Теперь она поворачивается к свету, чтобы читать, не утомляя глаз. Склоненный профиль ее застыл в неподвижности. Листок голубой, очень светлый, обычного формата для почтовой бумаги, и отчетливо видно, что он был сложен вчетверо.

Потом, не выпуская письма из руки, А*** задвигает ящик, идет к маленькому рабочему столику (он расположен у второго окна, рядом с перегородкой, что отделяет комнату от коридора) и сразу садится, вынимает из бювара бледно-голубой листок – такой же, как и первый, но девственно чистый. Снимает колпачок авторучки, бросает беглый взгляд направо (взгляд этот даже не достигает середины оконного проема, расположенного чуть позади), склоняет голову над бюваром и принимается писать.

Волнистые пряди, черные и блестящие, неподвижно легли вдоль оси спины, оси, которую подчеркивает узкая металлическая застежка-молния на платье.

Сейчас тень от столба – столба, который поддерживает юго-западный угол крыши, – протягивается по плиточному полу, пересекает центральную часть террасы, перед фасадом, где уже расставили кресла, готовясь к вечеру. Край тени достигает уже входной двери, расположенной посередине фасада. На западном щипце дома солнце освещает деревянную обшивку где-то до уровня полутора метров. Через третье окно, выходящее на эту сторону, лучи его широко разлились бы по комнате, если бы не спущенные жалюзи.

На другой конец этого западного ответвления террасы выходит буфетная. Через полуоткрытую дверь доносится голос А***, потом говорок чернокожего повара, журчащий, напевный, потом опять четкая, размеренная речь: распоряжения насчет вечерней трапезы.

Солнце скрылось за скалистым отрогом, пиком, венчающим самый значительный выступ плато.

Усевшись лицом к долине в одно из кресел местной работы, А*** читает роман, одолженный накануне: об этой книге уже говорили днем. Упорно, не отрывая взгляда, она продолжает чтение, пока не наступают сумерки. Тогда она поднимает голову, закрывает книгу – кладет ее подле себя на маленький столик – и пристально глядит перед собой, на ажурные перила и банановые деревья противоположного склона, которые вот-вот скроет с глаз темнота. Кажется, она вслушивается в звуки, несущиеся со всех сторон: стрекот тысяч цикад, населяющих дно долины. Но этот шум неизменный, без вариаций, отупляющий, и слушать в нем нечего.

За обедом Фрэнк опять тут, улыбчивый, речистый, любезный. Кристиана на этот раз не поехала с ним, а осталась дома с ребенком, которого слегка лихорадит. Последнее время Фрэнк нередко появляется один, без супруги: то ребенок болен, то нездоровится самой Кристиане, которой никак не привыкнуть к этой влажной жаре, то из-за многочисленной и распущенной прислуги в хозяйстве случаются какие-то неурядицы.

Но в этот вечер А***, похоже, ее ждала. Во всяком случае, велела поставить четыре прибора. Тут же распорядилась унести лишний.

На террасе Фрэнк падает в одно из низких кресел и замечает с восторгом – уже не в первый раз, – какое оно удобное. Кресла очень простые, деревянные, с плетенными из кожи сиденьями, сделанные туземным умельцем по указаниям А***. Она склоняется к Фрэнку, протягивает ему стакан.

Хотя сейчас уже совсем стемнело, она не распорядилась внести лампы: свет – по ее словам – привлекает москитов. Стаканы наполнены, почти до краев, смесью коньяка и газированной воды, в которой плавают маленькие кубики льда. Чтобы в кромешной мгле не опрокинуть питье неловким движением, она как можно ближе придвинулась к креслу, где сидит Фрэнк, бережно держа в правой руке предназначенный для него стакан. Она опирается на подлокотник кресла другой рукой и наклоняется так низко, что головы их соприкасаются. Он шепотом произносит несколько слов: благодарит, несомненно.

Она выпрямляется гибким движением, берет третий стакан – его она не боится расплескать, ибо в нем гораздо меньше спиртного, – и садится рядом с Фрэнком, который продолжает рассказ о поломке грузовика, начатый по приезде.

