Во время этого налета был убит и подполковник Михалев.

…Однажды, вернувшись из расположения полка Чамова, Гуртьев несколько минут задумчиво ходил по своему блиндажу. Потом, обратившись к связному, сказал:

— Вызовите лейтенанта Чередниченко.

Чередниченко служил в одной танковой дивизии, которая, отступая, оказалась в Сталинграде, где потеряла большинство своих машин. Танк Чередниченко одновременно с двумя другими нашими машинами был подбит три дня назад.

— Товарищ полковник, лейтенант Чередниченко по вашему приказанию прибыл, — переступив порог блиндажа, отрапортовал танкист.

Гуртьев, внимательно оглядев его невысокую, крепко сбитую фигуру, спросил спокойно:

— Ну как, земляк, письма из Омска получаете?

— Вчера два получил, — взметнув кверху нависшие над глазами удивительно густые брови, ответил Чередниченко и, не удержавшись, спросил: — А вам пишут, товарищ полковник?

— Меня тоже не забывают, — улыбнулся Гуртьев. — Знаешь, земляк, соскучился я по нашему родному городу, по его знакомым улицам, по Иртышу, по тайге. Тебя, поди, тоже тянет домой хоть на часок?

— Эх, хорошо бы! — вздохнул Чередниченко.

— Ничего, дружок, не унывай. Скоро отпразднуем наше возвращение домой с победой. Ждать недолго. — Лицо комдива стало на минуту задумчивым, затем, перейдя на деловой тон, он сказал: — Вот что, лейтенант, сейчас отправитесь к Чамову и обследуете подбитые танки. Результаты доложить к утру лично мне. Главное, точно установить степень повреждения.

Темная осенняя ночь помогла комсомольцу Чередниченко незаметно достичь цели. Далеко за полночь он позвонил комдиву:

— У танков номер тысяча восемьдесят семь и номер девятьсот шестьдесят пять тяжелые повреждения. Танк номер триста семьдесят четыре требует небольших исправлений. Часов шесть работы — и готово.

— Немедленно приходите сюда.

Лейтенант явился. Комдив как раз сидел за столом. Пригласив танкиста разделить с ним завтрак, он начал его расспрашивать о том, где находится Т-34.

— Стоит он, правда, к противнику совсем близко, ремонтировать трудно. Но справимся. Ручаюсь, — заверил лейтенант полковника.

— А не накроют вас немцы?

— Постараемся, чтобы не накрыли, — сказал Чередниченко.

— И чтобы не узнали, понимаете, не узнали о ремонте. Ясно?

— Ясно, — сказал Чередниченко. Но, что-то вспомнив, уже иным тоном добавил: — Речь идет о восстановлении ходовой части, огневую мы не восстановим.

— Огневой сейчас достаточно и из-за Волги дают. А вот ходовой, чтобы подавить кое-что, явно не хватает. Так как же?

— Есть, товарищ полковник, исправить ходовую часть танка номер триста семьдесят четыре как можно быстрее.

— Ты, Виталий Григорьевич, козырять подожди, а вот послушай-ка лучше.

Танкист удивленно взглянул на комдива. Он никак не ожидал, что командир дивизии знает его имя и отчество. Лейтенанту было не больше двадцати лет, по имени и отчеству к нему никто не обращался.

Затем они долго беседовали, лейтенант и полковник. Задумав дело, Гуртьев всегда советовался с его исполнителем, внимательно выслушивал замечания и возражения. Впрочем, сейчас возражений не было. Ремонт танка полковник решил поручить старшему сержанту Перову, довольно молчаливому уральцу, по своей гражданской специальности кузнецу.

— Работа есть, немного используем тебя по гражданской специальности, — сказал Гуртьев Перову.

— На кузню пошлете, товарищ полковник? — невольно вырвалось у старшего сержанта.

— Вроде того, — уклончиво ответил комдив. — Вот придет твой дружок, и все разъясню!

В это время дверь блиндажа приоткрылась и вошел танкист Дятковский, медлительный и широкоплечий, бывший токарь по металлу. Он молча откозырял полковнику и неподвижно встал у притолоки, ожидая приказания.

— Здорово, молодец! — приветствовал его Гуртьев. — Ты, говорят, вчера отличился.

