Будто ведомые чьей-то невидимой рукой, они снова оказались в кондитерской с непревзойденным «волшебством». За другими столиками их ухоженные ровесницы отламывали ложечками маленькие кусочки от своих пирожных и весело болтали о всякой ерунде. Почему лишь Анна и Лотта в таком возрасте были обречены на бесконечное копание в войне, в истории, колесо которой все равно не повернешь вспять?

Они выжидающе смотрели друг на друга, подняв глаза от пустых десертных тарелок.

— То, что я тогда услышала через вентиляционный ход, было потом в точности исполнено, — первой нарушила тишину Анна. — Я прочитала об этом спустя много лет. Им надоел художник-дилетант. Все началось со Сталинграда, перевернувшего образ мыслей нацистского дворянства — ведь и их сыновья там погибли. Великой мечте пришел конец. Военные эксперты из их круга поняли, что войну не выиграть, что по мере продвижения русских дворянским поместьям и всему их положению в обществе грозит опасность. Так родился заговор. Фрау фон Гралиц предложила свои услуги — скорее всего, под влиянием отца, пылкого пруссака старой закалки со связями. А я в своей комнате для прислуги слышала все, о чем шептались внизу, — так, как если бы сидела рядом! Там присутствовали все заговорщики, разработавшие покушение до мельчайших деталей. Если бы не страшное невезение, все бы у них получилось. В Бендлерских казармах уже все было на мази: по сигналу офицеры должны были поднять мятеж, арестовать правительство, сформировать коалицию и незамедлительно предложить мир. Конец войне! Если бы это удалось, то Мартин остался бы в живых, как и миллионы таких же, как он, уцелели бы многие города. Моя собственная жизнь сложилась бы совершенно по-иному. Лучше или хуже, не знаю, но уж точно не интереснее — Господи, я стала бы домохозяйкой в Вене! Но тогда эти мысли до меня не доходили. Я была законопослушной гражданкой, хотя и не слишком верила в фюрера. Но я тогда верила в необходимость власти, впрочем, как и сейчас… В этом я истинная немка, признаю. В следующее воскресенье приехал Мартин. Я рассказала ему обо всем, что слышала. Он побледнел как полотно.

— Держи язык за зубами, — велел он, — ты ничего не слышала. Вообще ничего. Дай Бог, чтобы выгорело!

Лотта заказала еще чаю.

— Сейчас, задним числом, уже не важно, разболтала бы ты о плане или нет. Ты преувеличиваешь значение своей скрытности — покушение бы провалилось в любом случае.

Анна не соглашалась.

— Если бы я предала их на той стадии, то, возможно, созрел бы другой, более успешный план. В таком случае мне не стоило молчать…

За этим умозрительным доводом последовала бессмысленная дискуссия, в которой слово «когда» зачастую употреблялось в значении «в случае, если». В выдвигаемых ими гипотезах они сами определяли ход истории, при этом беспрестанно ссорясь, в основном потому, что Лотте был присущ дух противоречия. В результате схоластических споров они покинули кафе: взвинченная и измученная Анна — убедить сестру казалось делом невозможным (ну какой еще нужен аргумент?) и Лотта, раздраженная тем, что Анна приписывала себе заглавную роль в событии, которое всецело разворачивалось помимо ее воли.

— Если бы Гитлер возник из-за угла и у тебя в тот момент был в руках пистолет, ты бы выстрелила?

Леон Штайн посмотрел на нее и страдальчески улыбнулся. Они брели по лесу, он был на голову ниже Лотты. Хладнокровно прогуливаясь по буковой аллее средь бела дня, он взял ее за руку, как невесту. Это хладнокровие являлось частью стратегии по выживанию — до сих пор его гусарство сходило ему с рук. Собственная смерть Леона не страшила, но зато гораздо сильнее его волновала гибель других.

— Думаю, да, — неуверенно ответила Лотта, — вот только не знаю, получилось ли бы.

Они прошли мимо деревьев, которые, вопреки предсказаниям ясновидящего, по-прежнему хранили тайну ящичка. По его совету, они прочесали всю местность, но ничего не нашли: почва была взрыхленной, как будто территорию оспаривали колонии кротов. «Где-то в районе пятого дерева» тоже звучало весьма расплывчато.

— У меня проблема, — сказал Леон. — Несколько месяцев назад мы разместили еврейскую семью — мужа, жену и детей — по трем разным адресам. Женщину тем временем сдали. Однако вслед за арестом последовало ее скорое освобождение. С тех пор она беспрепятственно разгуливает по улицам, а схвачены некоторые из нас: те, кто укрывал ее, снабжая продуктовыми талонами и нужными документами. Мы проследили за ней и собрали доказательства. Ты понимаешь, что мы не можем спокойно ждать очередной жертвы.

