В ржаном шатре было душно, хотелось пить, пересохло горло. Сергей Николаевич посмотрел на землю вокруг себя, словно думал найти воду… И вдруг сердце точно ножом полоснуло: отец! Да нет, это все приснилось! Не умещается в голове, что отца больше нет, что он-сам похоронил его! Невозможно было поверить этому, но память безжалостно рассказывала ему снова и снова обо всем, что случилось за эти два дня.

Он сжал зубы и заставил себя думать о другом — о далеком своем уральском городке, об оставленных там жене и ребятишках.

Но мысли невольно возвращались к отцу. Ведь не прошло и трех дней с того тихого вечера, когда они вместе обтесывали штакетник и вспоминали о матери. Отец начал рассказывать, как она умирала, и вдруг запнулся, умолк и быстро отошел в сумрак густого малинника. Потом вернулся и ворчливо произнес свою любимую, памятную Сергею Николаевичу с детства, приговорку: «Жизнь — она жизнь, хорошее и плохое — пополам»…

День прошел спокойно, но война была слышна все время. Неровный ее гром на востоке то затихал, то усиливался. Над головой то и дело пролетали самолеты.

Когда стемнело, Баранников собрал товарищей. К нему подошли семеро. Двое сбежали. Одним из них был тот самый паренек в клетчатой рубашке и тапочках — шофер автобуса.

Рослый юноша с буйно-рыжей шевелюрой сказал угрюмо:

— Он и меня звал, говорил: «Только зря погибнем».

— Первыми погибают трусы,— как только мог спокойно сказал Сергей Николаевич.— Черт с ними. Надо идти.

Километра три они шли по ржаному полю, пугаясь взлетавших из-под ног жаворонков. Потом, перебравшись через овраг, часа два шли по лесу. Впереди шагал Баранников, за ним цепочкой остальные. Рыжий парень, тяжело сопя, шел вторым. Из всей группы он казался Сергею Николаевичу наиболее надежным. Звали его Гошей. Все в группе хорошо знали его, потому что в поселке он работал заведующим клубом.

Лес стал заметно редеть. Баранников замедлил шаг. Впереди время от времени слышался отдаленный и непонятный шум, похожий на порывы ветра.

— По-моему, там дорога,— прошептал Гоша.

— Возможно,— не оборачиваясь, также шепотом, отозвался Баранников.

И вдруг справа из кустов раздался хриплый возглас:

— Стой! Кто идет?

Цепочка замерла на месте. Баранников вынул из кармана пистолет и отвел предохранитель.

— Свои,— тихо произнес он.

Тишина. Потом опять хриплый голос из кустов:

— Кто такие?

— Советские. Пробиваемся к своим.

Из кустов вышел солдат в шинели, но без головного убора. В руках у него была винтовка, за поясной ремень засунуты две гранаты. Оглядев сбившихся в кучку людей, он сказал несколько озадаченно:

— Свои, значит…— И, помолчав, спросил: — И куда, говорите, путь держите?

— К своим,— ответил Баранников и спросил: — А ты чего здесь караулишь?

— Чего? — Солдат неопределенно повел головой.— Кроме смерти, тут ничего не укараулишь. Вон там,— показал он рукой в сторону,— шоссе Слоним — Брест. Перейти через него задачка: немцы беспрерывно прут на машинах.

— А может, лучше идти вдоль шоссе? — спросил Баранников.

— Пробовал… Через полкилометра, не больше, лес кончается. А вот если бы шоссе это перескочить да потом еще форсировать шоссе Барановичи — Брест, тогда можно выйти на Пинские болота, а там ищи нас свищи. Это уж я знаю, сам из той местности.

Решили пересечь шоссе. Залегли в кустах у самой дороги. Вражеские машины проезжали совсем не так часто, как показалось солдату, и он был явно смущен этим.

— Мы сделаем так,— сказал он Баранникову,— я буду в случае чего прикрывать вас огнем и сам перейду последним.

Баранников пошел первым. Он неторопливо выбрался на обочину, остановился, посмотрел в обе стороны и размашистым шагом перешел через шоссе. Он просто не мог заставить себя бежать.

