большей частью являлись в драках между детьми, в драках, которые меня, перешедшего из малолетнего отделения, где их не было, первое время до крайности поражали. Чуть только малейшее несогласие, смотришь: уж один из споривших доказывает свое право кулаком, и пошла потасовка. Но пара глаз дежурного дядьки зорко смотрела за такими поступками, и, схватив виновных за руки, дядька тащил их через залу к классной даме. Последняя, поставив обоих без разговоров стоять, успокаивалась и снова принималась за чулок.

А дети, видя в своих наставницах лишь карателей, никогда не обращались к ним за помощью или советами в своих играх или разговорах; они совершенно удалялись от них и приходили к ним только с жалобой. Отношение детей к даме здесь было совершенно другое, нежели в малолетнем отделении.

Но дети Александровского корпуса умели играть, они не скучали, умея всегда найти себе занятие. Никто не руководил детскими играми, но никто и не мешал им играть, лишь бы они не беспокоили дежурную даму. Кем и когда были внесены в заведение игры: самими ли детьми или кем-либо из воспитывавших, мне неизвестно, но я уже застал самые разнообразные игры и занятия, которые, передаваясь от одних детей другим, поддерживались в заведении постоянно. Сами дети разделяли свои занятия на два рода: на летние и зимние. К первым дети переходили, как только их в первый раз выводили на плац, а последние разделялись по месяцам.

Как только в апреле выпускали на плац, тотчас являлись бумажные змеи, которые приготовляли дети сами, без всякой посторонней помощи, при этом змеи выходили большие, с разными затеями, запускались нередко так высоко, что огромнейший змей казался маленькой бумажкой. Необходимые для змея нитки привозили дети из дому, после праздников Пасхи (единственный, впрочем, раз было роздано по мотку на отделение); дранки для змей дети приготовляли сами из щепы старых корзин, а для устройства хвоста и других частей существовали теоретические данные, которыми и поучались поступившие в заведение новички. Несколько позже, в конце мая, когда уже переходили гулять на луг, змеи уже не запускались, оставались другие игры; к ним присоединялось выбивание барабанных боев, для чего нужно было иметь только две палки, а барабан заменяла скамейка.

Любимейшим же занятием детей в летнее время было собирание, кормление и воспитание гусениц, причем наблюдали их превращение. Этим занимались дети все поголовно, собирали на листьях яйца насекомых, выводили из них гусениц, причем каждого рода гусеница имела свое, придуманное детьми название. Перед каникулами и в праздничные дни, а во время каникул ежедневно дамы (не дежурные) ходили со своими отделениями гулять в парк или в окрестности городские, и почти каждый мальчик имел при себе коробочку для насекомых и гусениц; иногда двое или трое собирали гусениц вместе и кормили их. Коробки для гусениц дети клеили сами, выказывая при этом замечательную изобретательность и находчивость: картона не было, склеивали бумагу старых тетрадей лист на лист и получали картон, клей делали из мякиша булки; коробки снабжали сверху стеклами, собирая на дворе все обломки стекол. Нередко из таких скудных средств выклеивались домики со стеклами и дверьми. <…>

В октябре, когда дети переходили гулять на двор, летние игры прекращались, и вообще зимой на воздухе никаких игр не было, потому что гуляли по мосткам в строю; тогда начинались игры и занятия в зале. До Рождества дети свивали себе из тонких веревок толстую, которую употребляли для прыганья. <…>

Во время Рождественских праздников устраивался в заведении маскарад, на который пять или шесть человек из каждого отделения являлись в костюмах; после маскарада начинался бал, в котором главным образом принимали участие посторонние воспитанники. В малолетнем отделении бывала елка, но игрушек детям не дарили.

От времени до времени заведение посещали члены императорской фамилии. Император Николай Павлович был при мне в корпусе два раза. Помню, как поразил нас, детей, его вид, когда мы увидели его в первый раз. Он пришел в столовую, куда тотчас же собралось все наше начальство, и какими все они показались нам маленькими в сравнении с императором! Мы долго говорили между собой об этом посещении государя и были убеждены, что нет человека выше его ростом.

Михаил Павлович бывал в заведении по два или по три раза в год. Бывало, построит нас в зале и устроит батальонное ученье под бой трех барабанов, потом заставит всех лечь и, лежа, катиться в одну сторону. <…>