Хлебосольный Василенко очень огорчился, когда вдруг обнаружилось, что Буранов исчез. Генерал хотел угостить полковника на славу: открыть банку довоенных ленинградских шпрот да еще заказать повару рагу из мясных консервов со свежей морковкой и петрушкой.

Но если бы Буранов и знал, какое роскошное и редкое по тем временам угощение он упустил, вряд ли бы этим огорчился: его вполне устраивала пшенная каша с комбижиром или с колбасой. А сейчас он и не вспоминал о еде.

Хорошо знакомым путем он шел на участок, который только что рассматривал на карте генерала Василенко, — в то самое место, которое генеральский карандаш обвел на бумаге красной чертой.

Бугорком в нейтральной полосе овладел взвод, с одним отделением которого Буранов недавно познакомился в траншее. Еремин, Федоров и другие солдаты были чрезвычайно довольны, что вылезли из сырости, и добрым словом поминали полковника, который «наворожил им счастье»: ныне и впрямь будут у них сухие портянки. Никто не мог знать, что полковник имел в виду совсем другое — смену войск. Солдаты спешили устроиться получше на новом месте и за ночь вырыли хороший окоп, на дне которого — самое главное! — не было ни капли воды.

Буранов попал к своим знакомым. На этот раз его встретил сам командир взвода — младший лейтенант. Он отрапортовал по форме и с удовольствием и почтением смотрел на Буранова. А солдаты принялись наперебой благодарить полковника.

— За что вы меня благодарите? — удивился он.

— Как же, товарищ полковник! — серьезно пояснил Еремин. — Ведь вы намедни сказали: скоро, мол, портяночки просушите, солдаты. Всему взводу ваши слова ведомы стали. Вот мы и закрепились на этой горке и назад уж не спятились, потому как знали, что горка нашей быть должна. Вот как оно вышло, в точности по вашему слову, товарищ полковник!

Буранова очень позабавило, что он невзначай стал прорицателем.

— А где же ваш Шалфей? — спросил он, не слыша обычных прибауток.

— Ранило его, — отвечал Еремин. — В госпиталь эвакуирован Шалфей.

— Тяжело ранен? Опасно?

— Пулей в грудь. Только военфельдшер сказывал: ничего, выживет. Теперь в госпитале чудить будет. Промежду прочим, отчаянный парень оказался наш Шалфей. Мы думали, он только шутить горазд, а он в окоп немецкий первым махнул и двоих солдат там прикончил. А офицер ихний успел в него выстрелить. Проткнул я штыком того офицера, да поздновато... Вот какое дело вышло. Скучно нам будет без Шалфея.

— Ничего, — утешил Буранов. — Другой забавник найдется. Их в армии много... Товарищ младший лейтенант, — обратился он к пехотному офицеру, — мне необходимо посмотреть расположение противника. С вашего бугорка, должно быть, хорошо видно.

— Так точно, товарищ полковник, видимость у нас неплохая, — отвечал пехотинец. — Здесь, неподалеку эн-пе нашего батальона, оттуда местность впереди просматривается хорошо. Разрешите я вас сам туда проведу?

— Проведите.

Буранов попрощался с солдатами и пошел за офицером. Прошли метров пятьдесят по очень узкому ходу сообщения, и младший лейтенант сказал:

— Идти дальше некуда. Вон по той канавке проползти надо метров двадцать, там и эн-пе. Поползете за мной или не пожелаете?

— Не пожелаю! — усмехнулся Буранов. — Зачем мне ползти за вами? Я поползу один — самостоятельно. Сбиться с пути тут нельзя. Вы мне больше не нужны. Возвращайтесь к себе. Спасибо за услугу.

Младший лейтенант, откозыряв, ушел, а Буранов осторожно вылез в канавку и пополз по ней. Через две минуты он очутился на батальонном наблюдательном пункте. Пехота для наблюдения за противником не строит таких блиндажей, как артиллеристы: батальонный наблюдатель сидел в окопчике. Появлению полковника он ничуть не удивился: то был кадровый солдат, удивить которого нелегко. Он только негромко произнес: «Здравия желаю, товарищ полковник», — и потеснился, давая место Буранову.

— Что там видно у немцев? — спросил Буранов.