Присутствие в группе солдата сразу сказалось. Человек в шинели, с винтовкой одним своим видом напоминал о дисциплине. Вслед за солдатом и все стали называть Баранникова «товарищ командир». Между тем сам солдат, судя по его сбивчивому рассказу, очутился в лесу один совсем не в результате храбрости и именно поэтому теперь, стараясь замолить грех, вел себя так, как будто все было в порядке. Перед рассветом он, с разрешения Баранникова, ушел на поиски продуктов и спустя несколько часов вернулся с большим караваем хлеба, куском сала и ведром картошки.

— Два километра отсюда,— рассказывал он не без хвастовства,— обнаружил я деревеньку, по уставу, значит, населенный пункт. Обошел его с задов, с огородов, значит. Присмотрелся накоротке — немцев вроде нет. Тогда я сразу в хату, что попроще. Там обнаруживаю старика и женщину. Я им так и так, помогите, мол, своим воинам по линии продовольствия. И вот пожалуйста…— Он широким жестом показал на свои трофеи.

— Не поинтересовался, где фронт? — строго спросил Баранников.

Солдат засмеялся:

— Да что вы, товарищ командир, какой там интерес? Старик и баба только и знают, что причитают.

— Немцы в деревне были?

— Только проездом, товарищ командир,— уже серьезно ответил солдат.— Но даже не ночевали.

Костер не разжигали. Поели хлеба с салом. В серенькой предрассветной мгле зашли в лес поглубже и сделали привал в кустах орешника.

Следующей ночью они пересекли шоссе Брест — Барановичи. Всю ночь по шоссе двигались вражеские танки, артиллерия, грузовики. Перебегали шоссе по одному с большими интервалами. Когда Баранников перепрыгнул через кювет, справа возникли два синих огонька и послышался нарастающий гул быстро мчавшегося автомобиля. Баранников бросился назад и лег в воду, пахнувшую болотной гнилью. Долго лежал и, выбрав наконец тихую минуту, перебежал шоссе.

Дневной привал сделали возле озера Черного, километрах в трех от видневшейся на горизонте деревеньки. По очереди выкупались. Солдат и Гоша пошли искать продовольствие. Баранников прилег в кустах ольшаника, прислушиваясь к тихому говору товарищей.

Он проснулся, когда солнце было почти в зените. Сквозь кусты ослепительно сияло зеркально гладкое озеро, вокруг звенели птичьи голоса. Люди спали. Солдата и Гоши не было. Подойдя к закраине кустарника, Баранников начал всматриваться в сторону деревни, но ничего не увидел. Съев оставшийся у него кусок хлеба, Баранников подошол к озеру и долго со вкусом пригоршнями пил прозрачную ооду и смотрел на игру рыбешек. Кругом все было спокойно…

Солдат и Гоша явились совсем не с той стороны, откуда их ждали, и пришли не одни. С ними был пожилой мужчина, одетый во френч из домотканого серого сукна. На ремне, перехватывавшем его располневшую фигуру, висела приоткрытая кобура с наганом.

— Зокин Ефим Сергеевич, председатель местного сельсовета,— степенно представился он Баранникову и, оглядев столпившихся вокруг людей, продолжал: — Ваши товарищи обо всем меня информировали. В свою очередь, должен информировать вас о положении в общем масштабе…

Голосок у него был высокий, чуть дребезжащий. Говорил Зокин спокойно, обстоятельно, точно на мирном заседании своего сельсовета.

— Состоялось обращение нашего Советского правительства по поводу войны. Сказано перед всем миром, что дело наше правое и что мы победим. Не без борьбы, конечно. К чему правительство всех нас и призывает. Исходя из этого, имею предложение. Давайте пробиваться в сторону севернее Пинска. Отсюда пойдем вдоль реки Ясельда, южнее Логишина, а дальше — на Богдановку. Там, по моим сведениям, уже действуют отряды, сформированные из местного актива. Это точно.

План Зокина был принят, и в сумерках отряд тронулся в путь. Без всяких осложнений в эту ночь дошли до места, где река Ясельда перекрещивалась с шоссейной дорогой. Когда наступил рассвет, начали вести наблюдение за местностью. До полудня на дороге не появилось ни одной машины.

— Фашисту эта дорога ни к чему,— убежденно говорил Зокин.— Он прет из Бреста на Пинск и Барано-вичи, а эта дорога ему вроде поперек. Надо, не дожидаясь ночи, пересечь дорогу и идти дальше.