Ибрагим был смущен, у него даже лысина вспотела, он не знал, что сказать, не смотрел в глаза. Да, девушка иногда навещала его, приносила фрукты, цветы; его, Ибрагима, это трогало, пожилой художник не был избалован вниманием женского пола... К тому же у девушки такое необычное лицо, что он не смог удержаться от искушения и попросил ее попозировать ему... Чон предвидел, к чему могут привести подобные сеансы: Шалахов хоть и гениальный художник, но наивен, как дитя, влюбчив, как студентка, девушка может веревки из него вить... Наконец, мысль о том, что его друг, который гораздо талантливее самого Чона, может прельстить Зару, выводила его из себя, он готов был измутузить ни в чем не повинного Ибрагима, своего друга, учителя...

— Запрещаю тебе ходить к Шалахову, — перехватив Зару в коридоре перед зеркалом, злобно шипел Чон.

Зара сделала пируэт — и оказалась в объятиях Чона.

— Ты что-то сказал? — шептала она у самых его губ, примагничивая все его тело...

— Я сказал: не смей ходить к Шалахову... — Чон невольно склонился над ее ртом.

— Кто ты такой, чтобы что-то мне запрещать! — Зара вывернулась из его рук и продолжила невозмутимо причесывать свои пышные волосы.

Ночью, обнимая Свету, он не мог заснуть... Зара, стоя на балконе, напевала: «Ело-ва, е-ло-ва...», и Чона охватывал озноб...

Однажды Чон отпер дверь своим ключом, будучи уверен, что дома никого нет, и направился в свою комнату. Открыл дверь в гостиную — и остолбенел: на ковре лежала Зара, бледная, волосы разметались, руки раскинуты... Чон бросился к ней, думая, что девушка потеряла сознание, — и вдруг Зара распахнула свои зеленые, хищные глаза и изо всех сил обхватила Чона, вставшего перед ней на колени, ногами... И смотрела, смотрела на него своими невыносимыми глазами, силой взгляда склоняя его все ниже, ниже... И вдруг, как пантера, вскочила на ноги, бросив его, распластавшегося по полу, выскользнув из-под его падающего на нее тела, — и с хохотом убежала.

Света заметила, что с мужем что-то происходит.

— Не поехать ли тебе в Москву, Павел, может, немного отвлечешься? — заботливо говорила она.

Чон согласился.

И вдруг вечером выяснилось — Зара едет с ним.

Она, видите ли, решила показаться своему врачу, и, раз случилась такая оказия, что Чон едет в столицу, пусть заодно отвезет свояченицу, добродушно говорил тесть.

Зара ухмылялась — на лице Чона и в самом деле была написана такая растерянность, что в голове у тестя промелькнула мысль, не поджидает ли Чона там, в Москве, какая-нибудь пассия. Но Чон тут же взял себя в руки:

— Знаете, я передумал. Пусть с Заремой едет Света. Ей полезно немного отдохнуть.

Да чего же, в конце концов, добивалась от него эта наглая девчонка?

Он снова приходил к Ибрагиму — в дверях его жилища Чона настигал знакомый аромат духов.

— У тебя кто-то был?

Ибрагим смотрел в сторону.

— Да.

— Кто?

— Девушка.

— Зара?

— Зара, — вздыхал Ибрагим.

— Зачем она приходила? Ты закончил ее портрет!

— Зашла поболтать. Очень умная девушка, очень...

Как-то Чон вошел в комнату Зары, чтобы как следует разобраться с ней, — она танцевала под магнитофон, держа в руках бутылку коньяка и бокал!

— Дай сюда. — Стукнув по клавише магнитофона, Чон властно протянул руку за початой бутылкой.

Зара с готовностью сделала навстречу Павлу несколько шагов, протягивая ему бутылку и бокал, — и вдруг у самых его ног уронила то и другое...

— Ох, беда-то какая! — насмешливо вскрикнула она.

Коньяк вылился на домашние тапочки Чона.

Зара гибким движением встала перед ним на колени.

— Дай-ка я тебя переобую, — сказала она, глядя на него снизу вверх.

С коротким гневным криком Чон пнул бутылку и убежал прочь...

Наконец, как-то утром он проснулся от запаха знакомых духов — рядом с ним, подперев лицо ладонью, лежала Зара, совершенно голая.

