— Сенсация будет, — улыбнулся Олег, а Нефедов смущенно предложил:

— Возьми мой компас на всякий случай: все-таки пустыня.

— Пожалуй, давай, — согласился Якушев. — Мало ли что… — И тронулся в путь.

Двое оставшихся провожали его напряженными взглядами, понимая, с каким чувством отправлялся в этот поход их товарищ. А Вениамин, пройдя сотню метров, выверил направление на север и, оборотившись, помахал коллегам рукой. Он был теперь совсем одиноким и затерянным путником в этой величественной в своей суровости степи, где преобладали лишь два цвета: голубой неба и серо-желтый безлюдной, казавшейся совершенно необитаемой земли. Живя в Новочеркасске на углу Барочной и Аксайской, он только легенды и сказки слышал о ней. Мать его про этот край говорила: «вторая Сахара» и ссылалась при этом на свои географические познания, почерпнутые на Бестужевских курсах.

— Ты знаешь, отчего там все поют, когда скачут или едут по степи? — спрашивала она.

— Нет, мама, — отвечал Веня.

— Потому, что в этой степи любой путник, и пеший и конный, чувствует себя одиноким. Едет он, едет, а вокруг ни одного зеленого кустика, все голо и пустынно. И тогда человек, чтобы победить молчание, начинает петь. Поет длинно и одиноко.

— О чем же, мама, — как-то перебил он.

— А обо всем хорошем и плохом, что у него на душе, — грустно улыбнулась Надежда Яковлевна. — Если его обидели — поет, радость пришла — тоже поет. Увидел ящерицу на своем пути — и о ней слагает песню. Волк пробежал — поет о волке. У вас будет распределение, Веня, — прибавила вдруг она. — У всех, кто окончил техникум и успешно защитил дипломный проект. Ты смотри не вздумай туда проситься.

— Я не буду, мама, — неуверенно ответил Веня, потому что знал, что скоро ее огорчит.

Каким было тогда заманчивым это распределение. Гидротехники нужны были и в так называемую кавминводскую группу с центром в живописном Пятигорске, и в Дагестан, и на Ставрополье. Девчонки-однокурсницы, поглядывая на него, завистливо шептали:

— Счастливый, у тебя отец зав. учебной частью, куда захочешь, можешь проситься, отказа не будет.

Мотя Минко, в которую он был тайно, но безответно влюблен, при встречах с ним теперь откровенно вздыхала.

— Ой, как мне на Кубань хочется. — Высокая, статная, с большими темными, как сливы, глазами, она тут же осторожно намекала: — Хочется-то хочется, да только туда одно место.

— Сочувствую, — догадливо улыбался Якушев, — с отцом поговорить?

— Да, если можно… — потупленно вздыхала первая красавица их курса.

— Попытаюсь, — нерешительно обещал Веня.

Мотины глаза многообещающе останавливались на нем, спелые ее губы — вишни складывались бантиком, и, стыдливо опустив глаза, она завершала атаку:

— Поговорил бы, Вень. А сам-то куда поедешь? Небось в Пятигорское управление?

— Нет, — мотал головой Якушев, щуря наполненные смехом глаза. — Не угадала.

— Ой, — завистливо взвизгивала Мотя. — Значит, на берег моря под Сочи? Туда тоже одно место есть. Везучий!

— И не под Сочи, — улыбался Якушев. — Это пока секрет.

И он поговорил. Поговорил за поздним обедом, когда усталый отец с наслаждением уплетал горячую куриную лапшу. Выслушав его, Александр Сергеевич односложно переспросил:

— Значит, Мотя Минко туда просится?

— Ну да, она, — зарделся Венька.

— Хорошая девочка Мотя, — задумчиво промолвил Александр Сергеевич, бросив на него при этом подозрительный взгляд. — Кстати, ты знаешь, как нелегко сложилась у нее судьба. Пьяница отец за длинным рублем погнался и уехал на сибирские золотые прииски. Там с кем-то поссорился и при неизвестных обстоятельствах был убит. Мать одна ее на ноги поставила. — Ложка застыла в руке у Александра Сергеевича, и он, пристально поглядев на сына, неожиданно спросил: — Хорошо, я об этом подумаю. Сам-то ты куда хочешь?

— Не знаю, — пожал плечами Веня. — Куда пошлете.

— Гм… — промычал Александр Сергеевич, и подслеповатые его глаза остановились на сыне: — Неужели для тебя это так безразлично?

