— Если бы — что? — приподняла брови Принцесса.

— Если бы сердце моё не было уже занято! — решительно признался ярл Эспеланн.

Она рассматривала красивое породистое лицо северного гостя, его бородку и гладко зачёсанные волосы, пламеневшие на солнце, серьгу, качающуюся в ухе, и чувствовала странную смесь облегчения — и разочарования из-за того, что ей предпочли другую женщину. Но первое было гораздо сильней.

— Ярл Эспеланн, зачем же вы тогда… а, понимаю! Наш с вами брак — идея королевы. С её величеством, говорят, шутки плохи.

Мужчина неловко улыбнулся.

— Точно!

— И вы хотите вернуться домой, заручившись моим отказом?

— Нет, ваше высочество.

— Нет?! — опешила Принцесса.

— Я не успел договорить, извините. Желай я, чтобы вы мне отказали, я не стал бы ничего объяснять. Ведь вы и так собирались сорвать помолвку, верно? Но если я уеду отсюда несолоно хлебавши, ваш отец найдёт вам другого жениха… а тётя Фредрикке не успокоится, пока не женит меня на подходящей мне по статусу женщине.

— А ваша избранница…

— С точки зрения тётушки, Аните не хватает знатности для того, чтобы породниться с королевской семьёй. Я обязательно найду выход, но мне нужно время. Если мы с вами будем помолвлены, оно у меня появится, понимаете? А вы избежите скандала — с его величеством королём Авитании, говорят, тоже шутки плохи.

Девушка молчала, и он продолжил, не зная, как толковать её молчание:

— Под разными предлогами нашу свадьбу можно откладывать много месяцев подряд. В крайнем случае, мы с Анитой обвенчаемся тайно, как только удастся усыпить тётину бдительность. Виновником скандала буду тогда я один. Но я уверен, мы сможем найти решение, которое устроит всех!

«Если я откажу ему сегодня, кто завтра займёт его место? Младший сын императора Франкии, идиот и пьяница? Старый развратник, брат кастильянского короля? Какой другой союз будет «чрезвычайно важным для Авитании»? И долго ли я смогу сопротивляться?» — подумала Принцесса с горечью.

— Ярл Эспеланн, полагаю, его величество до сих пор в оранжерее, — вымолвила она, наконец, и мужчина встрепенулся. — Ступайте к нему, просите моей руки… и можете сказать, что моё согласие вы уже получили. Папа будет счастлив.

— Благодарю вас, ваше высочество, — разволновался северный гость, поднёс к губам и коротко поцеловал её руку. — Я же говорил, что вы сокровище…

— Ступайте, ступайте, — поторопила девушка.

Вот и прекрасно! Самое время наведаться в Кленовый кабинет, пока его хозяин беседует в оранжерее с тем, кого мечтает увидеть своим зятем.

— А теперь, мой мальчик, мы с тобой познакомимся поближе!

По лицу придворного мага блуждала сладкая улыбка, глаза лихорадочно блестели, словно он, как и его жертва, провёл бессонную ночь. Скорее всего, так оно и было, но если одному мешали уснуть дурнота и страх, не отступавшие ни на мгновение, то другому — предвкушение близкого вивисекторского удовольствия.

«Познакомимся поближе»… Многоликий знал заранее, что утром услышит именно эти слова, и знал, что они означают. Поэтому он не выказал ни удивления, ни испуга, когда ему на голову легла сложная металлическая конструкция, холодные лапки которой плотно прижались к вискам. Демонстрируя свой страх, он выпустит его на волю, и тогда пиши пропало: даже если Принцесса не передумает, даже если она сумеет раздобыть ключ, толку от этого всё равно не будет!

В ногах у пленника, пристёгнутого, как и вчера, к кровати, придворный маг поставил круглое зеркало в широкой фигурной раме, наклонив его так, чтобы поверхность была видна им обоим. Многоликий предпочёл бы ничего не видеть, а потом внушить себе, что ничего и не случилось, но у Реймо были другие планы.

— Сопротивляться не советую, — почти ласково проговорил Потрошитель. — Я, в любом случае, получу то, что мне нужно, но если ты станешь мне мешать, процесс затянется и будет гораздо более неприятным!

