Теперь у Дэна появились друзья, готовые оказать поддержку. Поддержка Дэйва 2 была настолько всеобъемлющей, что он сопровождал Дэна домой после занятий, чтобы и дальше наставлять его на путь истинный. К тому времени Кэрол обычно была уже дома — встречи АнАлов начинались и заканчивались на полчаса раньше АА, — и чайник уже стоял на плите. Тогда все трое садились за кухонный столик, чтобы выслушать очередную порцию догматов Дэйва 2, который вещал с нарочито естественной искренностью, характерной для англиканского священника в худшем его проявлении.

Жанр проповедей Дэйва 2 можно определить как благочестивые беседы. У него была целая колода псевдорелигиозных открыток, которые он распространял среди своих новых апологетов. Изображение на этих открытках могло быть, к примеру, следующее: милые щеночки в плетеной корзинке, а самый симпатичный повис на ручке. По низу шла надпись курсивом с завитушками, гласившая: «Вера не может быть истинной, пока ты за нее не держишься». На другой — играющие котята сцепились в клубок и лозунг: «Крепкие объятья — вот что нам нужно!». У Дэйва 2 были еще заламинированные формата А5 таблички с заповедями АА (Двенадцать Шагов и Двенадцать Традиций), или наиболее важные молитвы АА, типа: «Господь ниспослал мне смирение, чтобы я мог принять то, что не могу изменить… и т. д. и т. п.». Ну, вы понимаете. Все это он звонко метал на пластик кухонного стола, как жертвенную плоть, доказывающую правоту его шумных и нудных назиданий…

Голос профессора снова внезапно затих. Небольшую округлую тень над его головой пронзил луч света, осветив крылья каштановых волос, сглаживавших неровности его черепа. В свете ночника шевелюра стала блестеть и переливаться. Он встал и принялся ходить взад — вперед, рассекая крошечное пространство купе от двери к двери. Остановившись, он посмотрел на меня, узкоплечий, эндоморфный. Он был похож на грушу, которую нарядили в Turnbull Asser. Репа его, словно в аляповатой рамке, походила на подретушированную фотографию из Хайленда: гордый олень демонстрирует рога.

Профессор посмотрел на меня, и я впервые увидел в его глазах нечто большее, чем обычную игривость. Может, в них блеснула ненависть? Или, по крайней мере, тупая злость от пережитой когда-то или воображаемой боли и обиды. Он выпалил севшим голосом: «Ты никак ярлычок на меня собрался навесить, приятель? Хочешь выставить меня, навязать чужую роль, типа забавный персонаж, чудак, типаж!»

Все еще смотря на меня, он то ли присел на корточки, то ли опустился на колени в пространстве между сиденьями и стал внимательно рассматривать мой профиль, как будто пытаясь прийти к какому-то заключению. Осмотром он, очевидно, остался доволен и, наконец, выпрямился. Он снова сел напротив и возобновил свой рассказ в том же ровном и быстром тоне. Это потрясло меня больше, чем все остальное. Все, что он делал, казалось настолько заученным и показушным. По спине пробежал холодок от мысли, что я, возможно, не первый невольный слушатель, которого запаучил профессор, и не первый зритель этой низкопробной пьески. Кроме того, было еще само купе. Мизинец я бы за это не отдал, однако декорации каким-то образом менялись, будто некие призрачные, но оттого не менее умелые рабочие сцены продолжали выполнять свои обязанности. Сцена передвинулась ровно настолько, чтобы вместить профессора… Но, словно предвосхищая мое желание обдумать впечатления, он продолжил.

Достаточно будет сказать, что Дэйв 2 настолько закрепился в квартире, что досконально ознакомился с характерными особенностями держателя для туалетной бумаги и не раз бегал за кофе и сгущенным молоком для ночных посиделок.

Есть на свете люди, существование которых такое же двухмерное, как у героев бульварных романов. Вы знаете, о чем речь: книжонки за 25 пенсов в светло-голубых обложках, их можно вытащить из картонной коробки при входе в любой букинистический магазин. Вы садитесь в автобус, читаете первые несколько страниц, и вдруг вас поражает свинцовое ощущение ходульности образов. Захлопываете книжку, и перед вами предстают Дэн, Кэрол, а с ними и Дэйв 2.

