Оля незаметно для себя с интересом отнеслась к юному разведчику. И хотя его россказни были не похожи на правду, она чувствовала, что какая-то истина в них есть, и это еще больше притягивало к нему. А он всегда был рад видеть ее возле себя и, казалось, быстрей поправлялся от этого.

Но вскоре произошло событие, изменившее отношение юноши и девочки. Прежде, когда он бредил во сне, она не прислушивалась к его невнятному бормотанию и только вытирала ему лоб. Но вдруг он заговорил отчетливо, и Оля услышала непонятные для нее слова:

— Тихо, Хромой... Жди меня здесь... Ползи вперед... Тихо... Они здесь...

Какой еще Хромой? Ведь это, пожалуй, кличка. В отряде никого так не звали. Может быть, там, на фронте кто-то такой... И кто это «они»? Почему «тихо»? Оля встревожилась. После этой ночи она долго думала над словами разведчика, но так и не решилась рассказать командиру отряда. Чтоб не сочли ее излишне подозрительной. Вот, мол, совсем еще девчонка, везде ей шпионы чудятся. И она стала сама внимательно наблюдать за Игнатом.

Казалось бы, ничего не изменилось. Юная санитарочка так же улыбалась ему и ухаживала, но он, чуткий, как дикий зверь, уловил перемену и загрустил. Понял, что появился тревожный блеск в глазах, что она особенно внимательно слушала его, даже когда смотрела в другую сторону, слушала и незаметно наблюдала за ним. Ему, который, как волк, различал все мелочи и оттенки поведения, голоса, запахов, было все это хорошо заметно. Он не подал виду, но стал еще молчаливей. Вспоминал, размышлял. Напряженно думал над тем, как ему быть дальше, каким путем его возвратят в свой взвод. Ему уже сказали, что его разведданные пригодились командованию, и он порадовался, что работал не зря.

Нога подживала, тишина и покой медпунктовской землянки благотворно подействовали на его организм и восстанавливалась острота слуха. Он стал слышать шорохи мышей-полевок по ночам возле землянки, шаги людей улавливал уже издалека. Различал вдалеке говор, который Оля слышала как невнятный гул...

6. МОЖЖЕВЕЛОВЫЙ ЛУК

В командирской землянке был полумрак. Только огонь из открытой печной топки озарял ее. Топорков не любил без особой надобности жечь керосин. Лампа зажигалась только, когда проходило совещание командиров или когда он сам работал с оперативными картами или с другими документами.

Комиссар сидел около и тоже смотрел на огонь.

— Так, значит, все подтвердилось?

— Подтвердилось... — В голосе командира чувствовалась неуверенность. — Понимаешь, комиссар, все подтвердилось. И номер части, и фамилия такая — Углов есть, и на задание он ушел в то самое, точно названное им время. Да и данные, что он сообщил, пригодились. Но...

— Понимаю. Понимаю, Виктор Петрович,— он ли это?.. Углов ли? Или немец, которым всегда можно заменить нашего, если хорошо подготовить. Да... Фотокарточку по рации не пошлешь.

— Но я не могу рисковать всем!

— Не можешь.

— Ну и что будем делать, комиссар? Расстреляем его? Потому что у него нет документов с фотографией. Немцы, кстати, могли бы его снабдить любым отличным документом.

— Это понятно. Но и они знают, что разведчики ничего лишнего не берут с собой на задание.

Оба помолчали, глядя на огонь.

— Ладно, комиссар. Не первый он и не последний, кого мы будем проверять. Присмотрим за ним. Да еще надо запросить у армейцев: нет ли у этого Углова каких-то особых примет. Ну, может, родинка какая, шрам или ранение было.

— Это дело, командир.

Через несколько дней Игнат уже выходил из землянки, прогуливался по лагерю. Ему вернули его меховую куртку разведчика, и он, тепло одетый, опираясь на палку, поскрипывал по тропам партизанского лагеря, петляющим между соснами и похожими на шалаши крышами землянок.

Людей в лагере находилось много, и все были заняты делом. Они куда-то уходили, приходили, спускались в штабную землянку с озабоченными усталыми лицами. По их быстрому движению, по усталости и озабоченности Игнату было понятно, что этот партизанский лагерь — один из центров скрытой и жестокой борьбы с завоевателями.

