Большого боя, можно сказать, и не было. Передовые группы немцев, спешившие к лагерю, вступили в перестрелку с прикрытием отряда. Смяли прикрытие... Партизаны, прикрывавшие отход, рассыпались, отступая среди густого и глухого ельника. Были потери у партизан, были. Но почти весь отряд все-таки успел уйти. Топорков остался верен себе.

И сейчас каратели перегруппировались и начинали прочесывать лес, чтобы выловить всех, кто не успел скрыться — раненых или отрезанных от своих цепью немцев. Однако светлое время уже кончалось. Свет дня еще оставался в лесу, но приближающиеся сумерки сделали снег серым, а елки черными, и было понятно, что в распоряжении карателей осталось не более получаса. Но они находились совсем рядом, в пяти минутах хода. Да еще с собаками... Собаки... Вдруг Игната осенило! Неожиданно к нему пришла мысль, которая обещала шанс на спасение.

Васька лежал на спине и кусал губы, чтобы не стонать. Бинты на ногах пропитались кровью и были наполовину красными...

Игнат быстро встал, приложил ладони ко рту, чтобы звук был громче и пронзительней, и завыл...

Погода стояла тихая, безветренная. Еще с полудня мороз стал крепчать, и сейчас в промерзшем и застывшем воздухе звук воя был отчетливым, ясным и катился далеко.

Хартман молчал, но командир карательного батальона видел его недовольство, раздражение, которое проявлялось во всех его движениях, в походке, в плотно сжатых губах.

Партизанский отряд ушел, потеряв убитыми всего несколько десятков человек. Хартман приказал взять двух-трех пленных, хотя в таких операциях он пленных не брал. Но на этот раз ему не надо было заботиться о сохранении своей собственной скрытности, потому что его уже и так знали в лицо, знали, что не погиб, а ушел. Так что пленные могли быть только «языками». Но никак не получалось с пленными. Все, кого немцам удалось обнаружить, были мертвы.

Комбат карателей, молодой щеголеватый гауптштурмфюрер, равный по чину с Хартманом, приказал солдатам прочесать холм слева и потом, если успеют до сумерек, лощину справа, заросшую молодым сосняком.

И вот впереди на этом лесистом холме неожиданно завыл волк. Громко, протяжно, пронзительно. И сразу же овчарки, рвавшиеся вперед, остановились, заволновались, поджали хвосты.

Волк снова завыл, и где-то в стороне, может, километрах в трех, ему откликнулись несколько волчьих голосов, протяженно завыли, то сливаясь в хор, то вытягивая поодиночке унылую песню зимней тайги.

Еще в юности Хартман часто слышал волков, их было немало в Поволжье, и сейчас он был уверен, что это не шутка партизан, хотя такая шутка не нужна и нелепа. Солдаты ведь не боятся волков. Выли самые настоящие волки. Сначала он удивился, потому что звери обычно сторонятся выстрелов, уходят в глубь леса. Но сейчас было короткое затишье, а волки в этих лесах все-таки привыкли к стрельбе, да и приближались сумерки — волчья пора. И потом, если ошибается он, то собаки ошибиться не могут.

И он решил не гонять впустую солдат по склону, а использовать оставшееся светлое время для прочесывания лощины. Потому что волк никогда не будет выть там, где рядом с ним — люди. Значит, на склоне партизан нет. Да и овчарки теперь уже не пойдут туда, даже если их заставлять. Вон как поджались...

Он распорядился, и цепи солдат повернули в другую сторону...

Когда немцы стали удаляться и когда гортанные выкрики команд и собачий лай были уже едва слышны, Игнат понял, что пронесло. Облава прошла мимо. Он собрал гранаты и диски, поднял раненого товарища, взвалил на спину, держа его за одну руку, и понес. Кулешов был для него не тяжелым, хотя минут через десять Игнат все равно взмок. Он хорошо уже знал местность вокруг покинутой лагерной стоянки, знал и маршрут отряда, но догнать своих удалось только к утру.

Отходящие партизаны уже несколько часов были на отдыхе, а Игнат шел всю ночь, позволяя себе только короткие остановки. Несколько раз Васька просил бросить его, настаивал, требовал, но Игнат ему говорил:

— Дурак ты, Васька, а не разведчик. И тот надолго замолкал.

...Кулешова сразу устроили на сани, и здесь же на стоянке врач довольно долго занимался его ногами. До места оставалось часа три хода, там, сказал доктор, Ваське сделают операцию, и все будет в порядке. Хорошо, что Игнат еще в лесу забинтовал ему ноги и остановил кровотечение.

