С. М. Соловьев дает другую версию обвинений, предъявленных Кантакузину. Якобы в Петрово Заговенье вечером Каторжный возвратился из-под Азова и в понедельник первой недели Петрова поста прислал сказать Кантакузину, что казаки его отпускают к государю и хотят отдать дворянину Стефану Чирикову: так пусть он идет на струги со всеми своими людьми. Фома вышел из куреня, но к нему навстречу вышел другой посол и сказал, что «атаманы приказали звать его в круг, хотят с ним проститься. Фома вошел в круг, казаки стояли все вооруженные; выступили два атамана и начали говорить Фоме: „И прежде ходил ты к великому государю от турского султана, накупаясь обманом, в послах много раз, делал между великими государями неправдою, на ссору, и в том великому государю многие убытки и ссору великую учинил, а нас, донских казаков, хвалился разорить и с Дону свесть. И теперь, накупаясь, хочешь то же делать; да ты же писал к государю из Азова на атамана Ивана Каторжного, чтоб его повесить в Москве. И за такое воровство донские атаманы и казаки и все войск о приговорили казнить тебя смертью“»[19]. Как видим, Кантакузина обвинили в том, что ссорил между собой русского царя и турецкого султана (!) и постоянно интриговал против казаков.

Кантакузина убили. Вместе с ним были убиты все его люди, в том числе греческие монахи. Кроме того, хотели убить толмача Буколова, возвращавшегося вместе с миссией Кантакузина из Константинополя, куда он возил грамоту турецкому султану. Но Буколов спрятался в часовне и потом все же добрался до Москвы, где и дал соответствующие показания.

«После сего, — пишет Сухоруков, — решительно приступили к осаде».

Пути назад с убийством Кантакузина были отрезаны. Подошла помощь — от Астрахани прибыл отряд союзных татар. Но главная ставка делалась с прибытием пороха на инженерное искусство.

Некий «немец» или, по версии многих исследователей, мадьяр — Иван Арадов (город Арад находится на румыно-венгерской границе) знал инженерное дело и в течение четырех недель готовил подкоп под стену города в районе Таш-кале, чтобы взорвать ее порохом.

Турки продолжали насмехаться и пророчествовали со стен, что сколько камней в азовской городской стене, столько и голов казачьих ляжет под ней, что сделают вокруг Азова другую стену — из костей казачьих.

Наконец, на 18 июня был назначен штурм. Казаки прощались друг с другом, постились и молились.

Турки, заметив тишину, а затем движение в казачьем лагере, думали, что казаки собираются снять осаду.

В 4 утра бочки с порохом в подкопе были взорваны. Часть стены Таш-кале обрушилась и засыпала ров. Атаман Михаил Татаринов с запорожцами бросился в пролом, донцы со всех сторон полезли по лестницам на стены.

Удар был нанесен в самое сердце обороняющихся — в Таш-кале жил янычарский ага и стояла мечеть.

Внутри города и на его стенах началась жестокая рукопашная схватка. Описывали потом очевидцы — «и в том дыму… бысть сеча великая», хватали де друг друга за руки и ножами резались, и самопальная стрельба шла до вечера. А казаки в том бою показали мужество, какое было лишь у воинов «Александра царя Макидонского». К вечеру город был взят. Население было вырезано за исключением православных греков. Часть гарнизона пыталась пробиться из города, вышла за стены и стала отступать в сторону Кагальника, это была единственная дорога к спасению — укрыться ночью в степи. Казаки преследовали их десять верст и смогли разорвать боевые порядки янычар, рассеять и порубить их.

Еще часть янычар укрепилась в башнях. По версии Сухорукова, они сопротивлялись три дня. Сидоров считает, что в одной из башен они защищались три недели и были отпущены, сдавшись на капитуляцию.

В пользу этой версии говорит то, что донцы «пригласили» Чирикова передать им жалованье в Азове только 11 июля, через три недели после штурма города.

В Москву казаки отписали: «…А как Азов взяли, и мы, государь, приказали твоему государеву дворянину быти в Азов с твоим государевым жалованьем». Чириков в Азове передал донцам 2000 рублей денег, 300 четвертей сухарей. 50 четвертей толокна, 50 четвертей круп, 16 бочек вина, 40 поставов сукна, 4000 пушечных ядер. «Зелье», селитра и сера были переданы без счета, поскольку казаки взяли их раньше. Но есть сведения, что привез Чириков 100 пудов пороха, 50 пудов селитры и 100 пудов свинца.