Поковыляв день, он перед вечером пришел к командиру и заявил, что хочет воевать, что он здоров, что ему надо в его разведвзвод. Топорков внимательно выслушал его и сказал:

— Тут тебе и у нас дела хватит. Нам тоже нужны разведчики, и есть приказ твоего командования, чтобы ты оставался здесь, в моем распоряжении. Так что не волнуйся, поправляйся.

— Но я уже здоров, товарищ... — Игнат хотел назвать командира по званию, как положено по уставу, но не знал его звания.

— Командир. Так меня здесь зовут. Или — Виктор Петрович. А звание — майор. У нас тут, конечно, дисциплина строгая, как и полагается по военному времени, но от армейской уставной службы есть некоторые отклонения. Форма одежды и обращение у нас не такие, как в линейных частях. Но не потому, что не требуем, не от расхлябанности. А просто так удобнее в нашей лесной партизанской жизни. Я хочу, чтобы ты с самого начала это понял. Тебе ясно, Углов?

— Так точно, товарищ командир!

— И еще: на задание надо ходить совершенно здоровым. Как говорится, в полной форме. Понятно?

— Понятно, товарищ командир! Но я уже здоров.

— Опять двадцать пять! А палочка?

— А это так... На всякий случай.

— В общем, шагом марш в медпункт. Через три дня я тебя вызову. Выполняй!

— Слушаюсь!

Все эти три дня, назначенные ему на выздоровление, он думал о новом своем деле партизанского разведчика. Он уже давно собирался сделать лук, но на передовой никак не мог решиться на это. Уж очень необычным, смешным могло показаться товарищам такое новшество в разведке. Однако сам он был уверен, что хороший можжевеловый лук очень может быть удобен на задании. С двадцати, а то и сорока метров можно бесшумно убрать часового. А ведь бывает, что ближе и не подберешься — освещенное голое место не позволит. И вот, рискуя быть обнаруженным, перебегаешь, когда немец повернется к тебе спиной. А тут все просто: выждал момент и пустил стрелу. И никакого риска. Правда, для этого нужно уметь хорошо стрелять из лука. Надежно. Чтобы — наверняка. Да и лук надо сделать тоже надежный. Но за этим как раз дело не станет. Игнат научился в тайге делать такие луки, что по точности до сорока метров они не уступали даже карабину, не говоря уже о пистолете. Ну и стрелял он, конечно, наверняка. Иначе еще тогда, в тайге, помер бы с голоду, если бы не научился пускать стрелу без промаха.

Здесь же, в лагере, он выбрал можжевеловый ствол, срезал, принес в медпункт сушить. Походил по землянкам в поисках бечевки, своей у него уже не было. Но такой прочной, как делал сам, не нашел. Сделал тетиву из шелкового шнура. И десяток длинных стрел с железными наконечниками, которые ему помогли выточить в землянке, где ремонтировали оружие. Там же при необходимости готовили мины для взрывов на железной дороге и для других заданий. Там были тиски и напильники. Все смотрели на это занятие Игната как на забаву. Делает чудак лук для охоты, не знает, что не до этого ему тут будет... Особенно забавлялась Оля, видя, как он упорно и старательно мастерит этот лук. Ну и чудак он, этот Игнат-разведчик. С ним не соскучишься. Или — шпион, выделывается тут для отвода глаз.

Но едва он закончил работу и вышел с луком и стрелами из землянки, она незаметно, как ей казалось, пошла сзади. Игнат, конечно, хорошо слышал ее шаги с перебежками, но не подавал виду. Немного углубившись в лес, он начал испытания.

Когда быстро и точно с тридцати метров он всадил три стрелы в бумажную мишень, и они с глухим стуком глубоко вошли в древесину сосны, к которой бумажка была прикреплена, Оля обомлела. Она вдруг поняла, что этот человек, у которого отобрали оружие (она видела, что ему не вернули его автомат), сделал себе другое — бесшумное и страшное. Теперь он вооружен... И бросилась к землянке командира.

— Значит, говоришь, настоящее оружие сделал? Сама видела, как стрелы всадил в дерево? И глубоко? — Топорков заинтересованно, но спокойно отнесся к сообщению девушки.