Хохлов долго обнимал Игната, радовался, что и сам Углов уцелел и что Кулешова спас.

— Ну и мерзавец этот Галкин,— сказал Станислав Иванович,— а может, он и не Галкин вовсе... Вон как четко, гад, сработал... Но наш командир опять на высоте, опять перехитрил их... Почти все ушли. Только вот кто в прикрытии был. Там и мои разведчики тоже... Шесть человек всего вернулись. Если считать вместе со мной. Вот и вы теперь, слава богу. Теперь уже, значит, восемь нас.

— Я слышал, что переход еще часа на три и придем?

— Да, тут недалеко уже. Командир решил поставить лагерь в районе Серой пади. Не знаешь?

— Слыхать-то слыхал, а вот бывать не приходилось.

— Конечно. Боев ведь там не было.

— Будем надеяться, что и не будет.

— Будем.

17. РАСШИФРОВАННЫЕ ИНИЦИАЛЫ

Хорст хлопнул дверцей своего «оппеля» и вошел в подъезд гостиницы. Два солдата с автоматами щелкнули каблуками и вытянулись. В гостинице жили немецкие офицеры, и поэтому она охранялась. И снаружи, и внутри постоянно находились часовые. Посторонних там не было — только немцы. Кое-что переоборудовали, переделали на немецкий лад. Например, номер, где поселили Хартмана, был трехкомнатным, сделанным из трех номеров. Это был специально подготовленный номер для гостей из Берлина. После того, как в стенах были прорублены двери, комнаты покрашены и переоборудованы, начальник гестапо, еще прежний, лично сам все проверял, несколько раз приезжал, заставляя доделывать, подправлять, с истинно немецкой дотошностью и педантизмом. Но прекрасно подготовленный номер для гостей «сверху» не спас его карьеру. Его все равно отправили командиром роты эсэсовцев на передовую.

Хорст грузно поднимался по лестнице. Берлинец на сей раз сразу после операции приехал в гостиницу и попросил Хорста прибыть к нему. Это было, конечно, хамством. Но делать было нечего, и тот приехал.

Хартман сидел в кресле, напротив стояло второе мягкое кресло. На столике перед ним в хрустальной вазе торчала небольшая ветка молодой сосны, сильно пахнущая свежей смолой. Он любил природу.

— Гутен таг! — сказал Хорст и сел в молчаливо предложенное ему кресло. Он посмотрел на сосновую ветку, подумал, что мог бы этот «Удав» и рюмку коньяка ему предложить. У него в шкафчике и французский, и русский коньяк есть — сам Хорст обеспечивал перед его приездом.

— Давайте! — коротко буркнул Хартман, не отрывая взгляда от пуговиц на мундире начальника гестапо. Тот услужливо раскрыл портфель, извлек тоненькую папку и протянул ему.

— Вот здесь сначала идут списки всех, кого мы брали, отдельно — тех, кого удалось раскрыть. Вот это список всех ликвидированных за последние три месяца. Отдельно, справа,— отправленных в концлагерь. Фамилии, клички в подполье, связи. Посмотрите: это схемы и списки — система их связи. Часть системы, то, что мы знаем. Но они уже все поменяли. Они это делают мгновенно, сразу же после арестов. Но есть у нас кое-что и свеженькое...

— Так... Понятно. Сколько ваших агентов в подполье?

— Пока трое, как и было. Вы же знаете. С вами было четверо, Вальтер.

— Хорошо.

Хорст молчал по поводу неудачи операции «Ликвидация». Молчал и берлинец. Он понимал, что Хорсту уже обо всем доложил командир карательного батальона, и не считал нужным докладывать об этом сам. Тем более, что этот болезненно самолюбивый толстяк наверняка втайне торжествует, что он, берлинский эмиссар, не сумел подготовить и успешно провести операцию. Но Хартман был молодой, самонадеянный, и он не боялся ответственности, он был уверен в своих силах. Потому и взял непосредственное руководство на себя. Но так уж получилось, что, пожалуй, впервые за последний год у него сорвалось. Партизаны с незначительными потерями ушли от них. Он и сейчас думал о причинах. Как же ему, опытному разведчику, не удалось незаметно ускользнуть из отряда? Все дело, конечно, в этом сверхосторожном Топоркове. Даже если бы и бомба-сотка сработала и замела все следы — вроде как по неосторожности подорвались,— даже и после этого все равно не удалось бы незаметно скрыться, совсем не оставив следов. Хорошо еще, что вообще он, Хартман, смог вырваться оттуда...