Ход был блестящий! Турецкий посол убит, турецкий город взят, и русский дворянин выплатил казакам царское жалование в стенах взятого турецкого города. Отныне общие меры русского царя и турецкого султана против казаков были проблематичны.

Сами казаки потеряли 1100 человек. Человек 300 потеряли запорожцы. На конец 1637 года было их в Азове 700 человек от прежней тысячи.

Трофеев было много, известно, что добычу разделили на 4400 паев, но к 15 июля, отпуская Чирикова, казаки еще не успели всего подсчитать и обещали написать о том позже. С Чириковым же отправили 150 человек отбитого русского полона, что должно было подтвердить казачью версию: «А взяли есте Азов для избавы пленных множества християнского народа, потому что азовцы на наши украйны ходили беспрестанно».

Опережая Чирикова, поскакала в Москву станица Потапа Петрова с отпиской о всех азовских происшествиях и об убийстве Кантакузина.

Как и в случае с Карамышевым, опасаясь царского гнева за убийство турецкого посла и самовольное взятие Азова, донцы послали в Москву кого не жалко, всего 5 человек. И те налегке доскакали до Москвы за две недели, 30 июля уже были там.

Вообще-то об осаде Азова в Москву сообщали с границы воеводы. 25 июня, когда уже поздно было, послал такую грамоту валуйский воевода Андрей Лазарев, а ему 12 июня сообщил об этом приплывший в Валуйки рекой Осколом черный старец из Святых Гор.

Все равно в Москве были ошарашены и казачьей дерзостью, и неожиданным успехом (московские люди Смоленск не взяли, а донцы Азов взяли), и убийством посла. В связи со всеми этими событиями обстановка на юге менялась, и куда дальше повернет, предсказать было невозможно. «…А атаманов и казаков добрых к нам не прислали, — писали впоследствии из Москвы, — кого подлинно спросить, как тому вперед быти; а прислали есте одного атамана Потапа Петрова, а с ним четырех казаков, молодых людей».

Поэтому Потапа Петрова с четырьмя «молодыми» в Москве задержали и стали ждать, когда от Войска Донского придет подробный отчет о всех казачьих прегрешениях.

Вместо подробного отчета из Азова пришла короткая отписка от 3 сентября, переданная с белгородцем Иваном Рязанцевым. Донцы сообщали, что крымцы и татары Большого Ногая двинулись на русские земли и что Войско Донское, ныне перешедшее в Азов, собрало пешие и конные отряды, переправило их на крымскую сторону Дона и послало по татарским следам промышлять над степняками (потом русский посланец на Дон Михнев, вернувшись, «сдаст» казаков, что осенью они на татар не ходили, «крепили в те поры в Азове осаду», но остальные сведения были верны).

Действительно, турки «усмирили» татар, выманили Инает-Гирея в Стамбул, где и удавили, так же поступили и с его врагом Кантемиром. Новый хан Багадыр-Гирей на персов все равно не пошел, а напал на русскую засечную черту, которая стала татарам как бельмо на глазу.

Первые татарские отряды подходили к черте еще в июне, когда осада Азова была в самом разгаре. И это показывает, что свободная дорога в русские земли была пока для татар важнее турецкого города.

Второй раз тысячи татар подошли к Осколу и Яблонову острогу 16 сентября. Окружили и перебили 200 стрельцов, которые ездили из Яблонова в Оскол за хлебом, но от острога были отбиты. После этого татары спешились — дело невиданное — и полезли брать Яблонов острог в пешем строю (очень уж засечная черта им мешала), но снова их русские отбили.

При таких обстоятельствах Москве конфликтовать с донцами было не разумно, и станицу Потапа Петрова из Москвы 20 сентября на Дон отпустили с грамотой. В грамоте этой донцам написали весьма язвительно: «А как были у нас, великого государя, на Москве донские атаманы Иван Каторжный да Тимофей Яковлев с товарищи, и того вашего умышления, что вам под Азовом промышляти без нашего царского повеления и турского посла со всеми людьми побити до смерти, ничего не сказывали». То есть Азов взять и посла убить замыслили вы давно, еще до отправления посольства, а нам ничего не сказали.