Мария Савельевна всем своим тучным телом грузно повернулась к Лосеву. Глаза их встретились, и неожиданно на отёкшем, суровом лице буфетчицы мелькнуло какое-то подобие улыбки и суровый взгляд чуть смягчился.

— И какой же у вас вопрос ко мне, гражданин? — спросила она уже совсем не сухо и не величественно, как вначале, а с некоторой, казалось бы, симпатией и даже желанием помочь.

— У меня их целых четыре, с вашего разрешения, — улыбнулся Лосев.

— Ну давайте, давайте, хоть четыре, хоть сколько, — добродушно разрешила Мария Савельевна. — Раз уж из города приехали. Надо же.

— Первый: вы работали позавчера вечером?

— А как же. До ночи чухонилась. Пропади оно всё тут.

— И вот пирожки эти, — Виталий указал на стойку, отметив про себя, между прочим, изменения в тоне, каким теперь говорила с ним буфетчица. — Они позавчера тоже в продаже были?

— Ну, были. Что ж тут такое? Товар ходовой.

Она снисходительно усмехнулась.

— До самого конца работы они в тот день были? — продолжал допытываться Лосев.

— До самого, до самого. Чего ж им не быть?

— Ну а пиво было?

— А что такого? Мне указание дано, я и продаю. А уж набежало… Их как электричеством всех ударило, откуда только узнали.

— Ясное дело, — вздохнув, согласился Лосев, про себя досадуя такому внезапному скоплению покупателей в тот момент, и, улыбнувшись, заключил: — Вот и все четыре вопроса, Мария Савельевна, как раз и уложились. Ну а теперь постарайтесь вспомнить, не заглянул ли к вам в тот вечер, часов так в двенадцать…

— Перед самым, выходит, закрытием?

— Вот-вот, именно так, — с ударением произнёс Виталий. — Перед самым закрытием вот этот человек. — И он передал Марии Савельевне фотографию.

— Ха! — воскликнула она, едва взглянув. — С портфелем, малявка такая? Ну, точно.

Профессиональная память на лица у тех, кто всё время обслуживает людей, не раз помогала, а то и выручала Лосева. И он привык полагаться на таких людей, на их память, если, конечно, был убеждён в их искренности. Между прочим, Виталий знал, что наблюдательность таких людей одним запоминанием не ограничивается. Она обычно включает ещё и мгновенную узнаваемость ими некоего как бы социального и профессионального статуса появившегося перед ними человека. И потому, когда Мария Савельевна узнала по фотографии того маленького человека, Виталий быстро, пока не успел стереться в её памяти возникший образ, спросил:

— Кто он такой, как, по-вашему?

— Да скорей всего, торговые занятия, — задумчиво просипела Мария Савельевна. — Вроде бухгалтер или завмаг. Глаз очень быстрый. И потом, портфель у него был, — она многозначительно подняла толстый палец. — Цеплялся он за этот портфель не знаю как. Смех прямо. Одной ручкой ел да пил, а другой его не отпускал. Ну а потом гнать я их стала, потому как закрывать мне было пора. По понедельникам мы до двенадцати.

— Кого же это «их» стали гнать? — насторожился Виталий.

— А с ним ещё один был, мордатый, глазищи наглые. Всё зыркал по сторонам. Волос — во! — копна. Как теперь, знаете, модно у всяких певцов там. Ну и курточка. Ох, с этой курточкой мне мой сыночек всю плешь проел. А где я ему достану? Зелёная такая, жатая, с карманами всюду. Ну, я её враз узнаю, что вы! Ко мне он не подошёл, за столиком остался, вон за тем, — она указала толстой рукой на один из дальних столиков. — Этот подошёл, с портфелем. Сам всё и унёс.

— С портфелем, значит, — задумчиво повторил Лосев и уточнил: — А какой из себя портфель, заметили?

— А чего тут замечать? Большой, чёрный, два жёлтых замка на ремнях. Богатый, словом, портфель. С деньгами небось.

— М-да, — как бы согласился с ней Лосев, рассеянно потерев подбородок точно таким жестом, как делал это обычно Цветков, и снова спросил: — А гнать вы их стали в двенадцать? И сразу они ушли?

— У меня не задерживаются, — самодовольно усмехнулась Мария Савельевна. — Я видом беру. Как сказала — всё. Сыр даже не доели. Ноль часов пятнадцать минут было. Это я точно вам говорю, — она покосилась на фотографию. — Подхватил свой портфельчик, и будь здоров.