Он смотрел на нее полузакрытыми глазами и говорил как в полусне.

— Мы приняли решение ее ликвидировать.

Он крепче сжал ее ладонь.

— Иногда необходимо поступиться одной жизнью ради спасения других.

Лотта испуганно на него смотрела.

— Во благо моей семьи я тоже способна на многое… наверное…

— Вот именно, — кивнул он.

— Кому это поручено? — спросила она после длинной паузы.

Маленький человек, который не мог позволить себе уклоняться от ответов на важные вопросы, пнул кончиком ботинка корень дерева, торчащий на тропинке.

— В том-то и проблема.

После очередного недолгого отсутствия он вернулся домой в страшной спешке; стекла его очков сверкали тревожными огоньками. Времени для расспросов не было.

— Облава, — он махнул рукой непонятно куда, — они будут здесь с минуты на минуту.

Домом завладел привычный хаос. Нелегальные обитатели, не имеющие права ни на один квадратный сантиметр площади, будто улетучились. Игральные карты, еще теплые от их рук, запрещенные книги, незаправленные постели — они потрясающе поднаторели в заметании следов. Обычная голландская семья демонстративно принялась за свои ежедневные хлопоты, в надежде, что оглушающий стук их сердец останется неуслышанным.

Как обычно, они полагали, что Эрнст Гудриан вместе с другими прячется за зеркалом, но тут он вдруг появился на кухне в запотевших очках, длинном кожаном пальто и с вещевым мешком за плечами. Он обратился к Лотте, деловито моющей посуду.

— Я пришел попрощаться…

Он протянул ей дрожащую ладонь. Лотта вытерла руки о фартук.

— Попрощаться? Почему?

— Я… я больше не могу… — пролепетал он, сняв с носа очки и возвратив их на место. — Этот нарастающий внутри страх… Я ухожу.

— Уходишь? — повторила Лотта и вплотную приблизилась к нему. — Тебя тут же загребут! Что на тебя нашло, ты же всех нас выдашь!

Он нервно замотал головой.

— У меня с собой мышьяк… — успокоил он ее.

От удивления Лотта раскрыла рот.

— Мышьяк? — она делала ударение на каждый слог. — Ты с ума сошел… дай сюда пальто и сумку тоже…

Она настоятельно протянула руку. Он не двигался. Что это? Голоса вдалеке? Лай собак? Рев моторов? Вместо глаз она видела лишь дурацкие запотевшие очки на узком лице, белом и стянутом от напряжения, — может, стоит его хорошенько отхлестать по щекам? Они словно гипнотизировали друг друга, молчаливо боролись силами на фоне надвигающейся какофонии.

— Пошли, — скомандовала Лотта.

Она стянула с него вещмешок, помогла снять пальто — он ей неожиданно подчинился, словно собака, вопреки инстинктам слепо идущая за своим хозяином.

— Но в шкаф я больше не полезу, — крикнул он строптиво. Не позволив себя разубедить, он повернулся и стремительно выбежал из кухни с сад, прямиком к своей мастерской. Лотта осталась на кухне с его вещами.

Перед домом затарахтел полицейский фургон. Дюжина солдат рассредоточилась, согласно строгим инструкциям. Одни расположились на стратегически важных постах, преграждая путь возможным беженцам, другие обыскивали дом и проверяли, нет ли в нем потайных помещений. Один офицер, пробираясь между яблонь, решительно направился в сторону садового домика. В родительской спальне солдаты поддались на уговоры хозяйки дома полюбоваться видом из сводчатого окна. Безоблачное небо и солнце, проникающее сквозь ветки, казалось, исключали всякую опасность. Вокруг мастерской было подозрительно тихо, и обеспокоенная Лотта, прилипнув к окну, до смерти боялась увидеть Эрнста Гудриана, выходящего на улицу с поднятыми руками и приставленным к спине дулом автомата. В конце концов она не выдержала и пошла вслед за офицером. Как бы ненароком, она бросила взгляд в окно. Эрнст со съехавшими на середину носа очками держал незаконченную скрипку и с воодушевлением что-то рассказывал. Положив фуражку на верстак, офицер увлеченно слушал, то и дело кивая и поглаживая подбородок. Лотта открыла дверь. Оба рассеянно обернулись. Средним пальцем немец ласково погладил корпус скрипки, висевшей на стене: