Как знать! Возможно, не подведет и остальное?

И, действительно, даже в этой стране он найдет надежных и энергичных помощников… В порученном ему трудном, почти несбыточном деле они значили так много!

Каурт облачился в самый обыденный москвошвеевский плащ темно-синего цвета на рябенькой подкладке и поношенную непритязательную кепочку. Он извлек их из непромокаемого мешка, тотчас же закопанного им вместе с остальным снаряжением амфибии.

Естественно, что в то время, как он пробирался, скрываясь сначала за песчаными дюнами, а затем в кустарнике прибрежного леса, мысли шпиона работали в одном, волнующем его направлении.

Не подведут ли эти «вольные» или «невольные» союзники?..

Насколько, например, окажется реальной помощь вот этого?..

Каурт вспомнил, как незадолго до отъезда его патрон Петер-Брунн показал ему фотокопии письма, отправленного в Советский Союз в город Сумы. Письмо пришло обратно с пометкой на конверте: «Адресат выбыл в Москву».

Автор письма — священник украинской колонии Порфирий Храпчук — обращался к другу детства некоему Антону Матвеевичу Сенченко. Он хотел на старости посетить родину и воочию убедиться, что там происходит… Он просил своего друга откликнуться.

«Захочет он этого или не захочет, но этот полоумный поп поможет нам», — обнадеживал Каурта патрон.

— Полоумный поп! — зло усмехнулся Каурт. Довольно точный термин, если принять во внимание все, что ему было известно о священнике Порфирии Храпчуке. Разве он не разводит в своих проповедях демагогию о «неправедных богачах» и не скулит о «дружбе между народами»?..

И вот этот полоумный поп должен помочь ему в таком трудном, почти невозможном деле, как «Операция альфа».

Легко ли заставить известного советского ученого и активного борца за мир бежать из родной страны!

При каких обстоятельствах профессор Сенченко пойдет на то, чтоб своим бегством расписаться перед всем светом, что независимый творческий труд в коммунистической стране невозможен?

А другие обещанные помощники? Насколько надежными и оперативными окажутся они?

Он вспомнил, с какой многозначительной торжественностью Петер-Брунн достал из сейфа два объемистых, переплетенных в кожу альбома. Развернув один из них, он вынул фотографию, которая показалась Каурту в высшей степени ординарной. На него взглянуло простоватое солдатское лицо. Подобные лица Франц тысячами видел в лагерях для перемещенных… Под снимком значились имя, отчество и фамилия оригинала, а также и кличка «Михайловка».

— А вот совсем иной жанр, — усмехнувшись, протянул ему Петер-Брунн второй, очевидно, от времени сильно выцветший фотоснимок.

На фоне средневекового замка с луной на полотняном небе — декорации, столь излюбленной когда-то провинциальными фотографами, — фривольно положив набалдашник тросточки на плечо, стоял молодой мужчина в визитке. Лицо его с щегольски закрученными усиками выражало бойкость, жизнелюбие и самодовольство. Волосы молодого щеголя были тщательно разделены на прямой пробор и прилизаны. Будь Каурт лет на сорок старше, он безошибочно узнал бы модную в те времена прическу, называвшуюся «Макс Линдер».

В общем на фотографии был тип дешевого прожигателя жизни. Но к этой банальной фотографии Петер-Брунн в виде пояснения добавил увеличенный групповой снимок. На нем тот же франт с усиками был уже в ином облачении — в шинели колчаковского офицера и напоминавшем современную пилотку головном уборе. Это были сотрудники миссии Красного Креста, находившейся в 1918–1919 годах в Сибири, а из подписи явствовало, что снимок сделан в Омске.

Но и к этому «помощнику» Каурт отнесся скептически:

— Сколько же этому кавалеру сейчас лет? — спросил он шефа.

Но ведь тот так хорошо умел заговаривать зубы!

— Я же не предлагаю вам заставлять старичков прыгать с парашютом или прогуливаться по морскому дну!.. Важно, что через него вы получите верный путь к другой, самой интересной особе…

— Интересная особа? Женщина? — спросил Каурт. В Силу своей счастливой, как он считал, наружности он привык к поручениям подобного рода.

