Шахт стремился изменить нацистскую партию согласно своим представлениям, но в отличие от Бормана ему не хватало целостности видения миссии Гитлера, который мог повести за собой и генералов, и простой народ в любой крестовый поход. Шахт предпочитал строить империю и добиваться контроля над иностранными экономическими системами посредством хитрости и обмана. Его склонность к вероломству оказалась полезной на раннем этапе, и Борман ценил его умение обращаться с деньгами и закабалять как отдельных людей, так и целые сообщества.
План Шахта, по которому многие страны были вынуждены поставлять сырье в Германию согласно запутанным экономическим и военным соглашениям, стал образцом для империализма XX века и в дальнейшем применялся также Советским Союзом. Но Шахт имел личные амбиции, что подтверждали многие из его бывших коллег, и начал совать свой нос в партийные дела. Если и существовал кто-либо, способный понять собственный план Бормана, направленный на экономический контроль страны, то этим человеком являлся именно Шахт, эксперт в сфере финансовых манипуляций.
Когда положению Бормана угрожал кто-либо, способный завоевать большую власть, он начинал притворяться глуповатым крестьянином, нашептывая обезоруживающие признания благодарным слушателям, склонным к распусканию сплетен. Миссис Геринг описывала, как он настроил ее мужа против Шахта, применив свой излюбленный способ поочередных приватных разговоров с каждым соперником.
Геринг выражал свой взгляд на бюджетную политику такими словами: «Если Фюрер говорит, что дважды два равняется пяти, значит, так оно и есть». Шахт имел другое представление об арифметике. Ему также не нравилась идея о «максимальной разработке человеческих ресурсов». Шахт хотел осторожно замкнуть кольцо вокруг евреев, учитывая, что мнение зарубежной общественности может причинить вред немецкой торговле. Геринг, будучи главой четырехлетнего плана, настаивал на том, чтобы руководитель службы безопасности Рейнхард Гейдрих обеспечил «долгожданное окончательное решение еврейского вопроса». Если бы за все отвечал Шахт, он в первую очередь устранил бы самого Геринга и всех вождей этого крестового похода, не понимавших, что тоталитарное государство может достичь своих целей более тонкими способами. Его оскорбляли неуклюжие методы работы тайной полиции, созданной Герингом: его телефон прослушивался гестапо, письма вскрывались и т. д.
Шахт был национал-социалистом, воспринимавшим все крайне серьезно. Он верил в Гитлера, понимал необходимость создания тайной полиции и лагерей смерти, не сомневался в превосходстве германской расы, но хотел, чтобы Гитлер все же прислушивался к его советам. После приема в Нью-Йорке предприниматель Девид Сарнофф сказал Шахту: «Доктор, вы правильный человек!», показав тем самым, что разделял его взгляды. Еще одним «хорошим другом» оказался Конрад Аденауэр. Будучи канцлером Западной Германии с 1949 по 1963 год, он обезоруживал журналистов легендой о том, что являлся участником антифашистского сопротивления. Аденауэр сказал в своем интервью компании «Коламбия бродкастинг систем» в феврале 1963 года: «Я всегда был противником нацистов». «Правильный человек!».
Но существовало его письмо, опубликованное в Восточной Германии, написанное 10 августа 1934 года и адресованное министру внутренних дел Пруссии и рейха, в котором Аденауэр просил о выплате ему пенсии, как мэру Кельна. Пенсию начали выплачивать и продолжали это делать до конца войны. В то же время его сад обрабатывали французские пленные. Десятистраничное письмо подтверждало, что он был дружески настроен к нацистской партии: «Я всегда относился к ней абсолютно лояльно, но порой это расходилось с министерскими директивами. Годами, несмотря на указы прусского министерства внутренних дел, я позволял партии проводить мероприятия на муниципальных стадионах и вывешивать флаги со свастиками. Я настаивал на том, чтобы муниципальные объявления печатались в «Вестдойче беобахтер» в газете национал-социалистической партии Кельна)».
