Папа поднимается от пиршественного стола с поклоном.

— Присаживайтесь, батоно, закусите с нами, — приглашает он. — Чем богаты, тем и рады…

Пастух улыбается в ответ и тоже кланяется с достоинством, которое присуще горцам.

— Некогда, батоно, — отзывается он. — Хоть Шайтан и стережет, однако сейчас нельзя стадо оставлять. Орел летал. Спрятался где-то, ждет.

Но папа приглашает так настойчиво, что пастух, помедлив, присаживается рядом с нами:

— На одну минутку, батоно. Не обижайтесь…

Папа придвигает гостю бутерброды и пирожки, наливает в алюминиевый стакан лимонад. Старик в свою очередь, скинув одним движением плеч бурку, достает из кармана обширных шаровар сверток, аккуратно завернутый в чистую тряпочку. Там оказывается белый слиток овечьего сыра.

Острым складным ножичком пастух быстро и ловко нарезает сыр, раскладывает ломтики веером на салфетке.

— Прошу, батоно, кушайте. Я учил, племянник Реваз делал. Совсем вкусный «чуда» получился. И вы, дети, кушайте, пожалуйста! — Отрезав от слитка еще кусок, старик коротким свистом подзывает собаку; та неслышно подходит, кося настороженным взглядом на меня, папу, Амалию.

Старик протягивает сыр, и она берет доверчиво и не спеша, будто это и не она только что с жадностью ловила брошенный ей кусок.

Проглотив сыр, собака благодарно лижет руку пастуха, а он, сильно и ласково потрепав по загривку, отталкивает ее.

— Теперь туда иди! — Он повелительно машет в сторону стада, и собака, еще раз скользнув взглядом по нашей «скатерти-самобранке», деловито трусит в сторону овец, рассыпавшихся по склону холма.

— О, Шайтан умный! Как человек умный! — покачивает головой старик. — Шайтан с овцами рядом — я спокоен: никто овцу не обидит… Ни волк, ни шакал не подойдут…

Я впервые вижу горного пастуха так близко и с любопытством разглядываю лохматую папаху, черную бурку, наборный в серебре пояс. Старик держится со спокойным достоинством, словно он — хозяин этих гор и озера — принимает гостей, случайно забредших в его владения.

Пройдет много лет, и я услышу забавную историю, которая напомнит мне полузабытый эпизод моего детства. Некий ученый-француз, путешествуя по Грузии, вот так же встречает в горах крепкого старца, окруженного овцами и псами. Сидя на камне, старец почитывает какую-то толстенную книгу и на чистейшем французском языке объясняет чужестранцу, как добраться до ближнего селения. Вернувшись в Европу, ошеломленный путешественник в своих записках с восторгом обобщит: Грузия — страна поразительной культуры, даже пастухи великолепно изъясняются по-французски. Но шутница судьба, оказывается, свела туриста со знаменитым грузинским писателем Александром Казбеги — подобно Льву Толстому, тот любил уединение, природу, бесхитростный крестьянский труд…

Старик ест неторопливо, легко и бережно поддевая ножичком ломтики сыра. Раза два он настороженно оглядывается на недальние склоны, где разбрелись овцы. Папа замечает его беспокойство.

— Неужели, — спрашивает он, — орел может утащить взрослую овцу?

Вскинув над головой руку с ножом, пастух смотрит на папу с торжественной гордостью.

— О! — громко восклицает он. — Орел может, батоно! Может! Сильная птица! Царь-птица! В селении, говорят, маленькую девочку унес… Как и вы, шли в горы, девочка бегала, цветочки рвала. И — откуда взялся! Камнем упал, схватил в когти и унес… Мать с ума сошла — одна дочь была…

Рассказывая, старик поглядывает на меня, и мне становится не по себе. Я со страхом смотрю в небо и прижимаюсь к папе.

— Не надо бояться, девочка! — смеется старик. — Отец рядом, не будет беды…

Я внимательно рассматриваю пастуха, его словно высушенное солнцем лицо. Интересно, а что сказал бы о нем Гиви? Наверно, тут же придумал сказку, в которой жили бы такие вот мудрые старики, окруженные могучими и покорными псами.

Потом пастух расспрашивает папу о том, что происходит в мире, в Тифлисе он, оказывается, бывает не чаще трех-четырех раз в году.