Дятковский чуть заметно пожал плечами: мол, ничего особенного. Не желая бездельничать, он примкнул к пехотинцам и вместе с ними отражал фашистские атаки. Во время одной из них тяжело ранило командира роты старшего лейтенанта Серова. Дятковский под сильным огнем противника вынес с поля боя раненого Серова.

— Как старший лейтенант, жив? — спросил комдив.

— Был жив, когда сдавал его санитарам, — отвечал Дятковский.

— Ну вот что, друзья, дело нам предстоит трудное, — сказал Гуртьев и объяснил задачу.

Ночью Чередниченко, Перов и Дятковский подползли к танку № 374 и занялись его ремонтом. Работали тихо, чтобы не спугнуть противника. Впрочем, утром не стоило соблюдать тишину: на нашу передовую налетели неприятельские «юнкерсы». Без минуты передышки, стая за стаей, они бомбили расположение дивизии сибиряков. Грохот стоял такой, что не только стук молотка, но и грома не расслышишь. И ребята трудились не покладая рук: пока шла бомбежка, нечего опасаться. И получилось странное. Улетели «юнкерсы», и Чередниченко с сожалением вздохнул: трудно, мол, теперь станет работать Темп ремонта замедлился. Но все же дело двигалось. Вечером у ремонтников кружились головы, от жажды пересохло во рту, потрескались губы, голоса охрипли.

Вечером под грохот очередного артналета Чередниченко проверил механизмы и, убедившись в их исправности, отправился в штаб дивизии.

— Товарищ полковник, ваше приказание выполнено, танк номер триста семьдесят четыре к бою готов, — отрапортовал лейтенант, войдя к Гуртьеву.

— Ну это ты зря, ведь стрелять-то он не может, — подзадорил его полковник.

Чередниченко смущенно потупился, как бы чувствуя себя виноватым в том, что до конца не доведено такое хорошее дело.

— Не горюй, что надо — то сделано, — улыбнувшись, заметил комдив, — нам сейчас важно другое.

И, склонившись над картой, стал объяснять задачу.

— Пойдете один, будете прикрывать пехоту, танк врагам не сдавать, — сказал он в заключение.

Немцы прекрасно знали танк, который только что отремонтировал Чередниченко. Эта машина причинила им много неприятностей. Совсем недавно, удачно прорвавшись через передний край, она подмяла шестиствольный миномет, вывела из строя одну вражескую батарею, подавила два пулеметных гнезда и уничтожила взвод эсэсовцев. На обратном пути танк был подбит, но успел развернуться лобовой частью к врагам, как бы вновь готовясь к бою. Да так и застыл, круто накренившись башней к северу. Немецкие автоматчики побывали здесь и убедились, что их недавний враг вышел из строя.

На следующий день, едва закончилась восьмичасовая бомбежка с воздуха и стихли артиллерийские налеты, гитлеровцы ринулись в атаку. Они бежали мимо поврежденного танка, не обращая на него внимания. И вдруг мертвец ожил. Гневно взревел мотор. Повернулась башня, и танк, лязгая и гремя гусеницами, грозно двинулся с места. Гитлеровцы замерли от изумления. В этот момент батальон чамовского полка бросился в контратаку. Впереди него неожиданно даже для наших бойцов, как бы возглавляя атаку, шел воскресший танк. Ворвавшись в фашистские цепи, он давил, гнал, сеял панику.

Наконец враги опомнились и открыли ураганный артиллерийский и минометный огонь по машине Чередниченко, но та продолжала наступать. Но вот снаряд попал в гусеницу. Последний разворот — и танк своим громадным корпусом загородил пробоину в заводской стене, лишив противника одного из выгодных рубежей.

Чередниченко был ранен, но успел выскочить на землю и благополучно дополз до наших окопов. Из госпиталя он снова вернулся в дивизию, но уже в качестве механика. На его груди горел орден Красного Знамени. В дивизии танкист вступил в партию.

Это случилось так. Однажды утром по блиндажам, вырытым под высоким волжским берегом, разнеслось:

— Свирин пришел, Свирин!

Появлению комиссара дивизии были рады все. Веселый, жизнерадостный, всегда, как говорится, «в форме», он умел одним своим присутствием вселять в людей бодрость. А последнее было, пожалуй, едва ли не самым главным в те дни.

Крепко сложенный, но чуть-чуть сутулый, не то от возраста, не то от многих вражеских пуль, сидевших в его теле, он прошел в землянку, в которой что-то ремонтировал Чередниченко.