Игнат замыкал шествие, потому что такое передвижение скачкой не назовешь. Они ехали не спеша, то рысцой, то шагом, так как выехали заранее, чтоб не спешить без надобности. Совсем недавно Игнат стал уверенно сидеть в седле. На фронте он всего несколько раз пробовал ездить верхом, да и то на разных обозных клячах. А в отряде пришлось учиться, упорно осваивать езду. Без этого здесь нельзя быть разведчиком.

Многие другие партизаны тоже ходили на задания. Например, обоз у немцев отбить или к железной дороге — эшелон пустить под откос. Эти операции проводи-ли бойцы отряда, подрывники. А на разведку ходили, конечно, только они, люди Хохлова. Или взрывать такой объект, как аэродром. Это сподручнее разведчикам. Все партизаны должны двигаться бесшумно и незаметно, а разведчики все-таки бесшумнее всех. И языка брать, если возникнет такая необходимость, будут разведчики. Вот сегодня такая необходимость и возникла. Назрела, как говорится. Давно уже командование отряда пользовалось отрывочными данными. То из города подпольщики сообщат, то дед Елисей у полицаев прознает, то редкий посланец придет в отряд с особого разрешения и принесет новости. А обстановка в городе и во всей округе меняется с каждым днем. И ее надо знать, иначе воевать нельзя, да и голову свою и людей не убережешь. Надо знать не только общую обстановку, но и частности: состав немецкого гарнизона, хотя бы примерный, настроение людей в городе, общие намерения немецкого командования, передвижение их войск и многое другое.

Конечно, у подпольщиков есть свои люди среди тех, кто у немцев работает, но и они, эти люди, не могут дать того, что сообщит хороший «язык».

Вот и отправились разведчики сегодня ночью за «языком». Хохлов взял с собой Игната. После операции на аэродроме он убедился, что Углов — человек особый, точнее — особо ценный для разведки.

Уже посерел горизонт, затемненный глубокой и тяжелой чернотой леса, стоящего стеной. У дороги по обеим сторонам было поле километра на полтора, а дальше — сплошной лес. Третий разведчик остался на краю леса с лошадьми, а Хохлов с Игнатом залегли в сугробе у самой дороги, проделав ложбинки в снегу для обзора.

Здесь невозможно было ни натянуть провод, ни повалить дерево. Деревьев не было. И в темноте тоже трудно было надеяться на удачу. Немцы в темное время если и выезжали за город, то с большой охраной и нередко с танками. А днем на подводах ездили даже по одному.

— Кто-то едет... — Хохлов разглядывал в бинокль дорогу, уходящую к городу,— ага, сани... Готовься, Углов!

— Я готов, Станислав Иванович! — Игнат сдернул с плеча лук, вызывавший бесчисленное множество улыбок в отряде, вложил длинную и тонкую стрелу и замер.

Теперь уже были отчетливо видны серый жеребец и двое людей в санях. Немец-возчик нахлестывал коня, а пассажир в тулупе сидел, спиной повернувшись к своему кучеру.

Стрела попала возчику в грудь, и он, тяжело отвалившись назад, натянул судорожно зажатые в руках вожжи, отчего конь сразу встал.

Второй немец — пассажир в тулупе — резко обернулся, дернулся рукой к кобуре, но на него уже навалился Хохлов и в секунду вывернул руки назад, уткнув немца лицом вниз, в сено, подстеленное в санях. Тот хрипел и ругался. Идти с партизанами отказался, дергался и пытался кричать. Надо было торопиться, на дороге в любую минуту могли показаться машины или бронетранспортеры.

В считанные секунды немца спеленали веревками, освободили жеребца, обрезав ремни упряжи, из вожжей сделали повод, закинули пленного поперек жеребца, на спину ему, и быстро двинулись к лесу, ведя лошадь под уздцы.

Все это ловко проделал Хохлов, а Игнат, мгновенно понимая каждое его действие, быстро помогал ему. Снег был неглубокий, по колено, но быстро идти было трудно, и пока добрались до леса, оба взмокли от пота.

Немец уже вел себя спокойно, и из его рта вынули кляп, все равно его здесь никто не мог услышать. Хохлов посадил немца со связанными руками впереди себя на лошадь, и они двинулись в отряд, отпустив немецкого жеребца, который, верный обычаям лошадиного нейтралитета, охотно поплелся следом за разведчиками.

