— Мы с ней очень похожи внешне, но она какая-то бескостная...

— Это — большое достоинство, — изрек Юрий.

— Если бы я была такой, ты бы и не посмотрел в мою сторону.

— В тебе я искал актрису, а не женщину, — объяснил Юрий.

— Да? — удивилась Зара. — А что же ты делаешь, в таком случае, в моей квартире и в моем халате?

— Квартира — моя, — ответил Лобов. — Я за нее плачу. И халат ты купила на мои деньги. В «Ферзе» ты не столько зарабатываешь, сколько разминаешься... Я просто хочу приучить тебя к сцене и публике. И не говори, что ты что-то имеешь в этом городе. Не будет меня — не станет и тебя. Это я в тебе вижу нечто. Другие не увидят, не надейся.

— Юра... — Зара помолчала, собираясь с мыслями. — Скажи, а ты бы мог влюбиться в женщину, которая намного способней тебя самого?

— Почему ты спрашиваешь?

— Так.

— Не так. Почему?

— Не спрашивай почему, — устало произнесла Зара. — Ответь, пожалуйста.

— Смотря какая женщина, — пожал плечами Лобов. — Если она добра, почему нет?

— Неужели тебя не унижало бы сознание ее превосходства над тобой? — допытывалась Зара.

— Во-первых, от меня не убудет... Во-вторых, если бы у этой женщины хватило такта не показывать мне свое превосходство... Постой! Я понял! У тебя есть соперница?

— У меня есть соперница, — кивнула Зара. — Она, как и Павел, художница. Он говорит, ужасно талантливая...

Лобов хотел было рассмеяться, но у Зары был настолько горестный вид, что он передумал и поманил ее к себе. Усадив девушку к себе на колени и покачивая ее, как ребенка, он сказал:

— Выбрось из головы этого человека, дурочка. Мы с тобою столько великих дел совершим! Мы вместе пойдем от победы к победе! Ты будешь более знаменита, чем Дина-египтянка в Каире со своим танцем живота, — у тебя тоже поразительное чувство ритма, такое бывает только у восточных женщин... И тогда твой Павел станет для тебя одним из зрителей... вот чем он сделается для тебя...

— Боюсь, что это невозможно, — вздохнула Зара. — Павел не один из... Он — единственный, и в этом вся моя мука!..

Глава 19

ПУТЬ СТЕФАНА В ЦВЕТЕНИИ СНЕГОВ

Стефан шагал по предрассветной, окутанной новогодними снами Москве, и переполняющее его сверх меры счастье бросало праздничный отблеск на весь мир, простирающийся у его ног.

Он не был уверен, что идет в верном направлении, если иметь в виду Тимирязевский парк, возле которого был его дом, но не сомневался, что идет в сторону ослепительно сияющего, как этот совершающий свой полет снег, собственного будущего, встающего над всей природой, как солнце, которого пока не видно.

Только когда Стефан миновал громаду здания Московского университета, он осознал, где находится, и зашагал дальше по заметенным поземкой тропинкам к Москве-реке, намереваясь перейти ее по льду.

Он то и дело останавливался, запрокидывал лицо навстречу плавно летящему с темного неба снегу, обхватывал себя руками, бормотал те самые слова, которые еще пару часов тому назад слышала от него Зара, — теперь пусть их слышит небо, окутанные снегом деревья, простирающие свои ветви ему навстречу, церковка на Воробьевых горах, возле которой он вдруг встал на колени и помолился пришедшими на ум словами, и снег, сверкающий в свете фонарей, переливающийся всеми своими неуловимыми гранями и кристаллами.

Снег был похож на новогоднее платье Зары, которое Стефан, получив аванс за новый роман, купил в маленьком модном магазине на Арбате.

Платье было сшито из какой-то невероятно тонкой переливающейся ткани, напоминающей нити сверкающего снега, — его можно было, как турецкий шелковый халат, продернуть сквозь перстенек и взять в горсть, как пригоршню драгоценных камней.

Когда Зара надела его и вышла, чтобы показаться Стефану, у того от восторга перехватило дыхание. Платье было словно создано именно для нее. Она была хороша в нем, воистину как сказочная принцесса; оно обвило ее изящную фигурку, придавая ей еще большую гибкость, и колыхалось вокруг Зариных тонких щиколоток, как морская пена.

