…Изнутри глухо прозвучал один удар. Османов предложил Петрову приложить ухо к трубе. Летчик расслышал тихое шипенье и бульканье. Потом в трубе вторично стукнуло, послышалась какая-то возня, и все стихло.

— Ну, вот, водолаз уже вышел. Видите, как все просто, — улыбнулся Петрову Османов. — Теперь пойдем к телефону, в центральный пост. К сожалению, у нас там так тесно…

Петров понял вежливый намек и вернулся в каюту. Офицеры остались явно довольны его догадливостью, они заметно волновались.

Одно только изумляло и даже озадачивало летчика: в такие, видимо, серьезные и ответственные минуты, моряки продолжали говорить между собой на иностранном языке. Уж не боятся ли, как бы Петров не понял их? Странно! Ведь он — офицер, коммунист.

Летчик уже сознательно стал прислушиваться к разговорам, доносившимся через приоткрытую дверь каюты, расположенной рядом с центральным постом.

По видимому, Османов следил за продвижением в воде водолаза и руководил им.

— Ну что?.. Ну что?.. — то и дело спрашивал штурман у командира.

Тот отмалчивался, но через некоторое время воскликнул:

— Есть! Нашел!

Кто-то захлопал в ладоши.

— Цыц! — прикрикнул Власов.

Снова долгие паузы, редкие, скупые и неразборчивые фразы командира. Судя по интонации, он злился и торопил водолаза.

Внезапно прозвучал сигнал электрофона, и испуганный голос старшего лейтенанта известил командира:

«Слышен шум винтов корабля! Похоже — типа «БО».

В лодке наступила абсолютная тишина. Петров выглянул из каюты. Османов с суровым, властным лицом, Власов и штурман с округлившимися глазами, стояли и глядели на низкий подволок центрального поста. Петрову показалось, что и он различает над лодкой шум винтов.

Часы громко отсчитывали секунды.

— Прошли, — успокоительно заметил Османов и снова приник к телефону.

— Что он там? — хрипловато спросил помощник.

— Нашел! Снимает баллон со стрелой!

Петров почувствовал невероятное смятение, заметался по каюте. Все его смутные до этого ощущения чего-то необычного и странного на лодке вылились в чудовищное подозрение.

— Корабль развернулся на сто восемьдесят и идет на нас, — доложил кто-то Османову.

— Тревога! Все по местам!

В лодке все пришло в движение. Заработали электромоторы, засуетились люди, кто-то крикнул: «Господин командир! А водолаз?»

— Черт с ним! Быстро!.. Полный вперед!..

Лодка чуть приподнялась со дна, рванулась

вперед, потом в сторону.

Петров еще не успел дать себе отчет в происшедшем, как где-то поблизости от подводной лодки прогрохотали взрывы. Потом раздался страшный удар, от которого все попадали с ног. Электричество погасло.

В лодке началось что-то невообразимое. Проклятья на разных языках, вопли, искаженные лица в острых лучах фонарей, хриплая ругань Власова — все слилось в одном порыве животной паники.

«Трах! Трах!» — резанули по ушам два пистолетных выстрела.

— По местам! Постреляю сволочей! — рявкнул Османов.

Вспыхнуло аварийное освещение.

— Задраить двери! В отсеках осмотреться!..

Вторая серия глубинных бомб снова потрясла

лодку.

— Имитировать попадание! Воздух, соляр, масло, обломки — живо! Советские вещи и обмундирование — за борт… Шевелитесь, ослы! Еще воздух… Прекратить всякое движение! Кто стукнет — голову размозжу!..

Лодка с выключенными моторами стремительно погружалась на глубину.

И тогда, как бы очнувшись, капитан Петров схватил металлическую денежную шкатулку в каюте командира и стал яростно бить ею по железной палубе. Лодка загудела, как колокол. Кто-то рванул летчика за руку и выбил шкатулку. Петров увидел перед собой перекошенную физиономию Османова.

— Ты что, смерти захотел? — с заметным акцентом прошипел тот и, резко выдохнув, обрушил кулак на лицо офицера. Петров отлетел на койку, упал, ударившись затылком о стальной угольник, потерял сознание.