— Говорят, у вас в Калмыкию есть место?

— В Калмыкию! — удивился отец. — Гмм… и не одно, а даже три. Только туда никто не просится. Все боятся дикой степи.

— Вот ты меня туда и пошли.

Мать, тайком слушавшая весь этот разговор, прибежала из соседней комнаты.

— Венечка, что ты задумал, — заламывая руки, всполошилась она. — Да если бы ты знал! Там же постоянные бураны, дикие люди, безводье.

— Наденька, стыдись, — прервал ее отец. — У нас же в роду кто-то из предков калмык, женившийся в свое время на казачке. А насчет безводья ты права. Там действительно с водой не густо, а наш Веня по образованию гидротехник. Вот и пускай он дает людям эту воду.

И Веня поехал. Соседский Олег, с которым они росли на одной улице и поступали в один и тот же техникум, тотчас же увязался за корешом. А потом прибился и Сережка Нефедов.

«Все-таки они славные ребята», — подумал о них сейчас Веня Якушев и с тоской обернулся назад.

Его друзья, оставшиеся у инструмента, заметили это и тотчас же стали напутственно махать руками. И Вениамин тоже им помахал в ответ, а потом решительно зашагал вперед. Раскаленный воздух плеснулся ему в лицо, над головой неожиданно появился коршун, такой же серый, как и сама степь, родившая его и ставшая пристанищем. Распластав крылья, птица лениво сделала два круга, а потом застыла над Венькиной головой, видимо крайне заинтересованная появлением одинокого путника в своих владениях. Солнце висело в небе плоское, как доска. Первые сотни метров давались Якушеву легко, но вскоре ноги стали уставать. Примерно через час он снова обернулся назад, но уже не увидел парней. Он вздохнул и подумал: «Лишь бы найти какое-нибудь жилье. Не может быть, чтобы у степняка, хозяина жилья, не нашлось лошади или верблюда, чтобы возвратиться назад за инструментом и ребятами».

Коршун наконец скрылся, но раскаленное солнце не сводило с него своего контролирующего ока. Якушеву казалось, что оно не только слепит, но и сушит. Страшно хотелось пить. Острый запах полыни становился раздражающим. Вдобавок ко всему все его тело наливалось тяжестью, а голова наполнялась звоном. Он присел на первой попавшейся кочке, сдавив виски ладонями и закрыв глаза, ощутил некоторое облегчение. Но когда поднял потом набрякшие веки, жар с новой силой ударил в лицо.

Первое, что он заметил: степь вся как-то изменилась. На его глазах она превращалась в темно-серую. Небо, в котором недавно пролетал коршун, а потом, словно чего-то убоявшись, внезапно перешел с высоты на бреющий полет, неожиданно стало меняться, снижаясь над пустынной землей, затягивалось бурым цветом. Даже солнце еле-еле пробивалось с высоты. Глядя на мрачнеющий горизонт, Веня ощутил, как заползает в него неведомый страх. Такой грозной и молчаливой он еще никогда не видел здешнюю степь.

С севера, пронзив горизонт, двигались ему навстречу четыре черных столба. Двигались быстро, разметая все живое и неживое на своем пути. Суслики, мгновенно прекратив свое попискивание, разбежались по норам, словно их и не бывало. Твердая, иссушенная солнцем и ветрами земля погрузилась в тревожное ожидание. Глотнув запекшимися губами воздух, Якушев вдруг понял, что эти четыре перечеркнувшие горизонт сверху вниз столба, все разбухая и разбухая у основания, словно ноги сказочного великана, движутся прямо на него. И он догадался: это шел смерч. Большой и неожиданный даже в этой дикой степи.

Веня вдруг почувствовал, что он не испугался, а просто оцепенел от неожиданности. А столбы надвигались, угрожающе размываясь в пространстве. Свирепый ветер внезапно обрушился на степь. Поднимая мириады пылинок, он закружил над землей вырванные с корнем кусты полыни и чертополоха, набросился на будылья сухого прошлогоднего ковыля. Силу этого ветра ощутил и Якушев. Его сбило с ног и поволокло по земле, тучи песка обрушились на Вениамина, грозя замести живого. «Не пощажу!» — заревел ветер в самое ухо. Не отдавая себе отчета, Веня полз по земле в неизвестном направлении, решив, что буран все-таки засыплет его. «Вот и будет живая могила, — подумал он отрешенно, — лишь крест останется ребятам поставить над ней».