Немец оказался лейтенантом по части продовольствия, и, как потом выяснилось, ехал он в одну из деревень, как раз в Марковку, поднажать на полицаев, чтобы выжимали из жителей продукты, которых у тех уже не было. В отряде он заявил командиру через переводчика Хохлова, что он, солдат великой Германии, ни слова не может рассказать ее военным противникам. Потому что это — предательство фатерлянда, на которое он никак не способен.

Глядя на его холеное, по-поросячьи розовенькое лицо, Топорков усмехнулся и приказал посадить юного завоевателя на хлеб и воду. На другое же утро немец потребовал, чтобы его привели к партизанскому командиру.

Гордо держа голову, лейтенант заявил, что если его не расстреляют и будут нормально кормить, то он расскажет все, что знает и что будет угодно господину партизанскому оберсту. Так он назвал Топоркова, видимо, желая ему польстить.

Ничего особенного этот немец не сказал. Не знал он, конечно, ничего, связанного с делами гестапо или с карательными операциями. Однако он точно был информирован о количестве немецких войск в городе и об их перемещении на неделю вперед. Эти сведения оказались очень важными для отряда и особенно для армейцев, которым именно такая информация о войсках прифронтового тыла дает возможность разгадать намерения противника. Из отряда немедленно была отправлена шифровка с новыми сведениями. Так что этот продовольственный «язык» оказался весьма ценным.

14. УБИЙСТВО

Алексей Матюшин два года, почти с самого образования отряда, служил в отряде подрывником. А с весны сорок третьего был командиром взвода подрывников. В войсках провоевал недолго, с июня и до зимы сорок первого. Потом — ранение, месяц отлеживался в подполье, у одного из жителей Марковки, после чего его и привели в отряд. Подрывное дело изучал еще в армии, на фронте, а здесь уже давно освоил его до настоящего мастерства, без которого никак нельзя было даже минировать в сложных условиях — в темноте, быстро, часто на сильном морозе. Но главное — приходилось все время что-то изобретать, придумывать, проявлять удивительную находчивость, чтобы почти из ничего — из нескольких трофейных авиабомб или снарядов — создавать десятки и сотни полновесных, удобных и безотказных мин с дистанционными шнурами и надежными взрывателями.

Он все время проверял работу мастерских, где делали мины, почти постоянно, когда был в лагере, находился в ремонтном пункте,— так его все называли.

Сейчас Матюшин ходил в штабную землянку, потом забежал на отрядную кухню и уже возвращался обратно в мастерские, как вдруг необъяснимая тревога обожгла его сердце, глухо и больно застучала в мозгу. Он внезапно вспомнил, что, когда выходил, там, в мастерских, оставались двое. Прежде никогда там меньше трех человек не бывало. Всегда работали трое или больше людей. А сейчас, он это отчетливо вспомнил, оставались двое: лейтенант Бармин Валентин и еще один молодой парень, Серегин, тоже подрывник. Сам по себе факт, что работали двое, ничего плохого или тревожного не означал. Двое и двое. Мало ли куда вышли остальные. С утра он в мастерских давал задание четверым. Но сейчас вдруг заволновался, сам не понимая почему. До землянки ремонтного пункта оставалось метров двести, и Матюшин рванулся с места и побежал...

В это время у командира начальник штаба, комиссар и Хохлов обсуждали оперативную обстановку. После совещания, когда комиссар и начальник штаба ушли, Хохлов задержался и спросил командира:

— А что, Виктор Петрович, когда вы мне дадите хотя бы одного из этих новичков-лейтенантов. Мне ой как нужны в разведке опытные военные, офицеры.

— Обходись пока тем, что есть, Станислав Иванович, обходись своими ребятами.

— Что, командир, требуется глубокая проверка? А вспомните: вон как мы Углова проверяли, подозревали и снова проверяли. А какой парень оказался?!

— Если бы, Станислав Иванович, я действовал с твоей лихостью, то отряд давно бы попал в одну из гестаповских ловушек. Наше оружие не только автоматы и мины, но и осторожность и выдержка. А тебе я вот что хотел бы сказать. Слушай и запоминай. Если в отряде есть тот, о ком намекалось в сообщении от пленного оберста, то ему уже пора появиться на свет. Если он сейчас не сообщит о наших координатах, то весь смысл его заброски к нам пропадает. По оперативной обстановке, они уже больше не могут ждать. Ну самое большее — еще два-три дня. А для того чтобы сообщить, надо отсюда уйти. Но у нас все на строгом учете. Так что, как мой главный разведчик, ты тоже смотри в оба.