Османов вышел в центральный пост и сел на разножку у штурманского столика. Лицо его еще подергивалось, но он уже хладнокровно уставился в карту и подумал вслух:

— Где же теперь искать этого болвана? А его надо найти.

«Девятая» волна ударила о большой камень, высоко рассыпалась солеными брызгами и, как котенка, сбросила Гудзя с камня в воду. Он вынырнул, отфыркнулся и в три — четыре взмаха доплыл до берега. Убежав от настигающей волны, Гудзь загоготал от удовольствия и похлопал себя по мокрой груди, потом быстро побежал через остров к остаткам разбитого еще в войну маяка.

Остров был небольшой, в любом направлении имел не более полусотни метров. С одной стороны он оканчивался относительно отлогим, удобным для купания берегом, а с противоположной — круто спускался в воду.

Гудзь вошел в оставшийся от маячной башни нижний этаж и первым делом заглянул в котелок — на самодельном очаге булькала и распространяла вкусный запах уха. Гудзь поспешно оделся, натянул гимнастёрку с погонами сержанта-пограничника и застучал сапогами по каменным ступеням.

Лестница вывела его на площадку уцелевшего междуэтажного перекрытия. Площадка была окружена обломками стены и напоминала цирковую арену. У наибольшего из обломков прилепилась будка с окошками для кругового обзора. Рядом с ней стоял на треноге оптический прибор.

По площадке прохаживался второй сержант-пограничник. Был он невысок, плечист, чуть кривоног, однако молодцеватая подтянутость делала его как-то выше и стройнее. На чистой, выгоревшей от солнца гимнастерке сияли пуговицы и знак «Отличный пограничник», простые кирзовые сапоги блестели. В руках сержант держал бинокль, но, судя по тому, как вглядывался он в синий простор моря, его узкие глаза не очень нуждались в дополнительной оптике.

— Кафнутдинов! Пошли уху рубать, готова, — позвал его Гудзь.

— Зачем рубать — твоя уха деревянный? Уху кушать надо, — показал в улыбке белые, как сахар, зубы Кафнутдинов, и тут же загорелое лицо его стало серьезным. — А кто меня подменит?

Гудзь махнул рукой.

— Подумаешь, на десять минут отлучиться! Все равно, смотри не смотри, ничего не увидишь — одно море…

— Зачем так говоришь? А еще сержант! Службу надо нести, как полагается. Поставили тебя смотреть — смотри…

Гудзь сбежал по лестнице вниз.

Кафнутдинов пожал плечами ему вслед и продолжал свое дело. Но Гудзь вскоре вернулся, осторожно неся две полные миски, нож, ложки и зажатый подмышкой хлеб. Дружески подмигнул товарищу:

— Коль так, давай тут пообедаем. Сначала ты поешь, я буду наблюдать, потом поменяемся.

— Так можно, — согласился Кафнутдинов.

Гудзь быстро принес из будки скамейку —

вместо стола, пригласил сержанта:

— Садись, кушай, пока горячая.

Кафнутдинов молча улыбнулся в ответ и с аппетитом принялся за еду, а Гудзь в это время стал наблюдать за горизонтом.

Крохотный остров Одинокий действительно одиноко торчал из воды миль на семь от берега в районе Малых глубин. Застава «Приморская» использовала островок для своего пограничного пикета. Катер доставлял сюда трех пограничников: старшего пикета, радиста и сигнальщика, которые трое суток несли службу на Одиноком, а затем сменялись. Каждый из состава пикета имел и дополнительные обязанности: радист и старший — наблюдателей, а сигнальщик — повара.

В этот день на островке осталось два человека: сигнальщик рядовой Липов внезапно заболел, и идущий к берегу пограничный катер забрал его с собой. Вечером пикет должен был смениться.

…Когда Кафнутдинов вернулся на пост наблюдения, Гудзь занял его место за импровизированным столом.

— С берега не сообщали, нашелся капитан Петров? — спросил Кафнутдинов. — Не знаешь? Почему не знаешь?

— Питание берегу: на исходе… Связь держу только по графику. Скоро узнаем…

Радист поднял голову и от неожиданности бросил ложку.

— Смотри, человек в море! — взволнованно крикнул он.

Не прошло и двух минут, как Гудзь, сидя в надувной лодке, уже греб изо всех сил по направлению к утопающему.