— Человек, батоно, должен жить в горах, ближе к небу, — убежденно говорит он. — Здесь воздух как виноградный сок, пей его — проживешь сто… двести лет! О, я тоже могу жить в Тифлисе — родных много, но там дышать тяжело. Человек в городе больной, вялый. Есть у меня двоюродный брат, Котэ. Кондитер. На кого стал похож: толстый, ходит — задыхается…

Я чуть не подпрыгиваю на месте: дядюшка Котэ? Это про него говорит пастух? Про него, веселого, с глазами-изюминками, с черными глянцевитыми усами? Неужели дядюшка Котэ — родственник старого пастуха? Чудеса, да и только!

Резкий, тревожный лай Шайтана прерывает беседу. Мы с тревогой смотрим в сторону стада — над ним низкими кругами летает огромный орел. Овцы сбились в плотную кучу, и Шайтан с яростным лаем носится вокруг них. Даже издали видно, как шерсть пса встала дыбом. Кажется, ярость вот-вот подкинет его над землей, и он взлетит и намертво вцепится в хищника острыми желтыми клыками. Сейчас Шайтан действительно похож на дьявола.

Подхватив бурку, старик по-мальчишески легко бежит к стаду, щелкая на ходу бичом.

Прикрыв глаза от солнца ладонями, мы напряженно наблюдаем за поединком орла и собаки. Стоит хищнику опуститься чуть ниже, как Шайтан, словно подброшенный невидимой пружиной, прыгает навстречу птице. И у той не хватает дерзости сразиться с овчаркой. Широкими кругами орел взмывает все выше, все дальше от земли.

— Уй мэ, ай да Шайтан! — с восторгом кричит Амалия, прыгая на одной ножке.

— Ха-ароший пес, — похваливает и Васька, а от него не так-то легко дождаться похвалы. — Мне бы такую собаку!

Издали мы видим, что с другой стороны к стаду поспешно идет молодой парень в черной сванской шапочке.

— Реваз! Реваз! — кричит пастух, размахивая папахой.

Ага, так это и есть Реваз, племянник старика, тот, который умеет делать такой вкусный сыр!

Мне хочется, чтобы старик пастух вместе с Ревазом подошли к нам и рассказали что-нибудь еще, но старик, прощаясь, машет нам издалека папахой.

Возвращаемся мы тем же тряским трамваем, притихшие, уставшие от зноя и яркого света. Клонит ко сну. И когда я закрываю глаза, в них вспыхивают и потухают красные и оранжевые круги. От толчков и дребезга трамвая я то и дело просыпаюсь и вижу сидящего напротив Ваську с корзинкой на коленях. Там, прикрытая привядшей травой, спит подаренная мне черепаха — она будет жить на нашем с Гиви балконе. Хорошо!

С той самой минуты, когда за необычными посетителями бабушкиной мансарды затворилась дверь, Гиви потерял покой. При первой встрече он назвал странных гостей «волшебниками», и его фантазия все последние дни без устали рисует невероятные приключения, героями являются таинственный старец в чалме и его телохранители…

Гиви утверждает: зеленую чалму может носить лишь тот, кто побывал в Мекке, поклонился священной могиле Магомета. Значит, и наш Волшебник был там. Почему-то по пути с Черепашьего озера я все время думаю об этом, думаю о Гиви.

Дома, наскоро поужинав, я сразу же бегу на балкон — не терпится показать Гиви черепаху и красавиц пепел, рассказать о старом пастухе, о схватке Шайтана с орлом. И, как ни странно, я чувствую себя виноватой перед Гиви: я-то весь день развлекалась, а он без конца скручивал бумажные свои цветы. Бедный, ему так хотелось поехать! Наверно, соскучился и ждет меня.

Предчувствие не обманывает — я застаю нахохлившегося Гиви на балконе в качалке, на коленях раскрытая книга, но он не читает, а невидяще смотрит куда-то вдаль. Я довольна: он рад моему возвращению.

Черепашка ему нравится, мы по очереди вертим и нянчим ее, а наигравшись, укладываем спать в корзинку. И тогда я собираюсь торжественно показать мои главные сокровища.

Осторожно, чтобы бабочки не разлетелись, я приоткрываю железную коробку и поднимаю ее к глазам Гиви. Но, к моему удивлению, лицо его становится печальным, губы кривятся, словно ему причинили боль.