Сегодняшней целью придворного мага были воспоминания Многоликого. У пленника и в мыслях не было сопротивляться. Наоборот, он намеревался помогать, как ни тошно было думать, что алчному взгляду мерзавца Реймо придётся отдать самое сокровенное. Сейчас важнее всего удержать в тайне визиты Принцессы! Злыдни болотные, пусть смотрит на что угодно, на маму, на домик-развалюху в предместьях столицы, на пацанов с Подгорной улицы, на Иду и на тех, кто был до неё, пусть следует за своим подопытным куда угодно, лишь бы не появилось в зеркале знакомое магу нежное девичье личико! Лишь бы он не прочитал по губам заветное: «Я принесу вам ключ!..» Если ленту памяти виток за витком раскручивать перед ним с самого начала и делать это как можно медленней, он просто не доберётся нынче до последних двух дней.

Металлические лапки на висках потеплели и как будто пульсировали, посылая болезненные импульсы внутрь черепной коробки. Голова закружилась, зрение расфокусировалось, превратив окружающие предметы в мутные цветные пятна, и только зеркало впереди было видно с устрашающей чёткостью. Его поверхность словно запотела, затянувшись молочным туманом, затем туман рассеялся, и вместо него возникло лицо молодой женщины с пышными рыжими волосами. Женщина светло улыбалась.

— Мать? — прохрипел Потрошитель.

— Да…

Первые детские воспоминания Многоликого, отрывочные и сумбурные, придворного мага не заинтересовали. Равнодушно глядя в зеркало, где сейчас маячили дощатый потолок и серые от старости занавески в мелкий жёлтый цветочек, Реймо спросил:

— Когда ты узнал о своём даре? Это она тебе рассказала?

Пленник помотал головой.

— Вспоминай.

Он вспоминал. Медленно. Очень медленно. Вспоминал маму, которая в те годы много плакала и хваталась за любую работу, но ещё не болела. Дом, дышавший на ладан, но ещё пригодный для жилья и по-своему уютный. Незатейливые игрушки, которые мама мастерила в редкие свои свободные часы. От картин, сменявших друг друга на зеркальном экране, щемило в груди, Многоликий даже рад был вновь увидеть давно утраченный мир, однако раскаленные гвозди, вонзившись ему в виски, разом его отрезвили. Реймо выплюнул:

— Быстрей! — и принялся подстёгивать пленника при каждой ненужной задержке.

Голодное и нищее, но согретое материнской любовью детство закончилось, как только мама заболела. Она слегла за полгода. Многоликий, которого тогда никто ещё так не звал, пытался работать — разносчиком газет, уборщиком, мальчишкой на побегушках у рыночных торговцев. Но грошей, что ему платили, не хватало даже на клейкий дешёвый хлеб, не говоря уже о враче и лекарствах для матери.

События тех дней он помнил так ярко, словно они случились вчера.

Его всегда дразнили — за то, что их крошечная семья была самой бедной в посёлке, за то, что он рос безотцовщиной, за то, что был нескладным и странным. Он привык: иногда огрызался, иногда кидался в драку, чаще не обращал внимания. Но в этот раз зверята-сверстники мишенью своих насмешек выбрали не его, а маму — маму, которая, мальчик знал, совсем скоро уйдёт от него навсегда. Они окружили его, выкрикивая грязные несправедливые слова и кривляясь, в глазах у него потемнело от ярости, он изготовился броситься на них с кулаками — один против десятерых… И тут тело скрутило судорогой, каких у него отродясь не бывало! Очнувшись, он увидел, как его мучители, истошно крича, бегут врассыпную, а в следующий миг понял, что вместо рук и ног у него — тяжёлые медвежьи лапы с глянцевыми чёрными когтями.

— Отлично, отлично! — воодушевился придворный маг, пододвинул к себе внушительную конторскую книгу и застрочил в ней, попутно задавая вопросы.

Говорить было трудно, голова, шея и плечи пылали, и Многоликий чувствовал, что дальше будет хуже. Но о своей задаче — не дать Потрошителю увидеть в зеркале последние два дня — не забывал, поэтому на вопросы отвечал обстоятельно. Рассказал и показал, как впервые вернул себе человеческое обличье — вернее, как оно вернулось само, когда медведь взревел от ужаса громче, чем напуганные им дети. Как несся домой, не разбирая дороги, как решил на ходу, что не станет волновать маму, и как она догадалась обо всём по его виду. Заливаясь слезами, она твердила: «Я надеялась, что ты не такой… думала, проклятый дар тебе не достался… одни несчастья от него, он твоего отца и погубил!» — а больше ничего не хотела объяснять. Чтобы успокоить её, мальчик пообещал, что «проклятым даром» пользоваться не будет. Она поверила, или сделала вид, что верит — а вскоре её не стало.