— Ну, об этом мы поговорим позднее. Повторяю, многое уже подготовлено. Этот Сенченко уже в петле, а вам будет принадлежать почетное право в нужный момент окончательно захлестнуть ее!

Милое дело предаваться оптимизму в удобном кресле за письменным столом и загребать миллионные дивиденды на поставках оружия. Ведь как ни верти, а Петер-Брунн прежде всего один из заправил известной во всем мире оружейной компании. И, можно сказать, что только из любви к искусству он разведчик.

Облачное небо кажется черным… Но вот мелькнула звездочка. Возможно, он видел ее и у себя дома. Дома… Разве можно забыть ту проклятую улицу с многотысячной демонстрацией родных ему по крови людей, которые несли плакаты о дружбе и мире между народами…

Ему почудилось, что, вероятно, под чьей-то ногой треснул сучок.

Не патруль ли это?

Каурт приник к сырой земле, как бы стараясь с ней слиться.

— На этом пока закончим, Маша!

Василий Антонович Сенченко свернул бумажную ленту в рулон.

Лаборантка Мария Григорьевна Минакова, в просторечье — Маша, удивленно посмотрела на него.

Нездоров он, что ли? Да, скорее всего он болен и перемогается из последних сил. Бледное лицо, усталые, запавшие глаза. Неожиданная морщина между бровей… Машу не утешил даже непослушный вихорчик на затылке, который обычно, как ей казалось, лишь подчеркивал энергию и напористость ученого.

Сенченко, открыв массивную дверцу стоявшего в углу кабинета сейфа, бережно спрятал бумажный рулон, полученный им сегодня с машинносчетной станции.

Тщательность, с которой ученый укладывал рулон, его помощнице была так понятна! Возможно, только она одна знала, ценой каких мучительных исканий и кропотливого труда куплены зафиксированные на этом рулоне математические выкладки.

А ведь именно бесстрастный язык этих цифр шаг за шагом делал все рельефнее и отчетливее контуры смелого научного открытия.

Кто лучше Маши знал, как близок к победе ее учитель! Исполинскую энергию, которая в недобрых руках могла бы пойти на цели разрушения, советский ученый заставляет служить созиданию и мирному труду…

Ведь она видела, как каждый новый успех в работе озаряет лицо Василия Антоновича та-кой радостью!

Так что же случилось сегодня?

Может быть, кто-нибудь болен в его семье? Его жена?

Но Маше, которая живет в том же институтском доме, что и Сенченко, и даже на одной с ним площадке, это наверняка было бы известно. А его жену видела она не далее, как сегодня утром. Людмила Георгиевна подъехала вместе с мужем. Василий Антонович сошел у института, а ее, как обычно, машина повезла дальше — на работу в Издательство иностранной литературы.

Не могло быть речи о каких-либо семейных недоразумениях. Уж кому-кому, а Маше известно, какая прочная любовь связывает эту чету.

С высоты своих двадцати четырех лет Маше трудно было предположить, что семейное спокойствие может быть разрушено одним ударом.

Голубая записка. Этот маленький, такой невинный листочек бумаги был словно пропитан медленно действующим, но разрушительным ядом.

Только что шофер Петрянов неожиданно вернулся в институт лишь для того, чтобы отдать профессору найденное им письмо. Очевидно, в спешке оно было обронено в машине.

Надо сказать, что водитель Петрянов отличался усердием, которое подчас доставляло множество неприятностей тем, кому он от души хотел «удружить». Похоже, что так оно было и на этот раз.

Когда Василий Антонович пробежал старательно как бы неопытной рукой выведенные строки, в первое мгновение он ничего не ощутил.

Письмо было смято, точно его сжала нервная рука… Впрочем, это не было удивительным, поскольку шофер заявил, что конверт он нашел под ковриком на сиденье. Удивительнее всего то, что письмо хотя и было адресовано Людмиле Георгиевне Сенченко, но, судя по конверту, пришло не по почте.