Этим вечером она сама расставила кресла, когда их вынесли на террасу. Те, что предназначены для нее и Фрэнка, стоят рядышком, у стены дома – спинками к стене, разумеется, – под самым окном кабинета. Кресло Фрэнка слева от нее, а справа – чуть впереди – маленький столик с бутылками. Остальные два кресла поставлены с другой стороны столика, но сдвинуты вправо, чтобы не загораживать вид на балюстраду. По той же причине, из-за «обзора», эти два кресла не развернуты к прочим сотрапезникам, а расположены наискосок, по направлению к ажурной балюстраде и склону долины. Подобное расположение вынуждает тех, кто там сидит, резко поворачивать голову влево, чтобы различить А***, – особенно если учесть, что четвертое кресло самое дальнее.

Третье, складное, из брезента, натянутого на металлический каркас, явно придвинуто ближе к столу, чем четвертое. Но именно это кресло, наименее удобное, осталось пустым.

Фрэнк все рассказывает о том, как прошел день у него на плантации. А*** вроде бы слушает с интересом. Время от времени ободряет его, вставляя несколько слов, подчеркивая свое внимание. В тишине слышно, как позвякивает стакан, который кто-то поставил на маленький столик.

По ту сторону балюстрады, до самого склона долины, нет ничего, кроме стрекота цикад и беззвездной ночной темноты.

В столовой горят две керосиновые лампы. Одна стоит на краю длинного буфета, слева; другая – прямо на столе, там, где должен был бы стоять четвертый прибор.

Стол квадратный, он не раздвинут, поскольку сотрапезников мало. Три прибора расположены по трем сторонам, четвертую занимает лампа. А*** сидит на своем обычном месте, Фрэнк справа от нее – то есть перед буфетом.

На буфете, слева от второй лампы (а именно, ближе к открытой двери в буфетную), стоит стопка чистых тарелок, которыми будут пользоваться во время еды. Справа от лампы, чуть в глубине – у самой стены, – туземный кувшин из обожженной глины отмечает середину буфета. Дальше вправо, на сером фоне стены, вырисовывается увеличенная, размытая тень головы – головы Фрэнка. Он без пиджака и без галстука, и воротничок рубашки широко распахнут, но рубашка безупречно белая, из тонкой, высокого качества ткани, на манжетах запонки из слоновой кости.

На А*** то же платье, что и во время завтрака. Фрэнк чуть не поссорился с женой из-за этого платья, ибо Кристиана заметила, что покрой «не подходит для жарких стран». А*** всего лишь улыбнулась: «Климат здесь вполне терпимый, по-моему, – сказала она, чтобы покончить с этой темой. – Знали бы вы, какая жара стоит в Канде добрых десять месяцев в году!..» И тогда заговорили об Африке, и эта тема не иссякала довольно долго.

Мальчик-бой прошел через дверь буфетной, неся в обеих руках полную до краев супницу. Поставил ее, и тут А*** велела передвинуть ту лампу, которая на столе: слишком яркий свет, сказала она, режет глаза. Бой берет лампу за ручку, поднимает ее, относит в другой конец комнаты, ставит на комод, на который А*** указывает, протянув левую руку.

Стол погружается в полумглу. Основным источником света становится лампа, стоящая на буфете, ибо вторая лампа – на другом конце комнаты – теперь слишком далеко.

Со стены, общей для столовой и буфетной, исчезла голова Фрэнка. Его белая рубашка больше не сияет, как это было при близком освещении. Только правый рукав подсвечен лампой, расположенной на три четверти за его спиной: плечо и рука обведены сверкающей линией, как повыше – ухо и шея. Лицо совершенно в тени, потому что лампа светит почти в затылок.

– Вы не находите, что так лучше? – спрашивает А***, поворачиваясь к нему.

– Интимнее, несомненно, – отвечает Фрэнк.

Он торопливо поглощает суп. Он, конечно, не позволяет себе размашистых жестов, держит ложку как полагается и глотает, не производя шума, и все же кажется, что на такую несложную работу он тратит непомерное количество энергии и бодрого задора. Трудно было бы определить, в чем именно он пренебрегает неким общезначимым правилом, каким конкретно образом нарушает приличия.

Упрекнуть Фрэнка не в чем, но манеры его не остаются незамеченными. И по контрасту бросается в глаза А***, которая совершает то же действие, казалось бы, вовсе не двигаясь – но и не привлекая к себе внимания ненормальной, чрезмерной скованностью. Только взглянув на ее тарелку, пустую, но грязную, убеждаешься, что она все же наливала себе супу.