— Тихо, — отвечал солдат и добавил мудрено: — Нормальная невидимая циркуляция происшествий несущественной значительности.

— Ну-ка, давай посмотрим на эту циркуляцию! — улыбнулся Буранов и вооружился биноклем, служившим ему еще с финской войны.

Перед ним была лесистая высотка, которую еще недавно заслонял этот самый бугорок. Теперь она открылась вся. Буранов стал тщательно исследовать ее, медленно передвигая бинокль, стараясь проникнуть взором в таинственную глубину между деревьями, приглядываясь к цвету зелени, высматривая, нет ли где вскопанной земли.

Лес казался необитаемым.

Но полковник хорошо знал, что наблюдать надо долго и терпеливо, если хочешь что-нибудь увидеть. И, устроившись поудобнее в окопе, он не отрывал глаз от бинокля.

«Толково действует, — с уважением подумал солдат. — Не то что иные-прочие шныряют глазами во все стороны разом. Этот ничего не проморгает. На него можно положиться. Пускай понаблюдает в охотку. Той порой у меня глаза отдохнут».

Прошло не менее получаса, глаза у пехотинца уже отдохнули и от скуки стали слипаться, а Буранов все еще ничего не высмотрел — высота попрежнему оставалась безжизненной.

«Пожалуй, до вечера проторчишь тут зря, — подумывал уже он. — Может, и в самом деле там у противника ничего существенного нет?»

Но этому полковник никак не мог поверить. Он решил сидеть здесь хоть до ночи, полагая, что за целый день обязательно должно что-нибудь обнаружиться.

А солдат уже недоумевал: почему полковник так долго смотрит на эти мало интересные места?

Длительным наблюдением Буранов не тяготился, как рыболов не тяготится часами смотреть на неподвижный поплавок. Зелень лесистой высотки ласкала его взор, казалось, оттуда веет свежестью и лесными ароматами. Хорошо там! Особенно подальше, на горке, где сосны...

Хотя артиллерия Василенко сравнительно мало била по этой высотке, все же снаряды проделали в зеленой одежде ее несколько порядочных прорех. Получились как бы окошки, через которые можно было заглядывать вглубь леса, местами видеть не только середину возвышенности, но и конец ее. Но как ни заглядывал Буранов в эти «окошки», в них ничего не было видно. Высотка казалась безжизненной. Может, и в самом деле там только небольшой заслон?

Но вдруг полковник насторожился: что это? Вдали, в конце сделанной снарядами «просеки», меж стволами сосен мелькнуло что-то белое. Скрылось... опять мелькнуло — поправее!

«Немец, — определил Буранов. — Немец в белом маскхалате. Почему в белом? Не по сезону! Какая же это маскировка? Вон как выделяется на фоне зелени! Странная история...»

Полковник обернулся к пехотинцу:

— Что это за немец в белом там разгуливает? В дальнем конце, меж сосен. Видишь?

Солдат, глядя в бинокль, отвечал равнодушно:

— Нормальная циркуляция отдельного фрица.

— Почему же вы не снимете его из винтовки? Разве у вас снайперов нет?

— Это же повар, товарищ полковник! — отвечал пехотинец таким убедительным тоном, что Буранов невольно улыбнулся: «Ишь ты, гуманность какая! Как же я сам-то не догадался, что это повар?» — думал он, чувствуя, что тут уже есть какая-то нить: повар готовит не на одного человека, и для обслуживания заслона повар — слишком большая роскошь.

А солдат счел своим долгом все разъяснить полковнику:

— Сейчас повар идет в канцелярию — выписывать продукты. Канцелярия правее. Там он пробудет минут пятнадцать. После пойдет на склад — получать продукты. Склад у них в левой землянке, на том скате.

Буранов слушал обстоятельного солдата с истинным наслаждением. Сам Рентгенов не выследил бы все лучше! Очень скоро полковник убедился, что солдат не сочиняет: все было так, как он говорил. Действительно, через четверть часа повар снова появился в поле зрения Буранова. Потом полковник видел, как он шел с мешком на спине, очевидно, уже со склада. «Нестроевой чин» двигался не спеша, спокойно. Он не подозревал, что на него смотрят русские, которым известна вся его «циркуляция»!