Ни Гари с Барри, ни Джерри, ни Дэйв 1 не делали жизнь Дэна значительнее или интереснее; не было никакого взаимопроникновения, ничего, что могло послужить цементом для заострения углов его пресной бесцветной натуры. Его мать имела над ним безграничную власть. Как римский император, она могла послать легион для его усмирения, но по большей части предпочитала управлять им через прокуратора, психологического сатрапа, которого она посадила в самом центре его самосознания. А Кэрол? Ну, о ней-то мы знаем. На пробковой доске рядом с шуточными открытками Camden Lock стали появляться открытки от Дэйва 2.

Жизнь Кэрол и Дэна, таким образом, была в точности как литературное произведение: вымученное и выброшенное в открытое пространство. Они дрейфовали в вакууме, отрезанные от родителей, изолированные друг от друга. И поскольку другого проводника в корпускулярный мир социальных вращений у них не оставалось, они плыли по течению, пока оно было, притягиваясь как металлическая стружка к магниту.

Каждый вечер Кэрол и Дэн посещали занятия в своих группах и буквально расцветали на глазах. После занятий они торопились домой послушать дополнительно небольшую проповедь Дэйва 2, который пунктуально откланивался ровно в 23.10, чтобы успеть на последний автобус № 114, отправляющийся к северным оплотам Фрерн Барнет, где у него была квартирка в доме гостиничного типа.

У них и времени-то не было, чтобы наскучить друг другу. Они встречались, как соседи, проходя из спальни в ванную в банных халатах, как Рок Хадсон и Дорис Дэй, и уста их были запечатаны. Я мог бы даже сказать, что у Кэрол не было времени проверить, как там ее хрящеватый отросток. Я мог бы так сказать, и, несмотря на ваше вожделеющее сознание, вы даже обрадовались бы, не так ли? Но вам стало бы ясно, что я чего-то недоговариваю, не так ли? Ну, конечно, Кэрол успевала, точнее, находила время проверить, как поживает малютка-рычажок. Ведь, в сущности, это и был рычажок. В самые неожиданные моменты она чувствовала, как он раздвигает ее изнутри; сидела ли она в группе, слушая чью-то исповедь, или стояла у библиотечной конторки, потирая мохнатку о фанерную плиту, которая печально потрескивала, отклеившись от основания.

А разве можно забыть о туалетных историях? О таких вещах забывать нельзя. Иногда я чувствую, что мое тело — это сплошной извивающийся кишечник, полный запахов и едва прикрытый тонким слоем кожи. Ницше, как известно, буквально агонизировал в туалете. ВЕссе Homo он проклинал немецкую кухню за пиво с сосисками — пищу, цементирующую задний проход. Как и Гоголь, еще один бесполый невротик, он скитался по городам Северной Италии, ища спасение в пасте и спагетти — антиоксидантах, облегчающих пищеварение.

Но я отвлекся. Мы о туалете: обычные мочеиспускательные ощущения как-то притупились. Кэрол чувствовала, что струю что-то сдерживает, направляя изнутри в узкую воронку. Нагнувшись, она замечала пузырек плоти и капельку урины на нем. И тогда пальцы ее скручивались и замирали, как будто кисть насадили на вертел. Приходилось верить своим глазам — он никуда не делся. А теперь он еще и выпирал из-под губ. Она с трудом заставила себя обхватить его трясущимися пальцами — большим и указательным. В большом зеркале над раковиной она видела свое отражение — темный контур на фоне плитки цвета авокадо. Ноги широко раздвинуты, трусы, как лопасти пропеллера, между вывернутыми ступнями; в таком положении она потела и изворачивалась на пластиковой подкове унитаза, как на пыточном стуле.

Тем не менее она схватила его. И когда она почувствовала меж пальцами к тому времени уже мясистую личинку с хрящиком посредине, с ней что-то произошло. С одной стороны, бремя знания стало еще тяжелее, большая берцовая кость, сорвавшись с пиратского флага, вонзилась в ее жизнь, отделив обладательницу тайны от обшего стада. (Хотя можно с полной уверенностью сказать, что секрет этот для Кэрол был не более страшный, чем, скажем, адюльтер или умерщвленный плод.) Но, с другой стороны, точнее, прямо между ног, у нее торчал отросток. Личинка уже вполне себе выросла. И когда она, все еще со спущенными трусами, дрожа и сдерживая рвоту, вытащила его и прижала к шестидюймовой рулетке, ей невольно вспомнился ее брат Стивен, которого она несколько лет назад поймала затем же занятием. Воспоминание это она просто так отбросить не могла. Кроме того, личинка эта вовсе не была чем-то необычным; нечто подобное она встречала не раз, хотя и в абсолютно другом контексте.