Сперва они не планировали встречать Новый год вместе, хотя, конечно, Стефан горячо мечтал об этом.

Но потом Зара сказала, что родственник, который обещал навестить ее под праздник и поднять с нею первый новогодний бокал, куда-то уехал по делам, и, таким образом, она оказалась свободной.

За день до праздника Стефан принес ей новогоднюю елку и целый ящик игрушек, которые уволок из собственного дома.

Это были старинные игрушки, наверное реквизированные его доблестным дедушкой из бывших купеческих домов, хрупкие и вместе с тем необыкновенно прочные — исполненные большого достоинства фигурки, сделанные с той тщательностью и даже с особенным проникновением в характер персонажа, которыми были отмечены вещицы минувших времен, — веселые зайцы с барабанами в лапах, медвежата с подарочными мешками на загривках, смешные гиппопотамы с зонтиками, кокетливые снежинки-куколки в пачках из папиросной бумаги, разноцветные стеклянные бусы, посыпанные толченым стеклом, крохотные храмы с золотыми куполами, серебряные шишки и много-много другого.

И все это они с Зарой извлекали из ящика на свет, как драгоценности, и развешивали на ветках елки.

...Новый год им освещали только крохотные свечи, закрепленные на ветках в специальных подсвечниках; игрушки в их неверном свете переливались, как новогодний снег, и вино в узких бокалах светилось, как будто в нем было растворено по звездочке, и так же светилось платье Зары в полутьме — но, когда она скинула его, свечение ее тела оказалось настолько ослепительным, что ошеломленный Стефан прикрыл глаза...

И сейчас весь этот блеск минувшей ночи, умножаясь на блеск снега, вел его вперед, сквозь застывшие в зимней грезе деревья, спускающиеся с холмов, мимо пустых беседок, хранящих воспоминания о влюбленных, мимо занесенной снегом, оледеневшей лестницы, сбегавшей ступенями к набережной.

Стефан в эту минуту был счастлив своим одиночеством и зимней сказкой, и вместе с тем он жаждал кого-нибудь встретить, какого-нибудь молодого безумца, такого же, как он сам, который попросил бы у него прикурить, — он был готов броситься на грудь к любому прохожему, первому встречному дворнику с огромной лопатой, чтобы хоть немного избыть это разрывающее грудь счастье.

Каждая минута этой ночи освещала тьму его жизни, как факел.

И он знал, что каждая минута его одиночества в этом зимнем парке — драгоценна и что надо ее запомнить, поселить в памяти навеки, чтобы, когда придут трудные времена, он смог бы отпереть шкатулку прошлого и извлечь на свет любую из этих минут, на которые, как на дорогие каменья, можно скупить весь мир.

Стефан боялся вспоминать о том, как его руки скользили по гладкому телу Зары, потому что это воспоминание, равное по силе ожогу, могло повернуть его стопы в противоположную сторону; он бы опрометью бросился к Заре, а этого делать было нельзя: девушка побаивалась, что уехавший родственник может в любую минуту вернуться, и она торопила Стефана, хотя ему легче было вырвать из собственного тела кусок плоти, чем оторваться от нее.

Но ее просьба — закон.

Он всегда, всегда будет ей послушен!

...На чистом снегу оставались его следы — следы то ли пьяного, то ли сумасшедшего, бросающиеся из стороны в сторону, петляющие вокруг одного и того же места, — и отпечаток тела... Время от времени Стефан ложился на снег и смотрел в темное, глубокое небо, смотрел, как летит наискосок снег, как играет, полный какой-то младенческой радости, в свою сказочную игру, пытаясь убаюкать Стефана, усыпить его в себе, как в колыбели, — но сердце Стефана горело в груди с таким накалом, что могло растопить снег в целой округе...

Он все повторял про себя это чудесное, как заря, имя — Зара, Зара, Зарема...

Новый год Стася встречала в компании двух Павлов — Чона и Переверзева.

Днем она съездила к родителям на кладбище, смела веником, всегда лежавшим в полиэтиленовом пакете под скамейкой, снег... Положила на могилы искусственные цветы, купленные по дороге в ларьке, посидела немного, всплакнула...