Далее Шахт пытался объяснить, почему партия ошибочно приняла его за своего противника и почему нацисты отправили его в отставку: «Для меня было невероятно болезненно оказаться в отставке по причине национальной нелояльности». Получилось так, что нацистские флаги со свастиками разместили на подвесном мосту в Кельне, а Шахт якобы просил, чтобы флаги повесили только на здании, где проходили нацистские собрания. Нацисты обвинили Шахта в отдаче приказа об уничтожении флагов.
Чтобы полностью понять настроения Шахта, необходимо читать письмо далее. Всю его униженность можно увидеть на примере следующих строк: «События одного из прошлых воскресений, перед выборами в рейхстаг, произвели в рядах членов кельнского отделения партии, которые не знали подробностей, впечатление того, что я относился к национал-социалистической партии Германии несколько враждебно». Чуть далее в тексте: «Выступая на этих собраниях, я особенно подчеркивал то, что такая большая партия, как национал-социалистическая партия Германии, без всякого сомнения, должна обладать большинством в правительстве».
Конрад Аденауэр стал канцлером Германии вскоре после того, как западногерманский суд позволил Шахту покинуть страну, а его зять Скорцени сумел бежать. Большая часть последовавших за этим заграничных поездок Шахта и создание Скорцени отделения в Мадриде происходили при активной поддержке со стороны Аденауэра и главы западногерманской разведки — генерала Гелена. Шахт заключил особое соглашение с новым «Кругом друзей», созданным промышленниками, поддерживающими неонацистские политические группировки.
За перемещением Шахта было трудно уследить. Если направлялся в Южную Америку, чтобы содействовать расширению там немецкой деловой активности, связанной с торговыми агентствами, финансируемыми через Братство, он летел через Мадрид прямым рейсом до Буэнос-Айреса. Ему было хорошо известно о систематическом перехвате нацистов и их почты во время Второй мировой войны, но современные средства передвижения делали это невозможным для иностранных правительств. Скорцени летал из Мадрида в Каир и Южную Америку в полной секретности.
Он говорил: «Реактивный самолет — это запечатанный контейнер… Это самый эффективный метод тайной перевозки людей и вещей… Единственные слабые места в этой системе — точки прибытия и отправления, поэтому необходимо добиваться, чтобы наши товарищи устанавливали дружеские отношения с эмиграционной и таможенной полицией в каждой стране». Более того, учитывая то, что рабочий офис Скорцени располагался в Мадриде, а дом и поместье — в Ирландии, всегда можно было укрыться от внимания общественности. Однако дружеские отношения с Ирландией продлились недолго. Пока Скоренци ждал, что Ирландии потребуются его услуги как специалиста по ведению партизанской войны, ирландские рабочие организовали в его поместье собственное движение сопротивления — против самого Скорцени.
Шахт никак не мог понять, что гитлеровская эпоха не забыта. Чем старше он становился, тем менее соблюдал осторожность. Пока у власти находился Аденауэр, он мог быть уверен, что чиновники не станут разглашать тайны. Как и в старые времена, у него имелось много влиятельных друзей. Вторым человеком после канцлера в государстве был госсекретарь Ганс Глобке. Его обязанности оказались сходны с функциями Бормана при Гитлере. Именно Глобке отправил Борману проект Нюрнбергского закона 1935 года, в котором излагались основы ликвидации евреев. Эти расистские предложения Гитлер озвучил на съезде нацистской партии в Нюрнберге.
Когда спустя 25 лет досье Глобке было обнаружено среди секретных папок старого министерства внутренних дел, он содрогнулся.
В 1945 году, после того как его шеф — Генрих Гиммлер — не смог добиться расположения генерала Эйзенхауэра, Глобке нашел приют в католическом монастыре. Затем он пытался заполучить свободу, давая показания на Нюрнбергском процессе против своего бывшего начальника — Вильгельма Штукарта. Начав вести гражданскую жизнь, Глобке прибыл в Бонн к Аденауэру, на которого он проработал 13 лет. В июле 1963 года верховный суд ГДР заочно признал его виновным в преступлениях против человечества и приговорил к пожизненному заключению. Глобке подал в отставку.