Я вспоминаю, что в одном фильме об Освенциме, который я видел по телевизору после войны, показывали здание поблизости от главного лагеря, у которого были огромные дымовые трубы. Это якобы должен был быть крематорий. Мне теперь очень жаль, но когда я покидал лагерь в Освенциме в декабре 1944 года, я не видел там этого здания. Я также не могу себе представить, что в течение холодной зимы 1944/45 годов там еще могли бы построить из камня эти дымовые трубы. У меня есть подозрение, что этот объект там построили только после войны. Невероятным мне также представляется, чтобы СС при эвакуации не разрушили эти здания, если бы они действительно там были. Как раз в течение этих дней я еще слушал сообщение по радио, согласно которому только в Освенциме якобы были расстреляны четыре миллиона человек. В Освенциме определенно не расстреливали людей, так как это было бы слышно. Разумеется, я вспоминаю о большом волнении, которое однажды возникло в нашем лагере, когда распространился слух о том, что предстоит расстрел заложников. Этот вид мести — самый ужасный, который я только могу вообразить, так как он касается невиновных людей. То, что такие расстрелы были — по эту и по ту сторону — вероятно. Но если бы за каждую жертву бомбардировок захотели бы убить одного заключенного, то, вероятно, из двухсот тысяч заключенных никто не остался бы в живых. Если подумать, что Освенцим находился в эксплуатации только примерно четыре года, тогда там за один год должен был умирать миллион человек, или примерно три тысячи в день. Каким же должен был быть крематорий, в котором ежедневно нужно было бы сжигать три тысячи человек? Но даже братские могилы в этих масштабах нельзя было бы утаить.

Но немецкий народ продолжает верить в массовые убийства в концентрационных лагерях. Почему, собственно? Разве мы все, мы, которые знаем правду, не взвалили на себя огромную вину? Почему же мы так долго молчали?

Я хочу попытаться ответить на этот вопрос:

1. Мы вовсе не молчали…, однако, никто не хотел слушать наши рассказы, ни одна газета их не публикует, ни одно издательство их не печатает.

2. Также сегодня есть еще достаточно много живых свидетелей, которые могли бы подтвердить мои показания и сами дать похожие свидетельства. Но чего у нас нет, так это беспристрастного правового государства. И говорить правду было бы чистым самоубийством.

3. Я еще не устал от жизни, но своей цели в жизни я уже достиг, мои дети обеспечены, и моя жена, достигнув 65-летнего возраста, получит заслуженную пенсию, которую у нее никто не сможет отнять, даже если со мной что-то случится.

4. Я сам своей продолжительной деятельностью в качестве журналиста и в качестве издателя «КРЕСТЬЯНСТВА» и «КРИТИКИ» создал себе свой маленький круг читателей, и теперь я могу также с помощью НЕМЕЦКОЙ ГРАЖДАНСКОЙ ИНИЦИАТИВЫ сам напечатать мой рассказ о пережитом, не попадая ни к кому в какую-либо зависимость.

5. Говорят — и, к сожалению, также члены и избиратели больших партий: «Только признание нашей вины в развязывании войны и в уничтожении шести миллионов евреев позволило нам снова быть принятыми в общность народов. Тот, кто оспаривал бы это, нанес бы немецкому народу большой вред».

6. Однако с опровержением массовых убийств в концентрационных лагерях не только немецкая послевоенная политика стала бы ошибкой, но и послевоенные политики должны были бы тогда согласиться с тем, что они проводили абсолютно ошибочную политику. Но этому же никто не позволит случиться.

7. Но были также трусы, лжецы и купленные свидетели. Некоторые из обвиняемых, которые должны были бы точно знать, что обвинения против них являются ложными, тем не менее, сделали нужные признания, так как они думали — и их наверняка в этом убеждали — что если они будут подыгрывать обвинению, то смогут добиться для самих себя преимуществ. Но нужно учесть, что есть также возможность того, что признания у подсудимых выбивались пытками. Также об этом есть свидетельства.

Как могло бы измениться поведение нашего народа, особенно также нашей молодежи, если бы она убедилась в невиновности своих отцов? Вина может тяжело тяготеть над человеком и приводить его в рабскую зависимость. Это как раз то, чего хотели достичь победители — и они не потерпят того, чтобы плоды их лжи, которые они теперь пожинают, пропали.

Я записал мои воспоминания так, как я испытал их и как они памятны мне. Я говорил правду, такую правду, что Бог помог бы мне. Если бы это мое свидетельство смогло способствовать тому, чтобы снова вызвать у нашей молодежи большее уважение к их отцам, которые как солдаты сражались за Германию — и вовсе не были преступниками, тогда я был бы очень счастлив.

Кэльберхаген, 3 января 1973 года

Тис Кристоферсен

Рената Шютте

Посвящается Манфреду Рёдеру

Приведенный выше рассказ — это свидетельство о пережитом. Из многих писем я узнал, что этому свидетельству поверили — но оно все-таки не опровергло предполагаемые ужасные преступления.

Меня упрекают, что я просто не мог видеть всего, а ведь массовое убийство газом совершали в тайне. Но публикация этого свидетельства способствовала тому, что серьезные историки снова приступили к дальнейшим исследованиям. В Германии это был историк Удо Валенди, который еще перед публикацией этого сообщения приводил доказательства того, что многие фото-«документы» на самом деле представляли собой фотомонтаж или рисунки художника.

В США профессор Артур Батц выпустил в 1977 году книгу «The Hoax of the Twentieth Century» (Вымысел двадцатого века, немецкий перевод вышел в издательстве «Verlag fuer Volkstum und Zeitgeschichte», Флото, под заголовком «Обман столетия»). В Англии это был Ричард Харвуд с его работой «Did six миллион really их?» (немецкий перевод: «Действительно ли умерли шесть миллионов?»)[5]

В Германии книги бывшего заключенного концлагеря француза Поля Рассинье больше не продаются. Книги «Ложь Одиссея» и «Что такое правда?», а также «Драма евреев Европы» больше не печатаются — хотя о новом издании и объявляли.[6]

Публикация этих работ, естественно, неприемлема для господствующих формирователей общественного мнения. Нам самим пришлось узнать это. Было много судебных процессов, и в Карлсруэ было высказано право оккупационных властей. Эти процессы стоили нам много денег. Санкции, запреты и домашние обыски не заканчиваются. Издательство, которое зависит от прибыли, не может взвалить это на себя. Итак, они молчат — и продают книги, которые не оспариваются. Мы не молчим.

Как долго мы еще продержимся, я не знаю. Теперь конфискованные книги и статьи печатаются за границей и отправляются оттуда. В настоящее время меня самого приговорили к тюремному заключению на общий срок десять месяцев, которое пока что было назначено условно.

Мое желание — это публичное возражение, выражение представления, противоположного общепринятому — и оно должно быть позволено в свободной демократической стране.

Тис Кристоферсен

_____________

[1] Смотри Хайнц Рот, Оденхаузен

[2] В первое время умерших в Освенциме хоронили в земле. Но из-за высокого уровня грунтовых вод между реками Вислой и Сулой (1 метр) это больше не было возможно. Специально выделенная группа рабочих под командой шарфюрера Молля (прежде садовника в Райско) должна была снова выкапывать эти трупы и потом их сжигать. Об этом процессе рассказываются сегодня самые невероятные истории. (Источник: свидетельство оберштурмфюрера Ц.)