«За полчаса до смерти», — подумал про себя Виталий, и на миг ему стало даже не по себе от этой непредсказуемости судьбы.

— А разговор вы их случайно не слышали, хоть что-нибудь? — спросил он снова. — Отдельные слова хотя бы.

— Ругались, — махнула рукой Мария Савельевна, но тут же подняла палец. — Или нет, вру. Тот, в куртке, его вроде как уговаривал. А этот ни в какую. Чего-то он говорил… — Она задумалась. — Нет, не помню. И чего вы этим сморчком махоньким интересуетесь, неужто натворил чего?

— Да так, — усмехнулся Лосев. — Очень мы, знаете, любопытные. До всего нам дело есть.

— Ну да, да, — охотно, со смешком подтвердила толстая буфетчица и мельком взглянула на Войцеховского, не проронившего ни слова на протяжении всего разговора, как бы всё ещё сердясь за её бестактные слова насчёт «ничего не получила». — Это точно, — согласилась Мария Савельевна, — вам до всего дело есть.

И Лосев не разобрал, говорит она это одобрительно или насмешливо, и только по её заплывшим поросячьим глазкам, сейчас сузившимся до щёлки, чтобы не выдать себя, он понял, что никакого одобрения в её словах нет и относится это главным образом к Войцеховскому.

— Вы этого человека с портфелем первый раз видели? — задал он новый вопрос. — Раньше к вам не заходил?

— Нет, — покачала головой Мария Савельевна.

— А тот, в зелёной куртке?

— Тот-то? Да вроде мелькал.

— В такое же время?

— Бог его знает. Врать не буду.

— Ладно, Мария Савельевна, — вздохнул Виталий. — Спасибо за хороший разговор. Вы просто бесценный человек. Если разрешите, я к вам через денёк-другой ещё разок загляну. Может, вы чего интересного вспомните про тех двоих.

— Заходите, — величественно разрешила Мария Савельевна, вытирая локтём пот со лба. — Чего ж не поговорить. Только вспомнить не обещаю.

На том они и расстались.

Вернувшись в отдел, Лосев и Войцеховский расположились на стареньком диване, втиснутом между столами. Тесно было в комнате. Но сейчас здесь никого не было. Некоторое время оба молча курили, словно перебирая в уме подробности состоявшегося разговора, потом Виталий сказал:

— Что-то неважная у тебя тут слава, Димочка.

— Подумаешь, — презрительно пожал плечами Войцеховский. — Чего только по злости баба не сбрехнёт. Воровать не даю, и все дела.

— Нет, не все дела, — жёстко возразил Лосев. — Ты, я так понял, активно здесь пасёшься. — Он насмешливо покосился на Войцеховского. Тот вскипел от негодования:

— Откуда эти данные? У тебя что, факты есть? Ну давай, давай, выкладывай, раз так. Пиши рапорт, топи!

Он вскочил с дивана и теперь уже сверху вниз, как рассерженный зверёк, смотрел на Лосева. Верхняя губа у него от возбуждения подёргивалась, и короткие усики, казалось, воинственно топорщились, обнажая мелкие, частые, желтоватые от курения зубы.

— Ты сядь, — примиряюще сказал Лосев. — Фактов у меня нет, так что писать не собираюсь. А вообще работа наша много соблазнов имеет, ты это и сам понимаешь. Власть. Димочка, какая-никакая, а власть.

— Философ, — насмешливо заметил Войцеховский, заметно успокоившись и небрежно развалясь на диване. — Тебе в замполиты надо идти. Будешь всех воспитывать. Хотя… — Он всё-таки старался быть объективным и потому снисходительно добавил: — Сыщик ты тоже неплохой.

— Ну, спасибо, — улыбнулся Лосев. — А теперь давай подумаем. Как могли эти двое появиться в буфете около двенадцати ночи?

— И один из них с портфелем, будто с работы.

— Вот-вот. Что же это за работа такая, которая в двенадцать ночи кончается? Или так поставим вопрос: что же они после работы делали, если только в двенадцать ночи перекусить заскочили?

— М-да, — с сомнением покачал головой Войцеховский. — Вопрос.

— А ты прикидывай. Ну что может быть?

— Да мало ли куда они после работы могли зайти. Тысячи дел у всех.