Несколько секунд они смотрели друг на друга, а потом начали обнимать друг друга с такой силой ненависти и любви, что захрустели кости...

После этого наступило сплошное безумие.

Зара подстерегала его повсюду, в разных углах дома, нисколько не заботясь о том, что их могут увидеть, даже напротив, желая этого.

Она требовала, чтобы он бросил Свету и уехал вместе с нею в Москву.

Зара хотела учиться в эстрадно-цирковом училище и была уверена, что поступит туда. Она убеждала Чона, что и ему Москва тоже необходима как воздух. В наших палестинах ни он, ни она никогда ничего не добьются, а там их обоих ждет слава, деньги, любовь, свобода, все-все, что только может дать человеку эта жизнь, если только он не спасует перед трудностями, как перед любящей женщиной.

Чон слушал ее и поражался — откуда в этом юном существе столько честолюбия, столько высокомерной, страстной силы и цинизма.

— Ну и что из того, что Света мне сестра, — пожимала плечами Зара. — Я люблю тебя! Ты мне больше чем родной! Мы с тобой одной крови! Все другие, — пренебрежительно говорила она, — бескрылые, обыкновенные, скучные! Света — певица, а ведет себя так, будто она — никто! Совсем не придает значения своему таланту! Как так можно? Нет, мое имя очень скоро будет известно всему миру, увидишь! И твое тоже, Павел!

А потом все смешалось в такой густой клубок чувств и событий, что Чон, сколько позже ни пытался припомнить их последовательность, ничего толком не понимал: в памяти остался только разговор со Светой, потрясенной двойным вероломством сестры и мужа, но сумевшей сохранить чувство собственного достоинства и скрыть то, что она узнала, от родителей. Вину за развод Чон взял на себя, сказав, что в Москве у него есть любовь. Чон переехал к матери, которая долго не хотела его принимать, потому что у нее в этот период был бурный роман с молодым человеком. Ревность к Ибрагиму, с которым Зара напропалую кокетничала, гибель Шалахова, по пьяной лавочке врезавшегося на своем «жигуленке» в дерево, — все это как будто вытолкнуло их обоих, Зарему и Павла Чонгара, из родного городка.

Зара сказала родителям, что едет в Москву поступать в училище, куда благополучно и поступила, сняв для себя квартирку, а Чон уехал вслед за нею, долгое время кочевал по знакомым, — Зара почему-то не пускала его жить к себе, редко даже позволяла ему оставаться у нее на ночь, — а потом Пашка Переверзев свел его со знаменитым скульптором, который оставил на них с Пашей свою мастерскую и укатил за границу.

Глава 16

ПРОЩАНИЕ

— Ты знаешь, что со мной нельзя так обращаться, — спокойно, внушительно повторил Чон.

— А со мной такможно? — яростно выдохнула Зара.

— С тобой нельзя иначе. — Чон еще туже намотал волосы девушки на кулак.

Несколько секунд они смотрели друг на друга, как два смертельных врага, потом Чон впился в губы девушки поцелуем, так что зубы стукнулись о зубы.

Он обнимал ее с такой свирепой нежностью, словно хотел задушить.

Наконец, Чон оторвался от Зары, опустился на скамейку, стер помаду со своих губ.

— Ненавижу твою помаду, — произнес он.

— А что еще ты во мне ненавидишь? — промокнув платком снова выступившую на щеке кровь, ожесточенно поинтересовалась Зара.

— Все ненавижу.

— Дурак, — присаживаясь рядом с ним, сказала Зара. — Порез будет заживать долго... Что мне теперь сказать Лобову?

— Скажешь, что тебя заклеймил за твою низость мужчина, — совершенно успокоившись, сказал Чон.

— Я потому кажусь тебе низкой, что слишком много знаю о тебе, Чон!

— Что ты знаешь обо мне такого, чего бы я сам о себе не знал?

Зара окинула его злым взглядом.

— Это ты убил Ибрагима, — сказала она.

Чон вздрогнул.

— Ну-ка, ну-ка, это что-то новенькое, — высокомерно произнес он, но в его голосе не было уверенности. — Как же это я его убил?

— Ты знал, что ему нельзя пить, и специально напоил Ибрагима, зная, что он на колесах... Ты завидовал его таланту и зверски ревновал меня к нему!


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: